Гёте. Жизнь как произведение искусства
Шрифт:
Гёте, впрочем, не стал впадать в уныние. Что поделаешь, времена изменились, и нынешняя эпоха не сильно в нем нуждается, однако не стоит робеть – и для его трудов снова настанут лучшие времена. Свою убежденность, устойчивую к разочарованиям, он высказал в письме к Цельтеру: «Молодые люди слишком рано пробуждаются, а затем их подхватывает вихрем времени. Богатство и быстрота – вот чему дивится мир и к чему стремится каждый. Железные дороги, ускоренные почты, пароходы и всевозможнейшие средства сообщения – вот чего ищут образованные люди, стремясь к чрезмерной просвещенности и в силу этого застревая в посредственности». После чего, как и во многих других письмах последних лет его жизни, следует упрямое отстаивание права быть таким, какой он есть: «Давай же по мере возможности придерживаться убеждений, в которых мы выросли. Мы и, быть может, еще немногие будем последними людьми эпохи, которая не так скоро повторится» [1750] .
1750
MA 20.1, 851 (6.6.1825).
Карл Фридрих Цельтер, которому адресовано это знаменитое и часто цитируемое письмо, был каменщиком, владельцем строительного предприятия в Берлине и композитором, а после смерти Шиллера стал еще и лучшим другим Гёте. Его отличало поразительное жизнелюбие. Цельтер возглавлял одну из самых успешных строительных фирм в городе, превосходно владел мастерством каменщика, был главой многочисленного семейства, обладал большим состоянием и влиянием в городе, на окружающих производил впечатление человека надежного и решительного, говорил на берлинским диалекте и блистал
Цельтер был на десять лет моложе Гёте и поначалу восхищался поэтом издалека. Он положил на музыку некоторые его песни, чем заслужил искреннюю похвалу Гёте: «Если мои песни побудили Вас к сочинению мелодий, то я, пожалуй, могу сказать, что Ваши мелодии вдохновили меня на новые песни» [1751] . Восхищение переросло в сердечное почитание. Они наконец познакомились, чего желал и Гёте, и вскоре начали общаться все более доверительно, делясь друг с другом всеми повседневными радостями и заботами. Ни с кем другим в последние двадцать лет своей жизни Гёте не был столь безоглядно откровенен, как с Цельтером. Покровительственный тон с его стороны полностью исчез, и нередко, наоборот, Цельтер помогал другу делом и добрым советом. Богатый жизненный опыт не ожесточил его, он сохранил интерес к жизни, умел восхищаться и всегда был готов учиться новому. Он не был гением, но отличался удивительной добросовестностью – и как отец семейства, и как глава строительной фирмы, и как композитор и организатор музыкальной жизни, и как временный член городского правительства. Одним словом, он воплощал гётевский идеал человека: всегда занят делом и созидательным трудом, сосредоточен и в то же время многосторонен.
1751
MA 20.1, 8 (26.8.1799).
Если с другими корреспондентами переписка зачастую прерывалась или прекращалась вовсе, то письменное общение с Цельтером со временем становилось все интенсивнее, но Гёте даже этого было мало. В одном из писем он обращается к другу с просьбой: «Будьте здоровы и скорее напишите мне что-нибудь еще, чтобы не возникало долгих перерывов. Бывает, и не заметишь, как такой перерыв перейдет в вечную жизнь» [1752] .
Важной вехой в истории этой дружбы стал ноябрь 1812 года. Охваченный горем Цельтер сообщил другу о самоубийстве своего приемного сына. При жизни тот доставлял ему немало хлопот, однако Цельтер возлагал на него большие надежды. «Поддержите меня целительным словом. Я должен собраться с духом, но я уже не тот, каким был много лет назад» [1753] , – пишет он. В ответном письме Гёте неожиданно переходит на «ты»: «Твое письмо, мой любимый друг, в котором ты сообщаешь о великом горе, случившемся в твоем доме, удручило и даже сломило меня, ибо оно застало меня в момент очень серьезных размышлений о жизни, но лишь благодаря тебе я сам смог собраться с духом» [1754] . Он описывает свои собственные мысли о самоубийстве (об этом уже шла речь в девятой главе в связи с работой над «Вертером»); taedium vitae [1755] знакомо ему не понаслышке, однако от окончательного «крушения» его всегда спасала работа. И после этого следует гимн несокрушимой жизнестойкости: «Ведь так заканчиваются все рыбацкие истории. После ночного шторма лодка вновь причаливает к берегу, вымокший насквозь рыбак сушит одежду, и на следующее утро, когда над волнами снова восходит сияющее солнце, море в который раз манит его к себе». [1756]
1752
MA 20.1, 103 (16.6.1805).
1753
MA 20.1, 289 (15.11.1812).
1754
MA 20.1, 294 (3.12.1812).
1755
Отвращение к жизни (лат.). – Прим. пер.
1756
MA 20.1, 294 (3.12.1812).
