Гермоген

— Господь покарает за лихие речи и непокоренье друг другу, а ежели честь на бесчестье выходит, в том волен токмо государь.

— Бороду не думаешь отращивать? — резко переменил разговор владыка.

— Для какой надобности? Чай, сам царь без бороды ходит.

— Ты лучше скажи, Для какой надобности пожаловал в эти покои, где мне велено дожидаться, пока позовёт царь?

— Дак за тобой и пришёл, дабы к царю тебя проводить.

Гермоген поднялся. У входа в тронную комнату Иван Хворостинин важно произнёс:

— Царь добра тебе хочет. Он милостью своей и строптивых к себе обращает...

Гермоген усмехнулся. Князь-отрок не так прост, как могло бы показаться.

6

«Димитрий» сидел на троне из чистого золота под балдахином из четырёх крестообразно составленных щитов, скреплённых круглым шаром, на котором стоял орёл. От щитов спускались к колоннам две кйсти из жемчуга и драгоценных каменьев. Бросался в глаза крупный топаз, любимый камень Ивана Грозного. У подножия колонны возлежали серебряные львы. На двух золотых подсвечниках сидели грифы. К трону вели три ступеньки, покрытые золотой парчой.

Аляповатая пышность и мишурный блеск, чего не было при царях прежних, неприятно поразили Гермогена. Даже корона на голове «Димитрия» была выше обычной. Вид у него был надменный. По левую руку от него стоял князь Дмитрий Шуйский с обнажённым мечом, в парчовом кафтане, подбитом соболями. Он тоже поразил Гермогена. Припомнилось, каким взглядом некогда встретила его княгиня Катерина, когда он, Гермоген, вернулся от патриарха Иова. Ужели и правду говорили о ней, что она сносилась с поляками и «Димитрием», когда он жил в Польше, через родственников своих в Северской земле? И ужели князь Дмитрий Шуйский знал о том?

Занятый этими мыслями, Гермоген не вдруг заметил Басманова, который появился из-за боковой двери и, склонившись к самозванцу, что-то тихо произнёс.

— Люди худо говорят о Гермогене?! — громко переспросил его царь. — Не оттого ли ты помимо моей воли приказал казанскому владыке покинуть Москву?

— Государь, внемли остережению верного раба твоего. Не повязан ли казанский владыка изменой со свергнутым патриархом Новой?

Самозванец нахмурился, зорко глянул на Гермогена и сурово произнёс:

— Не много ли воли берёшь на себя, Басманов?! Об этом я думаю тебя на досуге допросить. Или не ведомо тебе, что я повысил казанского владыку, сделав его сенатором?

— Государь, дело Божье на одном месте не стоит. Сегодня Бог повысит, а завтра иное. Царь жалует того, кто ему служит и норовит, а который грубит, того за что жаловать? Ведомо всем, в которых людях при Иоанне [47] была шаткость и те били челом царю, получили царёву милость, и после они служили государю прямо, и государь их миловал. А зрадников да изменников постигла кара.

47

Иоанн Богослов — один из апостолов в христианском вероучении, автор одного из канонических Евангелий, Апокалипсиса и трёх посланий.

— Что скажешь, Гермоген? — спросил самозванец.

— Государь, не люби потаковников, люби встречников.

— Люб мне таков ответ, казанский владыка. Выйди, Басманов.

Басманов глянул на патриарха Игнатия, что сидел справа от царя, и, опустив голову, удалился. Можно было понять, что доверчивость царя причиняла ему большое беспокойство. Самозванец некоторое время молчал.

— Сенатор Гермоген, у тебя есть недруги, но мы дарим тебе своё благоволение. И ныне зовём тебя к нашему столу.

Гермоген поклонился.

— Нам нужны умные советники. Сенатор Гермоген, царь ожидает от тебя прямой службы. В русских сенаторах мы станем искать не холопов верных, но друзей единоверных. Как сказано в Писании: «Имейте одни мысли, имейте ту же любовь, будьте единодушны и единомысленны».

Помолчав немного, он продолжал:

— Наш державный родитель устроил своё царство в единомыслии. Он был царюющим вправду, по благости. Недаром Богом ему дадено было имя Иван, что значит «благодать». Царство своих прародителей он сохранял в твёрдости. Ныне надо думать о нашем братском соединении с христианскими народами и царствами, — непререкаемо решительным тоном начал он. — Всему миру ведомо, что христианские правители междоусобствовали, бранями да раздорами себя озлобляли и много христианской крови пролили, а выгоду от того имели враги христианского имени, турки да татары. Сколько христиан в плен побрали, сколь городов да царств завоевали! Христианские правители должны помнить, что правление вручено им от Бога для укрепления веры... Для доброго начала вернём Речи Посполитой Смоленск, Псков с вотчинами Северской земли.

«Он ещё на троне не укрепился, а уже готов торговать державой, по грехам нашим ему вручённой», — подумал Гермоген, а вслух сказал:

— Народ этого не спустит. Народ будет стоять за свои города, сколько Бог пособит. Поляки и ране примерялись к тем землям, да послы наши крепко стояли за своё добро.

— Время длиннобородых послов ноне прошло, — резко перебил «Димитрий». — У нас с иноземным государем Сигизмундом — одно доброе дело на избаву христиан от турок.

— Государь, ты ещё молод. Дослушай совета длиннобородого старика. Как говорить о том, что и во сне не пригрезится! У нас с султаном ныне доброе перемирие. А доброе перемирие — чем не мир? И царь Иван воевал города, а не раздаривал их по чужой прихоти...

Последние слова можно было понять как намёк на «запись», по которой русские города отходили к невесте самозванца и её отцу. «Димитрий» нахмурился.

— Я позвал тебя не за указами, сенатор, — отрезал самозванец. И, повернувшись в сторону Игнатия, добавил: — С тобой хочет говорить патриарх.

Самозванец был как-то по-детски обескуражен. В его лице появилось что-то жалкое, и Гермогену припомнилось, что он видел некогда такое же выражение на его лице в день торжественного въезда в Москву.

Гермогену хорошо помнился тот день, как если бы всё происходило вчера.

...Люди забыли о своих делах, шли встречать нового царя разодетые, как на праздник. Такого изъявления любви народной к монарху люди не видели давно.

«Како сие разумети? — думал Гермоген. — Яко бесом прельстилися. Бесом насеяно было прельщение сие...»

И в самом деле, взоры людей были словно околдованы торжественным въездом «царевича» на белом коне, в великолепном царском одеянии, в золотой короне, украшенной драгоценными камнями, в сверкающем на ярком солнце ожерелье. В толпе шептали: «Бог, значит, спас», «Воскрес яко из мёртвых». Восторг охватил людей, они старались протиснуться к «царевичу». Проворным удалось облобызать его башмаки. Это зрелище вызвало новый прилив чувств:

— Здравствуй, отец наш, Богом спасённый на радость людям!

— Ты солнце России! Сияй и красуйся!

Гермоген ещё подумал, что восторг этот был словно кем-то подогрет. Так, видимо, и было. Если вспомнить, что накануне через таможни в Московию проникало много подозрительных людей с литовско-польской стороны, можно не сомневаться, что они пополнили ряды уличных приверженцев Лжедимитрия. Ведь он обещал озолотить тех, кто будет с ним в его торжественный день. Они-то и подогревали чувства толпы, а то и были главными участниками представления. Известно, что русские люди хотя и любят смотреть всякие «зрелища», но участвовать в них не склонны: публичное выражение чувств претит православной душе.