Героические были из жизни крымских партизан

— Свой, а якшаешься с кем? Работаешь на кого, подлюга? — огрызнулся Иван Суполкин.

— «Работаешь, работаешь»… Жрать захочешь, так будешь работать, мил человек… — обиженно пробормотал мельник и отошел. Вдруг увидел Василия Ильича Черного: — Товарищ секретарь райкома! А мне что, пропадать? Ведь фрицы кишки вымотают, как перед богом клянусь!

— Что ж с тобой делать, а?

— Бери к себе — в лес. Куды же мне деваться?

— Хорошо, а пока разрушай свой механизм.

— Это мы мигом, — заторопился Петр Иванович.

Македонский вбежал в мельницу с большой группой партизан:

— Как, Ванюша?

— Есть мука, Михаил Андреевич… Вот двоих хлопцев ухлопали.

— Заберем — похороним. — Повернулся к партизанам, стоявшим в ожидании его команды: — Нагружаться и галопом по Европам — одна нога здесь, другая за речкой. А ты, Иван, гляди в оба, обеспечь операцию.

— Есть, командир!

С исключительной быстротой мешки с мукой передавались по живой цепи на ту сторону реки. В воде, поддерживая друг друга, плечом к плечу стояли самые сильные бойцы. Мука шла по живому конвейеру…

Из-за поворота выскочила машина, за ней другая… Осветили фарами мельницу, солдаты рассыпались в цепь, открыли стрельбу.

— Ванюша! — Македонский обнял Суполкина. — Задержать. Финал операции в твоих руках… Бери лучших и давай. Продержись минимум пять минут, а потом, маневрируя, уводи за собой карателей.

— Уведу!

Туго приходилось Ивану Суполкину и его команде. Отбиваясь, они отходили от реки в сторону Бахчисарая, вступая в близкий бой с преследователями. Теряли людей. Были убиты румыны из «беспуговичной» команды, пало два бахчисарайца. Удалось команде оторваться от врага лишь на рассвете. В отряд возвращались далеким кружным путем, неся четверых раненых партизан.

Македонский, нервно вслушиваясь в гул боя, уводил в горы партизан, нагруженных до отказа.

Мучной след вел в Большой лес. Утром по нему ориентировались каратели. Напрасные попытки — следы разветвлялись по тропинкам, удваивались, утраивались… удесятерялись… Трофейная мука расходилась по всем партизанским отрядам… Долго вспоминали в крымском лесу «мучную операцию». Тома Апостол ходил гоголем — он стал личностью легендарной, от избытка нерастраченных чувств влюбился в Дусю, которая была на целую голову выше его, а в плечах вдвое шире. Но он был нежен, дарил ей первые весенние цветы — фиалки.

Филипп Филиппович

Наступил апрель. Через горы шла весна. Она долго бушевала в садах Южного берега, захлестнула зеленью предгорные леса и, перешагнув через продутую ветрами холодную яйлу, споро зашагала в таврические степи.

Прошли первые весенние дожди — короткие и стремительные. Снова зашумели переполненные реки, на северных склонах самых высоких гор сходил снег. Легкие туманы поднимались из ущелий и где-то высоко над зубцами гор таяли в небе.

Партизанские стоянки, разбросанные вдоль пенистой Донги, опустели. После «мучной операции» трудно было удерживать людей в землянках и шалашах — уходили на дороги бить врага.

Наш аккуратный штабист — подполковник Алексей Петрович Щетинин — вдруг стал уточнять списки личного состава, выяснять, где у кого семья и в каком количестве.

— Зачем? — спрашивали партизаны.

— Вот-вот будет связь с Севастополем, — уверенно заявлял он. — Будем писать письма в местные военкоматы, обяжем их позаботиться о наших семьях.

Связь, связь! Это слово было у всех на устах. Посматривали на небо, но оно ночами было закрыто плотными облаками — ни один самолет не мог нас разыскать.

Но однажды утром над нашим лесом появился самолет-истребитель. Сначала почти никто не обратил на него внимания — мало ли летало в то время разных самолетов, только они были не наши; но — странно! — летчик упорно кружится над одним районом, то взвывая ввысь, то прижимая машину к верхушкам высоких сосен. Следя за самолетом, мы разглядели на его крыльях звезды.

— Наш! Наш!!!

Мгновенно зажгли сигнальные костры: «Мы здесь! Мы ждем!»

Самолет понял — покачал крыльями.

Над поляной Верхний Аппалах кружила машина, а в это время туда из отрядов бежали люди. Самолет «проутюжил» поляну и взмыл вверх, потом, сделав прощальный круг и еще раз покачав крыльями, лег курсом на Севастополь.

Мы с волнением обсуждали появление истребителя, строили различные догадки, но всем было ясно: нас ищут!

Лес зажил в ожидании необычных событий.

На четвертые сутки в одиннадцать часов дня мы услышали шум мотора, повыскакивали из землянок. Дежурный по штабу заорал как резаный:

— «Кукурузник», мать его сто чертей!

Почти касаясь верхушек сосен, промчался знаменитый биплан, блестя красными звездами на крыльях и фюзеляже.

Сердце так и екнуло: вот так отчаянная башка. Днем, на фанерном «У-2». Да любой немецкий истребитель первой же очередью прошьет и машину и летчика насквозь.

А небо без облачка. Нервно оглядываемся: только бы пронесло!

Самолет еще круг, еще и все ниже, ниже… Неужели приземляться задумал? Куда?

Из последних сил, через чащобы, овраги пробиваемся на Верхний Аппалах. Там площадочка, но очень сомнительно, чтобы на нее можно посадить самолет.

Я выскочил на эту поляну, огляделся: она с подъемом шла в густой лес и на ней даже «У-2» принять нельзя.

А самолет шел на посадку.

Непременно разобьется!

Ниже, еще ниже… Колеса коснулись земли, подпрыгнули; как стрекоза, поскакала машина по выбоинам. Раздался треск… и наступила тишина.

Над полуразбитым самолетом появился юноша в форме морского летчика, улыбаясь ярко-синими глазами. Мы все к нему, подхватили на руки, опустили на землю.

— Товарищи, товарищи!.. — краснея, отбивался он.

Но каждому хотелось прикоснуться к человеку оттуда — с Большой земли.

— Ну, товарищи, разрешите доложить.

К нему подошел Северский. Вытянулся гость перед ним, по-мальчишески отрапортовал:

— Младший лейтенант из Севастополя Герасимов, Филипп Филиппович.

Северский по-отечески улыбнулся:

— Здравствуй, Филипп Филиппович. Цел, невредим?

Засмеялись.

— Качать Филиппа Филипповича!

Переживая минуты радости, мы как-то не заметили, что из второй кабины вылез еще один гость с треугольниками на петлицах. Его взволнованно-виноватое лицо говорило о каком-то несчастье. Он пробился к Герасимову, чуть не плача доложил:

— Рация… Рация вдребезги, товарищ младший лейтенант.

— Чтооо? — Синие глаза Филиппа Филипповича округлились.