Гермоген

И сколько увечных и калек возносили хвалу Богородице! Вот радуется свету Божьему прозревший слепец.

— Истинно ли, Матерь Пресвятая, что вижу Тебя? О, сколь веселит душу Твоё божественное сияние! Чаял ли узреть Твой лик!

Долгой в тот день была череда людей, жаждущих получить исцеление либо утешение. Было тут и немало инородцев.

— Как тебя звать? — спросил Гермоген татарина, благоговейно приложившегося к иконе. Платье на нём было русское, а на голове татарская тюбетейка.

— Петром назвали.

— Кто крестил?

— Поп Григорий.

— Не обижают свои?

— Нет, не обижают. Жалеют.

— То промысел Божий сохраняет тебя в добре и здравии и помогает сыскать благосклонность сородичей. Да хранит тебя Бог!

— Помолись, поп, о сыне моём — младенчике!

— Как звать-то?

— Иваном.

— Непременно помяну во здравие!

В обитель набилось много людей. Становилось душно. Иные, приложившись к иконе, оставались, притулившись у стены, возле самого входа.

— Ты, старая, просишь о чём или так стоишь? — спросил Гермоген у старушки, повязанной тёмным платком.

— Не сердитуй, батюшка, я, может быть, ещё дождусь чего. В церкви и постоять весело. А домой мне, что в домовину.

— Вековуха она, — пояснила другая, — прижилась у сестры, да, видно, не на радость.

— Так-то, батюшка, лучше по миру ходить, чем в чужую клеть зайтить...

— И нам, батюшка, дозволь на икону намолиться да наглядеться.

— Изрещи невозможно, что за светлобожественный лик у Владычицы. Сердце тает и трепещет.

И хоть говорилось всё это шёпотом, дьячок с видом укора подошёл к ним, и женщины смолкли.

Гермоген направился к выходу. Повелением владыки ему надлежало сделать описание тому, что видел в церкви Николы Тульского, дабы довести о случившемся до самого царя. Между тем Гермоген чувствовал усталость, голову кружило, не хватало воздуха.

Свежий воздух слегка взбодрил его. Только что прошёл дождь. В воздухе была разлита свежесть. Пахло хвоей. И вдруг его словно что толкнуло. Он огляделся. Из церкви выходила покойная жена... Ксения. Тонкий стан и тёмная накидка, под какой она имела обыкновение прятать зябнувшие плечи, строгий потупленный взгляд. Боже, в своём ли он уме?! Закрыл глаза, открыл и, когда женщина поравнялась с ним, узнал в ней хромоножку, что в глубоком поклоне стояла перед иконой.

— Подойди под благословение батюшки, болезная моя!

Женщина была бледна. Лицо её казалось бесстрастным, и только слабо трепетали ресницы, когда она остановилась перед Гермогеном. Благословив её, он произнёс:

— Да восславится в веках сила и мудрость Богородицы, исцелившей тебя!

По лицу его потекли слёзы. Он думал, что, живи сейчас Ксения, Матерь Божья тако ж исцелила бы её от болезни. Он безутешно горевал, сознавая, что это большой грех. Душу терзал немолчный укор себе. В тот гибельный день, когда пожар охватил полгорода, он вернулся домой за полночь. Как долго она изнемогала от болезни без него! Ему бы поспешить к ней. А он вёл спасительные беседы с татарами. И что это дало?

Он всмотрелся в группу собравшихся недалеко от церкви татар. Они говорили, судя по доносившимся до него словам, о чудесах исцеления. Большинство из них не верили в исцеление, кричали о привидениях, доходили до ожесточения. Они ссорились меж собой, плевались и следили за церковной дверью. Недавно за этой дверью скрылся скрюченный в три погибели татарин. Исцелит ли его Богородица?

Гермоген приблизился к ним. Он узнал татарина, с коим долго беседовал, когда утих пожар. Но в эту минуту они увидели, как в дверях церкви показался их собрат. Он шёл медленно, но прямо держал спину, жмурился на солнце и как будто не замечал их. Они кинулись к нему, начали ощупывать его, гладили по плечам и спине, что-то бормотали. Старик татарин спрашивал:

— Юсуп? Ты Юсуп? Это не русский Бог, это Аллах тебя исцелил.

