Герой со станции Фридрихштрассе

— Я знаю.

30

В дверь номера постучали. Это была Натали — она заехала за отцом. Натали спросила, как дела, Хартунг молча ее обшит. Они вышли из пансионата и немного прогулялись по главной улице. Натали рассказывала о спокойной, но вовсе не скучной жизни в Биберсбахе. О мальвах, лабрадоре, белых грибах, которые они собрали вчера в сосновом бору неподалеку от дома. Отец с дочерью прошли мимо супермаркета «Лидл» — на его фасаде висел огромный плакат с фотографией Хартунга: «30 лет назад пала Стена, а наши цены падают всегда». Натали сказала, что проезжает мимо него каждый день и, если никто не видит, машет плакату рукой.

Они свернули на одну из мощеных дорожек, поднимавшихся к виноградникам. Натали рассказала, как этим летом они нашли в саду сойку со сломанным крылом. Себастиан вместе с детьми построил ей домик, а Натали собирала жуков и гусениц и кормила ими сойку прямо с руки. Хартунг отставал от дочери на полшага и, украдкой любуясь ею, наслаждался рассказами.

Извилистая дорожка пролегала через виноградник, и чем выше они поднимались, тем гуще становился туман. Хартунг набрал в легкие влажного воздуха и представил, как туман уносит его все дальше от гостиницы, «Лидла», неприятных телефонных разговоров и рыжеволосых начальниц канцелярии. Натали остановилась и сорвала с лозы пару виноградин, оказавшихся сладковато-горькими на вкус. Она рассказала о знаменитом биберс-бахском ледяном вине, для производства которого виноделы дожидаются первых крепких заморозков. Виноград выжимается уже замороженным и ферментируется в густое сладкое вино, которое местные называют «Кровь ангела».

Хартунг все отдал бы, чтобы продолжать вот так гулять с дочерью в тумане с бутылкой ангельской крови в руках, но вскоре они остановились у деревянного дома в скандинавском стиле, окруженного садом, от которого веяло великолепием дикой природы. Натали открыла дверь, и Хартунг услышал гул множества голосов. Дочь с улыбкой сказала, что они приготовили ему небольшой сюрприз — вся семья была в сборе. И не успел он опомниться от удивления, как его окружили десятки людей. Все его приветствовали, помогли снять куртку, налили знаменитого биберс-бахского ледяного вина и без умолку разговаривали.

К нему подошел пожилой мужчина с густой седой шевелюрой и в зеленом национальном наряде. Это был Ханс Хофрайтер, строительный подрядчик, отец ненавистного Марко. Он потрепал Хартунга по плечу, сказав что-то о немецком единстве, бывших восточных областях и его покойной крестной из Кенигсберга. Хартунг машинально кивнул, осматривая комнату в поисках Тани. И увидел ее в углу комнаты. Она выглядела потрясающе — молодо и женственно. Лучезарно, расслабленно, почти вызывающе счастливой. Рядом с ней стоял Марко со своим приплюснутым собачьим носом и поглядывал на Хартунга. Ханс Хофрайтер продолжал говорить о своей восточноэльбской родне с большими владениями в Восточной Померании, которые присвоил себе «подлый русский». Хофрайтер, по всей видимости привыкший к абсолютному вниманию, все время толкал Хартунга в плечо, если тот слишком надолго отводил взгляд.

— Как видите, — сказал он, — я тоже в некотором роде восточный немец. — После чего рассмеялся так, будто только что отпустил шутку века.

Хартунг усилием воли растянул рот в улыбке.

Наконец Натали вернулась, освободив его от болтливого старика, и познакомила с прыщавым мальчишкой, также одетым в традиционный костюм. Это был Отис, ребенок из мифов и легенд, который с равнодушным, отрешенным взглядом устало пробормотал: «Здравствуй, дедушка», что заставило Хартунга вздрогнуть.

— Прошу, зови меня просто Михаэль, или Миха, или, как мои школьные друзья, Микки-Майк.

Мальчик посмотрел на него как на идиота, на что, как подумал Хартунг, имел полное право. Он предпринял вторую попытку сблизиться с внуком.

