Героинщики
Шрифт:
Я, конечно, понимаю, на кого он намекает, но решаю валять дурака.
– Это ебаный Коннелл, точно говорю. Знаю, Мэтти - твой друг, Марк, старые связи из Форта, все такое, но он всегда ставил мне странные вопросы, все вынюхивал о моих делах, будто хотел узнать, откуда я беру героин и остальное.
Я помню одну старую фотографию - на ней мы с Мэтти стоим у стены Форта в футболках «Хиббс». Нам тогда было лет по десять.
– Он просто вор, Джонни. Просто хотел попасть в твой бизнес. Никого он не сдавал.
Я говорю совершенно искренне. Конечно, как и большинства наших, мне кажется странным, что он так легко получил условный приговор и пробыл в тюрьме всего несколько ебаных дней вместо подлежащего ему срока или болезненной детоксикации, но я не верю в то, что он - стукач.
У меня сегодня первая консультация с Томом Карзоном, «суперзвездой реабилитации », если верить Тощей. Она на него молиться готова.
Том, кажется, ожидал, что львиную долю разговора я возьму на себя. Ан нет: я замкнулся и почти ничего не говорил, не напиться ему этого абердинского кокосового ореха. Сложная получилась встреча: скрытая борьба двух волевых мужчин за место под солнцем.
Опять проснулся от птичьего щебета. Пошел прогуляться по саду, хотя ничего, кроме грусти, мне это не принесло. Увидел тревожный знак под кустом у садовой стены: все больше и больше ворон собирались там над мертвым голубем и клевали его снова и снова, пока не выпустили ему кишки.
Затем они выстроились в ряд и начали жрать бедную птичку. Ужас от этой сцены приковал меня к месту, я никак не мог понять, был голубь еще жив, или умирал, когда ворона нанесла ему первый удар огромным клювом.
Я не прекращаю думать об этом случае в течение всего завтрака; меня мутило, и смятение раздирало мне душу.
Возвращается Кизбо, но он запирается у себя в комнате и вовсе из нее не выходит. Хотя мне хочется, я все же запрещаю себе стучать к нему в дверь, лучше его оставить в одиночестве, точно знаю - именно этого он хочет сейчас больше всего на свете. Тедди из Батгейта говорит, слышал, что Бэгби побил какого-то мудака в Соутоне, но это точно не про Ча Моррисона.
Успел привязаться к одному Уиджи-бою, Скрилу. Попал он сюда, когда пытался ограбить такси. Жил в различных приютах для бездомных по всему Глазго. У него до сих пор синяки под глазами от постоянных драк. Когда он приехал сюда, ему побрили все волосы, будто вшей набрался - мы еще тогда ему сказали, что только вшей от уиджи и можно ожидать. Его руки и ноги украшали такие нарывы и гнойники, которые я за всю жизнь не видел, но он носил их с гордостью, как знаки почета. Парень немного хромает, когда-то очень неудачно упал, к тому же на нем места живого не осталось, где можно было бы найти подходящую вену, чтобы ширнуться, поэтому он начал колоться в артерии. Он рассказал, что в прошлом году принимал семьсот пятьдесят миллиграммов героина в день, и я охотно в это верю. Гнилые зубы неизменно придают ему какой-то жуликоватый вид; в этом он обвиняет барбитураты, которые любит не менее героина. Скрила есть за что уважать, он крутой. Надо отдать уижи должное: они никогда не останавливаются на полумерах.
– Я скоро умру, друг, - радостно сообщает он мне за ланчем, который состоит из несъедобного сырного салата в моем случае, и пирожков, картофеля фри и бобов для всех остальных (Скрил, кстати, около шести футов ростом, на дюйм выше меня).
Он немного молчит, потом говорит:
– Хочу держать марку до самой смерти, понимаешь, о чем я?
Просыпаюсь и вижу золотое солнце, сияющее в голубом небе. На дворе я подставляю свои голые руки его теплу и слушаю чудесное пение тех милых птичек, которые сидят на платановых деревьях и кричат пронзительно, как свистки - на футбольном матче пятидесятых годов. Хочу перелезть через те огромные стены из темного камня и побежать через лес прямо за освещенный яркими лучами горизонт.
