Гермоген
Шрифт:
— Великий государь вручил скипетр свой благоверной великой государыне Ирине Фёдоровне...
Едва успел Иов произнести эти слова, как его осадил стоявший сзади и всё слышавший дьяк Василий Щелканов, известный своими грубыми манерами и ненавистью к Борису Годунову. А тот, к недоумению многих, терпел его выходки. Его старшего брата, большого думного дьяка Андрея Щелканова, Борис сместил с должности, а его имение отписал в казну, хотя в своё время Андрей Щелканов способствовал его возвышению, и оба они, Борис Годунов и Андрей Щелканов, были в большой дружбе. И вдруг крутое падение с высоты. Щелканов-старший преждевременно умер,
— Ты стал слепнуть, владыка. Тебе и помстился скипетр, — резко перебил патриарха Василий Щелканов. — Покидая сей бренный мир, Феодор отказал царство своей супруге Ирине да боярам. А кому скипетр достанется, на то будет решение Боярской думы...
— Замолкни, дьяк! Ты не по своему достоинству речи ведёшь! — резко остановил его Гермоген. — И разумей: перед тобою Патриарх всея Руси. Поклонись ему до земли да ступай восвояси...
Заметив, как надменно глянул на него князь Голицын, величественно вскинув красивую голову, Гермоген обратился к боярам:
— Дозвольте обратиться к вам, высокочтимые потомки древних русских родов! Или станем терпеть недостойные речи? Или допустим насеваться смуте?
Несколько человек обернулись к нему. Выжидающе, с любопытством смотрел на него простодушно-вальяжный Мстиславский [37] . Да не обманно ли его простодушие?
Неожиданно вперёд выдвинулся вертлявый сутуловатый князь Шаховской.
— Дьяк Щелканов дело говорил. Или не ведомо нам, каким обычаем Иов служил Годунову? Когда он был на Коломенской епископии, а потом на Ростовской архиепископии, превеликую милость к себе имел от Годунова. И кто его на патриархию возвёл? Или Гермогену о том не ведомо?
37
Мстиславский Фёдор Иванович (? — 1622) — князь, боярин, воевода, с 1586 г. влиятельный член Боярской думы. Трижды отказывался от выдвижения на русский трон. С 1610 г. возглавил «семибоярщину».
— Всё ему, потаковнику, ведомо! — откликнулся голос из толпы бояр.
— Твой злой язык, Шаховской, обличает тебя! Превеликая беда таится в злобе твоей... — заметил Крутицкий архиепископ. И слова эти спустя некоторое время окажутся пророческими.
Но в эту минуту раздвинулась занавесь между царскими покоями, и все увидели Годунова. Он, казалось, был вне себя: то всплеснёт руками, смеясь, то будто заплачет тихонько.
— Каков греховодник... От радости руками всплескоша... — заметил Василий Щелканов.
— Тсс... Идёт сюда.
— Тише... О чём-то толкует сам с собой...
Годунов был заметно похож на татарина. Резкая смуглота и резкие, словно застывшие черты с выступающими скулами. Заметив бояр, он ушёл за занавесь.
— И этот татарин хочет нами править!
— Или не правил доныне?
— Что станем делать, бояре?
— Или Боярская дума не в наших руках?
— Татарин был страшен, когда правил именем царя Феодора...
— Думаешь, теперь не страшен?
— Ныне станет править именем царицы, своей сестры...
С сокрушённым сердцем покинул Гермоген царские покои. Даже в эту скорбную смертную минуту боярами владела злоба — дурной советник
в державных делах. Что же будет дале?19
Через девять дней после смерти Феодора царица Ирина постриглась в Новодевичьем монастыре под именем Александры. Проворный, но неизменно грубый дьяк Василий Щелканов тотчас же решил воспользоваться создавшимся безвластием и, обратившись к собравшемуся в Кремле народу, объявил о присяге на думе Боярской. Но толпа была настроена мятежно. Люди в те дни всего опасались.
— Каки бояре?
— Не ведаем ни князей, ни бояр! Мы присягали царю и его царице...
— Царица в Новодевичьем монастыре. Инокиня Александра ныне...
— Веди нас к ней. По её совету и присягу творить станем.
Позвали патриарха с духовенством и боярами и двинулись в Новодевичий монастырь — просить бывшую царицу умолить на царство своего брата Бориса Годунова.
Инокиня Александра не сразу вышла из кельи, с недоумением окинула взглядом собравшихся. Патриарх Иов смиренно приблизился к ней, склонил голову:
— Прими, избранная Богом на святое служение, нашу покорную просьбу — умолить брата своего Бориса Фёдоровича на престол российский, ибо при покойном царе он правил нами и всё содержал милосердным своим премудрым правительством по вашему царскому приказу...
Инокиня Александра удалилась, ничего не ответив. Послышались возгласы:
— Да здравствует Борис Фёдорович!
— Волим избрать тебя на царство!
— Не томи нас, сирых... Яви пред нами свои светлые очи!
— Да благословит Господь на царство Бориса Фёдоровича!
После настойчивых криков Борис Годунов вышел на крыльцо. Стоявший рядом с патриархом Гермоген был поражён произошедшей в нём переменой. Он был бледен и как будто чем-то удручён. Черты лица заострились, стали более угловатыми. В больших чёрных глазах особенный блеск. Виден был человек, принявший сильное, но скрытое в глубине души решение, от коего зависела вся его жизнь. Он поднял глаза на собравшихся и, подобно своей сестре, смотрел мимо людей. Гермоген впервые увидел разительное сходство между ними, не так внешнее, как потаённо душевное.
— Чадо моё духовное, мудрый правитель земли Русской, — начал Иов, — яви нам свою милость — прими царство! Глас народа — глас Божий...
Годунов ответил с видом крайнего изумления:
— Мне никогда и на ум не приходила мысль о царстве. Как мне помыслить на такую высоту, на престол такого великого государя, моего пресветлого царя?!
Он на минуту смолк. Из толпы тотчас же послышались возгласы:
— Смилуйся над сиротами, прими венец царский!
— Пошто в монастыре затворился? Ты единый из бояр венца царского достоин!
Борис возвёл очи к холодному белёсому небу и произнёс:
— О делах ли державных ныне промышлять! Теперь бы нам промышлять о том, как устроить праведную и беспорочную душу пресветлого государя моего, царя Феодора Иоанновича, о государстве же и земских всяких делах промышлять тебе, государю моему, отцу, святейшему Иову-патриарху, и с тобою боярам...
Обратившись с этими словами к Иову, он поклонился ему и хотел было идти, но патриарх горестно всплеснул руками:
— Утешь нас хотя бы надеждой на благое решение, не покидай нас в нашем сиротстве! Уповаем на твоё милосердие, Борис Фёдорович!