— У тебя уже есть подружка?

Мальчик покраснел, и Хартунг понял, что опять облажался.

В очередной раз Натали спасла его и подвела к Тане. Та без лишних слов сразу обняла Хартунга, ошарашив его.

— Ну как ты, герой? — прошептала Таня ему на ухо.

И Хартунг, будто вернувшись в прошлое, испытал то же чувство, что и тридцать шесть лет назад, когда впервые встретил ее в кабинете бригадира в свой первый день на угольном карьере. Этот голос, дерзкий взгляд с доброй усмешкой. Как и тогда, он растерялся и не смог сразу ответить, отчего Таня начала смеяться тем самым дребезжащим, грубым, несколько вульгарным смехом, вызывающим ассоциации со вселенским злом. Хартунг был потрясен. Это даже не дежавю, а воскрешение чувств.

Но, очевидно, не для Тани, которая отвернулась, чтобы салфеткой стереть остатки яичного желтка с уголка рта глупого Марко. А потом снова повернулась поговорить о погоде. Он почувствовал исходящий от нее запах табака, разглядел царапины на шее, чрезмерно накрашенные глаза, блеклые зрачки, которые не могли выдержать его взгляд. Она казалась усталой и печальной. Хартунг был сбит с толку. Почему еще пару минут назад он видел ее совсем другой?

В десять часов Натали повезла его обратно в гостиницу. Туман рассеялся, над ними простиралось чистое звездное небо. Они ехали молча в холоде ночи, оба погруженные в свои мысли.

— Что с твоей матерью? — спросил Хартунг, когда они выехали на главную улицу.

— Сам у нее спроси, — ответила Натали.

— Я бы хотел встретиться с тобой завтра, мне надо сказать тебе кое-что важное.

— По поводу мамы?

— Нет, о другом.

— У тебя проблемы?

— Завтра поговорим.

Натали испытующе посмотрела на него:

— Папа, ты ведь не болен?

— Нет, не волнуйся.

Они припарковались у гостиницы.

— Как тебе вечер, пап?

Хартунг ненадолго задумался.

— Знаешь, я иногда представляю, что было бы, если бы твоя мама не бросила меня. Какими бы мы стали.

— И какими?

— Сегодня я понял, что это меня больше не интересует. Мне гораздо важнее, какой стала ты.

— И какой же я стала?

— Замечательной, красивой, умной женщиной. Натали покраснела.

— Спасибо, — тихо сказала она. — У тебя есть чем позавтракать?

— Нет, но я что-нибудь найду, не волнуйся.

— Доброй ночи, пап.

— Доброй ночи.

Когда Натали уехала, Хартунг сел на скрипучую кровать и включил телевизор. Сейчас он бы с удовольствием выпил пива, но здесь не было минибара. По телевизору шел документальный фильм о нашествии волков в Бранденбурге и Саксонии. Жители запада, вероятно, опять будут говорить, что такое возможно только на востоке, подумал Хартунг. Нацисты и волки — вот это сочетание. В фильме показали овчарню под Гёрлицем, где два волка за одну ночь перегрызли целое стадо овец. «Бессмысленное убийство», — сказал овчар, как будто от волка можно было ожидать разумного по человеческим меркам поведения. Хартунг подумал об угольном карьере, который был где-то там, подумал о Тане и о печали в ее глазах.

В дверь постучали. Хартунг открыл и увидел перед собой крупного мужчину.

— Михаэль Хартунг? — спросил мужчина.

— Да, — ответил Хартунг.

В руке у мужчины что-то блеснуло, Хартунг почувствовал укол в живот, и тут же ладонь незнакомца закрыла ему рот. Гостиничный номер вдруг стал светлее. Хартунг хотел закричать, но не мог выдавить ни звука. Пол зашатался, комната поплыла, и стало темно.

Очнувшись, Хартунг обнаружил, что лежит на кровати, его рот заклеен, а руки связаны за спиной. Перед ним сидел мужчина и смотрел телевизор. Он улыбнулся, когда Хартунг открыл глаза.