Продолжаю качаться. Мы с Сикером обычно занимаемся немного утром, потом еще - после обеда. Мне нравится этот дисциплинированное расписание, нравится, как спешит кровь, когда бежит по венам моего тела, а еще мне нравится результат - я замечаю, что эти физические упражнения уже поспособствовали тому, что у меня на руках обозначились маленькие мышцы. Я бы хотел выглядеть так же круто, как, например,
Игги Поп. Мускулистый и подтянутый, но стройный и худощавый. Сикер учит меня системному подходу: показывает правильный порядок выполнения силовых упражнений, как правильно увеличивать нагрузки и отдыхать, все такое. Раньше я просто тягал гантели, пока не уставал или мне не надоедало. А оказывается, что общение - большая сила, потому Сикер вообще-то, не слишком склонен к пустой болтовне. Но на самом деле мне нравится его привычка молчать. Он никогда не снимает черных солнечных очков.Очередная ебаная терапия с Томом. Он спрашивает о моих встречах с ебаный мудилой, врачом Форбсом, из клиники.
– Ты в депрессии, Марк?
– Я на реабилитации, где стараюсь избавиться от героиновой зависимости, - напоминаю я.
А потом немного молчу и ехидно добавляю: - Ну конечно, блядь, у меня все на пять с плюсом.
– А раньше? В прошлом году умер твой младший брат. Ты оплакал его?
Мне хочется спросить его, почему бы я, блядь, должен оплакивать потерю причины своего постоянного унижения и стыда. Как он сам вел бы себя на моем месте, если бы рос чувствительным, очень эгоистичным ребенком в Лейте, разве не обрадовался бы тому, что лишился источника своих пожизненных пыток? Но вместо этого я говорю ему:
– Конечно. Такая тяжелая утрата.
Я поторопился с выводами! Сикер умеет говорить! Он рассказал мне о страшной аварии, в которую попал несколько лет назад. Ему вставили тогда по железной пластинке в яичко и в ногу. Летом боль еще можно терпеть, но зимой помочь может только героин, именно поэтому он и подсел. Также я узнал, что он никогда не снимает солнечных очков том, что его глаза стали очень чувствительными к свету после того случая. Но не могу с ним не согласиться - солнце здесь сияет так ярко, что я и сам всегда зарабатываю себе во время прогулок головную боль, которая растет постепенно до уровня мигрени, когда я возвращаюсь в комнату.
С удивлением узнаю, что мы оба любим вставать рано, чтобы потягаться гири перед завтраком.
Теперь я знаю, как Том чувствует, общаясь с нами всеми. Для меня это настоящий прорыв.
Эта хуйня с дневником затягивает не меньше, чем героин. Но она так же не безопасна - надо писать сюда все эти личные вещи. Вчера вырвал одну страницу отсюда и пару листов из журнала, скомкал их и выбросил в мусорную корзину.
Не знаю, прочитал их кто-то или нет. Говорят, что вся информация здесь - строго конфиденциальная, но кто их знает ...
Лен как-то увидел меня за упражнениями вместе с Сикером, поэтому, наверное, снова считаюсь готовым говорить с ним на групповых встречах о наркоманской хуйне – ИЗВИНИТЕ, ПЕРЕПУТАЛ!
– о зависимости.
В то время как на встречах по поводу оценки нашего прогресса мы общаемся об общих проблемах своего поведения, этот мудак сосредотачивается исключительно на зависимости от наркотиков, будто зациклился на ней. Мы сидим вокруг него, косточки моей худощавой задницы больно упираются в кривую и неровную поверхность покрытого лаком деревьев стула. Все, что мы можем приносить сюда, - это свою писанину и ручку. Том то сидит перед нами, соединив кончики пальцев на уровне груди, то держит себя за колено так, будто тоже чувствует себя неловко, очевидно, напряжение в его теле ухудшает и без того нелегкую обстановку в комнате, каким бы равнодушным он не хотел показаться. Он всегда надевает эти ебаные тапочки и даже не догадывается, что процентов восемьдесят членов нашей группы считают его неисправимым дрочуном из-за них.
Меня чуть до бешенства не довели сегодняшние ссоры в группе оценки прогресса; то Тед оказался очень агрессивным типом, сцепился с Кайфоломом и Лебедем, которые решили поиграть в лучших друзей. Остановились они только тогда, когда Сикер вдруг сказал:
– Тише, блядь. Голова разболелась.
И они сразу заткнулись. Здесь все Сикера боятся.
Том представляет меня, хотя каждый мудак меня здесь знает.
– Хочу представить вам Марка. Марк, расскажи нам, пожалуйста, что ты ожидаешь от наших встреч?