Цельтеру, к которому обращены эти слова утешения, тоже пришлось утешать Гёте. В 1830 году, узнав о смерти его сына, Цельтер писал другу: «Наши братские узы, мой дорогой, подвергаются серьезным испытаниям. Мы должны это пережить, пережить тихо и безмолвно! Да! Мы своими глазами должны увидеть, как совсем рядом с нами рушится и гибнет то, что нам не принадлежит. Это единственное утешение» [1757] .
Впервые Цельтер посетил Гёте в Веймаре в 1802 году, после чего приезжал еще одиннадцать раз, и всякий раз Гёте настойчиво приглашал его к себе. Сам он, впрочем, так и не выбрался в Берлин. Цельтер был его осведомителем, сообщавшим во всех подробностях о событиях театральной, придворной и светской жизни. Гёте с удовольствием читал про городские новости и слухи и угощался присланными деликатесами. Здесь Цельтер умел потрафить своему другу, посылая ему тельтовскую брюкву, маринованную рыбу, а иногда и икру – будучи состоятельным человеком, он мог себе это позволить. Гёте мог отблагодарить друга куропатками, вином и своими сочинениями, на которые Цельтер всегда отвечал подробными, не всегда хвалебными комментариями. Это был крепкий дружеский союз, охватывавший как обыденное, так и возвышенное. Цельтер всего на два месяца пережил Гёте. Со смертью друга угасла и его жизненная сила. Впрочем, саркастическое чувство юмора осталось с ним до конца. Уже после смерти друга он писал одному своему знакомому: «До сих пор нас разделяли 36 миль, а теперь я с каждым днем подхожу к нему все ближе и ближе; на этот раз ему от меня не уйти» [1758] .
1757
MA 20.2, 1400 (13.11.1830).
1758
Цит. по: Unseld, 611.
Несмотря на сдержанную реакцию читателей на его переписку с Шиллером, Гёте не отказался от намерения опубликовать и свою переписку с Цельтером. Таким образом, начиная с середины 1820-х годов они писали друг другу письма, зная, что они предназначены и для будущих поколений. Это были по-прежнему личные, доверительные послания, однако особенно в гётевских письмах нельзя не заметить, что порой они адресованы не только нынешнему, но и будущему читателю. Это относится, в частности, к резкой критике братьев Шлегель: «Братья Шлегель при всех их превосходных талантах всю свою жизнь были и остаются несчастными людьми; они хотели являть собой больше, чем им было даровано природой, и достичь большего, чем могли, поэтому и наделали много бед в искусстве и литературе» [1759] .
А. В. Шлегель раскритиковал переписку Гёте и Шиллера, после чего раздосадованный Гёте и написал эти слова. Цельтер не сердился на друга за то, что тот порой явно обращался к широкой публике. Он, со своей стороны, сохранял камерную тональность писем, открыто рассказывая в них о своей повседневной жизни и работе.1759
MA 20.2, 1558 (20.10.1831).
Цельтер был с Гёте до конца его дней. Из старых друзей в живых оставались лишь Вильгельм фон Гумбольдт и Кнебель. Все другие уже умерли. Шарлотта фон Штейн скончалась 6 января 1827 года в возрасте восьмидесяти четырех лет; в последние годы жизни она превратилась в беспомощную, дряхлую старуху, почти слепую и глухую, но до последнего дня сохраняла ясность ума. «В этом мире я, к сожалению, словно чужая», – писала она своему любимому сыну Фрицу, чье детство прошло в доме Гёте. В теплые дни она выходила посидеть на скамейке перед домом, в тени лимонных деревьев. Однажды Гёте, который навещал ее крайне редко, присел к ней поболтать. На следующий день Шарлотта послала ему записку: «Как Вы чувствуете себя, дорогой тайный советник, после вчерашнего сидения на моей твердой скамье? Я корю себя за то, что не велела вынести Вам стул <…>. Не утруждайте себя ответом, мне достаточно будет услышать, что Вы здоровы» [1760] .
1760
BranG, 2, 411 (11.7.1825).
В конце жизни Шарлотта заботилась лишь о том, чтобы никому не быть в тягость. Перед смертью она распорядилась, чтобы похоронная процессия не проходила мимо дома на Фрауэнплан – это могло бы расстроить «тайного советника». Так Гёте, никогда не ходивший на похороны, и на этот раз остался в стороне. Ни в дневнике, ни в письмах нет ни одного упоминания об уходе госпожи фон Штейн.