Ссора между ними разгорелась с новой силой.

— То волшебство! Помрачение.

— Сойдут чары, и Юсупа снова скрутит.

— Слушайте! Слушайте! Юсуп хочет говорить.

Все смолкли, и Юсуп стал говорить, но речь его была столь нечленораздельной, что никто его не понимал. Снова начались крики:

— Юсупа испортили! Он стал как немой.

Но тут Юсуп сердито выругался по-татарски. Татары весело засмеялись и снова стали его тормошить.

— Якши, Юсуп! Ныне видим, что тебя исцелил Аллах. Нет божества, кроме Него, Господа трона великого!

— Да не солгут мои уста: меня исцелила Богородица!

— Они лгут, Юсуп! Они язычники, ибо поклоняются женщине, что ими правит.

Тут Юсуп повернулся в сторону церкви и, поклонившись, произнёс:

— Матерь Бога живого, внуши им благодарность за Твои милости! Прости им несправедливость! Они исправят зло на добро... Пошли нам, неверным, милость святого крещения.

Тут он увидел Гермогена, стоявшего возле дерева в молитвенном покое, приблизился к нему:

— Прости нам, отче, наши прегрешения!

— Бог простит!

— Послушай меня, отче, я не всё сказал. Мы взяли на душу ещё один грех. Задумали убить святую отроковицу.

— Какую отроковицу? За что убить? — не понимал Гермоген.

— Ту, что во сне Богородицу видела. Она-де злую неправду сказала про сон свой и тем согласилась ложную службу исполнить, дабы русская церковь была в славе, а мечети в поругании. Лукавица она и достойна наказания!

— Боже милостивый! Где Матрёна? Почему молчишь?

— Идём, отче, со мной!

Юсуп привёл Гермогена к пепелищу, в стороне от которого стоял полуобгоревший сарайчик. Татары молча следовали за ним в отдалении. Юсуп открыл покосившуюся дверь. Возле самой стенки к стояку была привязана бечёвками Матрёна. Во рту была тряпка. Гермоген кинулся к девочке, вырвал изо рта тряпку. Раздался тихий стон. Юсуп помогал развязывать бечёвку, и, по мере того как её раскручивали, тело девочки оседало. Гермоген успел подхватить её на руки. Она была очень бледной и точно неживой. Пока не пришёл лекарь, девочку положили возле колодца, смачивали холодной водой голову и грудь. Понемногу веки её затрепетали, потом она открыла глаза... и снова закрыла. Нюхательная соль, которую принёс лекарь, привела её в чувство... Но трое суток после этого она провела в постели.

Надо сказать, что татары не оставили её заботами, принесли молока, яиц, пшеничного хлеба. К этому времени многие из них вместе с Юсупом приняли крещение. Они говорили:

— Отроковицу осияла Божья благодать. Оттого и была удостоена она чудного явления Богородицы.

Но слово «лукавица» надолго пристало к ней. И дети дразнили её:

— Лукавица! Лукавица!

3

В дни горя и одиночества после смерти жены надёжным убежищем для Гермогена стала спасительная мудрость христианского учения. Душа Ксении в раю радуется, и не грех ли ему, облачённому священным саном, скорбеть о ранней её кончине? Понемногу и заботы о дочери-младенце отвлекли его от удручающих бренных мыслей. Приехавшая на похороны родная тётка из Вятского посада убедила его, что дитяти будет лучше на сельской волюшке и догляд за ней будет лучше. Живут они, почитай, в лесу, а ныне надвигается пора малины лесной, да ежевики, да лесных яблок, скорых помощников от всякой хвори. А здесь, в татарском краю, что за жизнь? Поганые озерки, разогретые пожаром да солнцем, курятся дурным духом... А чуть сойдёшь с мостков — грязь непролазная...