Гибель Иудеи

Они прибыли к источнику Иордана — месту условленной встречи. На маленьком возвышении стояла царица, несколько поодаль — эфиоп с тремя лошадьми. Раб и царица смотрели вниз, на долину, расстилающуюся перед ними темной полосой в серебряном свете луны, белую извивающуюся дорогу, которая поднималась вверх из долины. По ней должен был приехать Регуэль.

Первый час пополуночи давно прошел, Вероника начала тревожиться, и с волнением следила за каждым движением на тропинке. Но камни на ней все еще однообразно блестели светом без теней. Регуэля все не было.

Вдруг эфиоп вздрогнул, и торжествующая улыбка показалась на его губах.

Над крышей, которая виднелась вдали, поднялось облачко, сначала незаметное, исчезающее в тонком световом покрове луны, но оно становилось постепенно темнее и темнее и превратилось наконец в резко очерченный поднимающийся вверх столб дыма, и вдруг яркое пламя пробилось снизу, сквозь серые клубы дыма, освещая их кровавым заревом. Огненный язык лизнул темное небо, за ним последовал другой, третий и наконец сплошное пламя заслонило крышу — Бет-Эден горел.

Эфиоп подошел к царице и коснулся ее руки. Она вздрогнула и обернулась к нему, как бы очнувшись от сна Он опустил глаза, чтобы сиявшая в них радость не выдала его, и показал на Бет-Эден. Вероника взглянула в ту сторону и отшатнулась. Бет-Эден горел! Регуэль! Она прижала дрожащие руки к вискам и закрыла глаза, чтобы не видеть губительного пламени. Но вдруг у нее мелькнула мысль: быть может, еще не слишком поздно! В одну секунду она подбежала к лошадям и взвилась на свою лошадь, ухватившись за ее гриву, помчалась вниз.

— Регуэль! — звала она, несясь вперед.

За ней погнался на другом коне эфиоп. Глаза его были широко раскрыты и сияли радостным блеском; сквозь стиснутые зубы слышался злорадный смех.

Лев отважился на первый прыжок.

Регуэль проснулся. Ему казалось, что чья-то тяжелая рука схватила его. Веки так отяжелели, что он едва их смог поднять. Он не мог очнуться от страшного сна, который еще и теперь ясно стоял пред его глазами. Ему снилось, что возле него Дебора — его жена. Она нагнулась к нему, чтобы поцеловать его, но её прикосновение становилось все холоднее и холоднее, и вдруг лицо ее странно изменилось. Мягкие черты сморщились, глаза сузились и горели, кожа покрылась пятнами и сверкала, рот стал огромным и широко раскрылся; из глубины этой хищной пасти высунулся кровавый, длинный, раздвоенный язык. Это уже была не Дебора, а змея — страшное чудище, хитрый враг человеческого рода. Регуэль весь похолодел, волосы его от ужаса поднялись, он тщетно пытался крикнуть; и лежал, не в состоянии двинуться. Что-то душное окутывало его, странные тени носились пред его глазами, он не мог их рассеять, и вдруг, сквозь дым и удушье, прорвалось яркое пламя.

Он быстро вскочил и бросился к окну. Пламя поднялось ему навстречу. Он отшатнулся. Бет-Эден горел! Дебора! Первая его мысль была о ней. В смертельном ужасе он бросился к двери. Но что это значило? Она не поддавалась — она была заперта снаружи. Он растерялся, взглянув еще раз на пламя, которое поднималось снизу. Смертельный ужас охватил его: если никто не придет спасти его, он погиб. Он снова бросился к двери, громко взывая о помощи, но ответа не последовало. Ничего, кроме треска пламени. Было бы безумием выпрыгнуть из окна — он бы разбился о камни внизу…

Адское пламя жгло лицо и язык присыхал к небу, холодный пот покрывал все тело среди огня и дыма. Потом вдруг все сразу исчезло. Он упал на колени, и голова его свесилась на грудь, длинные черные призрачные руки тянулись к нему из пламени, поднимали его и баюкали, навевая блаженную дремоту. Манящие голоса шептали ему что-то «Регуэль!» Издалека доносился до него этот крик; он улыбался от счастья. То Дебора шептала его имя, Дебора любит его…

К нему на минуту вернулось сознание. Он, шатаясь, подошел к окну; оконная рама была уже съедена пламенем. На минуту ворвалась свежая струя воздуха, и Регуэль увидел сквозь дым Дебору. Она крикнула, увидев его, и что-то приказала стоявшему около нее эфиопу, но раб не двигался; тогда она бросилась ко входу сама. Дебора хотела сама его спасти, принести ему в жертву свою жизнь. Эта мысль придала ему силы. Нужно помешать Деборе, она одна не справится с пламенем. Он хотел крикнуть, но дым помешал ему. Он облегченно вздохнул, увидев, что эфиоп наконец бросился за его возлюбленной, чтобы вернуть ее. Затем он исчез, а Дебора осталась одна и, стоя на коленях, поднимала с мольбой руки к небу. Но кто это стоит рядом с ней в блестящем панцире и шлеме? Его лицо, окаймленное широкой, озаренной пламенем бородой, обращено на Регуэля. Он кого-то напоминает Регуэлю. Нет, это только плод его воображения. Как Хлодомар, сыщик Иосифа бен Матии, может очутится в Бет-Эдене?…