На следующий год, 14 июня 1828 года, умирает Карл Август. Накануне смерти он успел посетить своих прусских родственников в Берлине и в чине генерала прусской армии провести почетный смотр кавалерии. Это потребовало от него огромных усилий, да и прочие торжественные мероприятия дались ему тяжело. Цельтер писал из Берлина: «Великому герцогу <…> пришлось выслушать всю эту бесконечную оперу – дай бог, чтобы домой он вернулся живым и здоровым» [1761] . Однако здоровым Карл Август уже давно себя не чувствовал и в последние годы старался как можно больше времени проводить на богемских источниках. Впрочем, сохранив в душе юношескую легкость, своего давнего друга он по-прежнему иногда называл «старик». Гёте в то время вел замкнутый образ жизни, и герцог пытался расшевелить его. В одном из писем он, чтобы выманить Гёте на прогулку, описывает красоты цветущего парка, педантично перечисляя латинские названия растений: «Speciosa Accacien словно в снегу, Hispida неописуема красиво, а Glabra только начинает расцветать. В Бельведере тоже есть на что посмотреть!» [1762] На это жизнерадостное послание Гёте отвечает обстоятельным и церемонным письмом, впрочем, тоже не без веселого лукавства: «Весьма цветистое наставление Вашего Королевского Высочества, равно как и чудесный цветок, присланный мне по милости Вашей супруги, возымели столь благотворное воздействие на мое замершее существование, что я намереваюсь уже сегодня предпринять попытку вновь присоединиться к странствующим и прогуливающимся. Сделать это я полагаю в некотором отдалении от излюбленных заведений» [1763] .
1761
MA 20.2, 1128 (13–15. 6. 1828).
1762
Цит. по: Sengle, 491.
1763
WA IV, 39, 220 (13.6.1825).
Кризис 1817 года, приведший к уходу Гёте из театра, давно миновал, и старая дружба вошла в прежнюю спокойную колею. Разумеется, время от времени имели место разногласия и недоразумения. Было ли участие герцога в качестве свата в истории с Ульрикой летом 1823 года недоброй шуткой, мы уже никогда не узнаем. Пропрусски настроенный герцог терпеть не мог князя Меттерниха и сердился, когда Гёте снова и снова заводил о нем речь. Между тем именно благодаря Меттерниху Гёте смог защитить свои авторские права на издание сочинений в последней редакции, но когда он с восторгом рассказывал о соответствующем «чудеснейшем документе», полученном из рук Меттерниха, Карл Август ни единым словом не отозвался на эти восторги, а вместо этого многословно рассуждал о показаниях барометра и пороше в Тюрингском лесу.
В праздновании пятидесятилетнего юбилея правления великого герцога 3 сентября 1825 года Гёте принял самое деятельное участие. Параллельно с официальными торжествами он устроил отдельный праздник у себя дома, как бы давая понять, что великий герцог хоть и принадлежит всему высшему обществу, но в то же время является его личным другом. Карл Август, по-видимому, хорошо понимал чувства друга: «Сердечно благодарю тебя за то, что происходило в мою честь вечером 3 сентября в твоем доме, дорогой мой старый друг» [1764] .
1764
Цит. по: Sengle, 493.
Два месяца спустя полувековой юбилей службы отмечал уже Гёте, причем точкой отсчета служило не вступление в должность, а день его приезда в Веймар. Герцог обратился к нему с искренними и одновременно очень торжественными словами благодарности по случаю «служебного юбилея моего первейшего государственного служителя, друга моей юности, <…> чью многолетнюю преданность я рассматриваю как одно из прекраснейших украшений моего правления» [1765] .
Не прошло и трех лет после юбилейных торжеств, как Карл Август внезапно скончался на обратном пути из Берлина в Веймар. Реакцию Гёте уже можно было предугадать. Когда канцлер Мюллер сообщил ему печальную новость, он воскликнул: «Я не должен был это пережить!» [1766] – и погрузился в молчание, давая каждому понять, что в его присутствии нельзя заводить разговор на эту тему. Даже в дневниковой записи за 15 июня говорится лишь, что новость помешала празднику. В последующие дни смерть герцога тоже не упоминается ни единым словом, и лишь 19 июня Гёте пишет: «Послал записку господину канцлеру, отказавшись от всякого участия в некрологе». На смерть Анны Амалии Гёте написал подробный некролог, на смерть герцога не написал ни слова. Остается лишь гадать почему, хотя уже тогда современники Гёте предполагали, что его отказ был связан с пока еще неясными отношениями с преемником Карла Августа, наследным принцем Карлом Фридрихом. Как бы там ни было, Гёте предпочел остаться в тени и еще до начала официальных траурных торжеств удалился в Дорнбург, остановившись в замке, из окон которого открывался удивительный вид на долину Заале. На этот раз он, по всей видимости, заручился согласием высших инстанций, если судить по дневниковой записи за 3 июля: «особое разрешение на пребывание в Дорнбурге». Здесь он когда-то писал свою «Ифигению», здесь проводил часы досуга с герцогом. Место, полное воспоминаний. Канцлер Мюллер оставил прекрасное описание того, как Гёте предавался своим увлечениям на холме в долине Заале: «Позвольте мне в одиночестве спуститься к моим камням, ибо после подобной беседы старому Мерлину подобает вновь искать дружбы с исходными элементами», – мог он сказать, поднимаясь с места посреди разговора, и «мы долго с улыбкой смотрели, как он, закутавшись в свой светло-серый плащ, торжественно спускался в долину, останавливаясь время от времени у отдельных камней или растений, простукивая первые своим минералогическим молоточком. На землю ложились длинные тени гор, а он постепенно скрывался из виду, словно призрак» [1767] .
1765
BranG 2, 414 (8.11.1825).
1766
Unterhaltungen, 348.
1767
Unterhaltungen, 29.