Героинщики

Мы со старым Крисом Монкуром идем в подсобку, где находим Кока - он лежит на животе, избит и без сознания. Я падаю на колени у него, трясу его, но он весь обмяк, как мертвый, и не подает никаких признаков жизни.

– Кок ... Кок!

Кок ... о нет ...

Его лицо вздутое, а рот открыт.

– Думаю, он упал на бочку, - говорит Монкур, приседая рядом с нами и окидывая осуждающим взглядом Диксона.
– Что случилось?

– Крис ... не надо ... он просто упал, так сильно нажрался, - говорит Диксон, сам уже очень-таки пересрав.

– Сдается мне, что с ним случилось нечто большее, чем просто огромное количество бухла, - поддерживает один из мудаков, которые собрались вокруг нас.

Диксон был настолько слабоумный, что думал, будто все эти ребята - его корефаны, но на самом деле бывших копов никто не любит, и сейчас просто очевидно, что все они терпеливо ждали в тот момент, когда он оступится, чтобы встать против него.

Но Кок ...

Он мертв. Я стою над этим проклятым мудилой, смотрю на его резиновый рот, из которого течет слюна, потом вижу напуганное лицо Диксона, которое с моего места видно в профиль.

– Он мертв, - говорю я, вставая на ноги.

Над телом склоняется другой парень, одетый в красную нейлоновую куртку.

– Нет, у него есть пульс, он дышит ...

Господи, блядь, спасибо тебе за все ...

Я возвращаюсь в бар, чувствую себя значительно лучше. Пара ребят следуют за мной, кто-то набирает 999 из таксофона, вызывая полицию, а затем - и «Скорую». Диксон тоже выходит из подсобки, вид у него такой, будто он в брюки навалил.

– Парень был полностью бухой, совсем ничего не понимал. Я просто попросил его уйти!

Но я не обращаю на него внимания и упорно иду к выходу; это замечает Монкур и кричит:

– Эй! Саймон! Ты оставайся здесь!

– Крыса коварная ты, - кричу я в ответ, но я ничего с этим не могу поделать, потому покорно жду полицию и «скорую», весь опустошенный и под кайфом, с пакетиком героина в кармане.

Парамедики пытаются реанимировать Кока, одновременно полиция собирает показания. Один молодой коп, на вид - сельский простак, подходит ко мне и спрашивает, не курил я «травку».

– Нет, я просто немного выпил, весь день на ногах, - рассказываю я ему.

Он кивает и переходит к другим, а старший полицейский в это время допрашивает Диксона. Парамедики грузят Кока в машину, он лежит на носилках в кислородной маске. Я чувствую, как героин начинает крутить меня, мой организм и мой карман одновременно, поэтому я тихонько смываюсь, прячусь от этой отталкивающей драмы и направляюсь к Джанкшн-стрит, где сажусь в такси и еду в больницу. Я сижу в холле, чувствую себя клево, пока жду Кока, но я погружаюсь в сон, и когда просыпаюсь, то вижу, что дремал целых сорок минут, а во рту у меня будто кошки насрали.

Целая вечность проходит, пока я, наконец, нахожу палату, в которой лежит Кок. Там я нахожу Дженни, Марию и Гранта, они сидят под дверью в зале ожидания, мучаясь от безысходности.

– Что случилось?
– Кричит Дженни, вставая с места.

В первый момент я думаю только о чипсах, которые Кок уже никогда не принесет домой.

– Не знаю точно, я был в туалете, а когда вышел, его не было на месте. Потом мне сказали, что он в подсобке с Диксоном. Он был без сознания, когда мы нашли его. Затем вызвали полицию и «скорую». Что говорят врачи?

– Повреждения головы, они все еще берут анализы. Но он не приходит в себя, Саймон. Он так и не пришел!

Я смотрю на рыхлую, зрелую Дженни, вижу обезумевшего от отчаяния Гранта и слезы на глазах Марии, слезы, которые я хотел бы слизать собственным языком. И тогда я говорю им всем:

– Все будет хорошо ... они знают, что делают ... он будет в порядке.

Знаю, это совсем не тот случай, но все равно обнимаю Дженни и думаю о том, как сильно может измениться жизнь, вися на волоске.

Держаться до конца

Визит в отчий дом оказался ошибкой. Если ты уже уехал от них, то лучше держаться от них подальше; вернуться - означает снова разозлить всех и вся. Мама и папа только и говорят, что о малом Дэйве, который сейчас в больнице, давят на меня, чтобы я сходил его проведать. Я на дух не переношу выдумки матери о том, что он «спрашивает обо мне», потому что знаю, что этому малому говнюку сложно даже узнать тех, кто входит в его комнату. Мне хочется закричать, я пытаюсь объяснить матери, что она совсем с ума сошла.

– Что ты, сынок, ты же знаешь, как он зовет тебя «Ма-а-а-арык» ...
– Она бесстыдно имитирует ужасные хрипы, которые он выдает по вечерам.

Малой Дэйви привлекает к себе внимание всей национальной службы охраны здоровья. У него не только цистичный фиброз, ему также диагностировали и атрофию мышц и крайнюю степень аутизма. Шанс того, что эти три болезни появятся у одного человека - около одного на четыре миллиарда, если верить одному выдающемуся врачу из Эдинбургского университета, для которого мой брат стал настоящей знаменитостью.

В тот самый момент, как я подумал, что хуже эта пивная дискуссия с кухонным столом уже не станет, потому что и сейчас была такой, что хуже и представить невозможно, как вдруг мама с папой, которых уже немного разморило от выпивки, начали абсурдный разговор об Эмме Эткин - девушке, с которой я учился вместе в младших классах.

– Да, нравилась ему было Эмма, нравилась ... Каждый день ее в школу провожал, - вспоминает отец.

– Что ты за ней бегал?
– Злобно спрашивает Билли с хитринкой в глазах.

– Иди в жопу, - отвечаю я этому жалкому клоуну.

– Уверена, он вел себя как настоящий джентльмен, - отвечает моя мама и проводит рукой по моим волосам, заглаживая их обратно.
– В отличие от некоторых.

– Даже не думай отмазываться, что ты не на сиськи ходил смотреть, - смеется Билли и снова прикладывается к своей банке «Экспорта».

– Иди на хер, паскуда.

Ладонь нашего старика появляется между нами в знак примирения.

– Хватит, вы двое. Этот разговор - для паба, а не для дома. Уважайте свою мать.