Вокруг Регуэля было только пламя и удушливый дым, он снова стал искать дверь. Дверь поддалась… Он судорожно ухватился за перекладину; ему казалось, что он все ниже и ниже опускается в страшную, темную пропасть. Только искры мелькают в глубине… Потом все исчезло…

Секунды казались Веронике вечностью. Она хотела молиться и не могла. Почему не возвращался эфиоп? Неужели он не смог попасть к Регуэлю, или они отрезаны оба стеной пламени?

Она вздрогнула. Безумный, душераздирающий крик раздался из пламени. Это был голос эфиопа. Так он, вероятно, кричал, когда ему вливали расплавленный свинец в уши. Сердце ее остановилось от ужаса. Кто-то выбежал из двери в горящем платье, с безумным воем и с опаленным чередам лицом.

Это был эфиоп. Она бросилась к рабу, который упал на землю и катался по ней, обивая пламя.

Со страшным треском обрушилась крыша Бет-Эдена, хороня все под своими горящими обломками.

Огненный столб поднялся к небу, затмевая свет луны.

Глава XIII

Два дня спустя Тит вместе с Агриппой прибыли в Цезарею Филиппийскую. Царь опередил войско, беспокоясь, поступила ли Вероника согласно его указаниям.

Тит поехал с ним вместе под предлогом осмотра помещений для войска. Веспасиан улыбнулся и шутя погрозил ему пальцем.

— Ты знаешь, — сказал он, — я неохотно исполняю твою просьбу. Марцию Фурнилу, дочь одного из знатнейших римских патрициев, нельзя бросить из-за каприза, как надоевшую певицу или танцовщицу. Моя и твоя карьера еще не закончены, и поэтому не следует наживать себе врагов. Впрочем, я доверяю твоей осмотрительности, Тит, но помни: берегись дружбы Агриппы и прекрасных глаз Вероники. Оба они слишком умны, чтобы делать что-либо без выгоды для себя.

Тит гордо поднял голову.

— Я ведь вырос на глазах Мессалины и Агриппины, — возразил он. — Даже Поппея Сабина тщетно пускала в ход все свои чары, задумав от скуки соблазнить меня…

— И все-таки берегись, — еще раз сказал Веспасиан. — У этих азиаток есть таинственные чары, которым трудно противостоять. Вспомни Клеопатру…

— Я не Антоний, — сказал Тит гордо и помчался за опередившим его царем.

Тит говорил совершенно искренно с отцом. Он поехал вместе с Агриппой скорее из самолюбия, чем из-за любви; ему хотелось положить у ног гордой царицы, надменной иудейки, завоеванную им Галилею. Он все еще не мог забыть ее насмешливого тона, когда она задала ему на Кармеле обидный вопрос: кто такой Тит? Теперь Тит покоритель Галилеи. В его руках судьба народа, к которому принадлежит Вероника. Она уже не посмеет больше надменно обращаться с ним и оскорблять в нем самолюбие мужчины и гордость римлянина.

Чем ближе, однако, приближался он к концу пути, тем больше это первоначальное намерение исчезало. Образ женщины затмил в его воображении мысль о царице; теперь он помнил только дивную красавицу на зеленом мху у журчащего ручья и горел страстным желанием снова увидеть ее. В порыве нетерпения он пришпорил коня и в несколько прыжков опередил Агриппу, но все-таки ему казалось, что они ползут как черепахи.

В последний день пути им навстречу выехал Таумаст, домоправитель царицы. Он сообщил царю о случившемся. По его словам, Веронике показалось слишком шумным пребывание в старом замке великого Ирода, и она переселилась с несколькими слугами в Бет-Эден, где жила среди своих любимых занятий с греческими философами. Причины пожара остались невыясненными: по всей вероятности, просмоленные дрова сами воспламенились. Во время пожара погиб Хлодомар, вестник Агриппы, а также один из слуг, эфиоп, другой слуга получил страшные ожоги и едва ли выздоровеет; по приказу царицы за ним самым тщательным образом ухаживает врач Андромах. Вероника не пострадала от огня, но не может оправиться от случившегося, не пускает к себе. Даже Андромах не может добиться доступа к ней, так же, как и служанки; в ее закрытых покоях полная тишина, окна завешаны и не пропускают ни одного солнечного луча, а еда, которую ей приносят, остается нетронутой.