Гибель Иудеи

Тит прерывал рассказ домоправителя вопросами, Агриппа же слушал молча и казался равнодушным. Тит был так взволнован, что не заметил, как при упоминании о погибшем слуге торжествующая улыбка показалась на губах царя. Регуэль погиб, и так удачно, не возбуждая никаких подозрений. О разрушенном Бет-Эдене горевать нечего Вероника достаточно богата, чтобы не жалеть о потере, а то, что страшная смерть возлюбленного омрачила на время Веронику, не тревожило царя. Напротив, за это время он успеет осуществить свои планы. Нужно только умело воспользоваться угнетенным состоянием Вероники. Она женщина, и в своем горе будет искать опоры; нужно только, чтобы она считала Агриппу своим другом. В то же время предоставлялся случай овладеть доверием Тита и заслужить его благодарность. Агриппа сможет устроить так, чтобы молодой легат только при его посредничестве встречался с любимой женщиной, Тит получит Веронику из рук Агриппы… Ожидания царя оправдались.

Вероника долго не показывалась, и все попытки Агриппы попасть к ней были тщетны. Наконец сам молодой легат, страсть которого еще более возбуждена была постоянными отказами, явился просить Веронику принять его; но он даже не получил ответа от царицы, и удалился, взбешенный. Агриппа боялся, что оскорбленная гордость римлянина победит страсть влюбленного; лук был натянут до предела и каждую минуту мог сломаться и ранить самого стрелка.

Необходимо было, чтобы Вероника наконец появилась и отняла последнюю долю рассудка у обезумевшего от страсти легата. Агриппа решил добиться свидания с Вероникой во что бы то ни стало, через несколько дней приедет Веспасиан, а у полководца проницательный взгляд, от него нельзя будет ничего скрыть. А все должно остаться тайной, потому что Веспасиан никогда не допустит… Царь не решался додумать до конца своей мысли, но решение его было твердо: он должен повидаться с Вероникой…

Она лежала в тупом полузабытьи, ни о чем не думая; одна только мысль терзала ее больной мозг: Регуэль погиб, а с ним все, что было в ее жизни светлого, все, что составляло опору ее борющейся души. Теперь ее ожидала пустая, ненужная жизнь, еще менее содержательная, чем прежде, когда она не знала, что счастье возможно. После первых капель истинного наслаждения завистливая судьба вырвала кубок из рук ее как раз в ту минуту, когда уста ее раскрылись для жадного глотка. Жизнь ей больше ничего не может дать, и поэтому нужно покончить с ней. Странное спокойствие овладело ею при этой мысли. Она стала наблюдать за собой как будто со стороны, как будто бы не она сама холодным, спокойным движением принялась отвинчивать жемчужину на своем перстне, чтобы достать оттуда сильный, легко умерщвляющий яд.

Но нет. Еще не время вкусить вечный сон. Женщина, которая собиралась умереть, была царица, одна из прекраснейших цариц на свете; властители народов склонялись к ногам ее, и даже рев грубой толпы смирялся при виде ее красоты и переходил в благоговейный шепот. Столь божественное существо не должно исчезнуть беззвучно и неприметно, как простые смертные.

Она подошла к окну и отдернула тяжелую занавесь; дневной свет озарил комнату, но сияющая картина дня не обрадовала ее, она отвернулась от света и подошла к своему ложу. Пусть думают, что она умерла во сне; затем она подошла к большому, отполированному металлическому зеркалу и, вынув гребни, распустила золотистые волосы. С напряжением вглядывалась она в бледное лицо, выступавшее из рамы; она искала на нем следы ужаса пред грядущим мраком, но ничего не увидела, кроме странного, оцепеневшего выражения покоя в усталых глазах.

Она улыбнулась, довольная собой. И в смерти лицо ее сохранит царственное величие, на нем не видно будет боли, как у обыкновенных людей.

Все было готово. Она медленно легла на подушки, опустила волосы на плечи и грудь, так что голова ее казалась окруженной золотым венком; она спокойно взяла жемчужину, заключающую в себе яд, и поднесла ее к губам.

Она на мгновение остановилась. Ей показалось, что она слышит голос Агриппы, царь стоял у двери и молил впустить его.

Она усмехнулась. Вот человек, для которого смерть ее будет невозвратимой утратой. Но разве для него одного? А для другого, для римлянина — Тита? О, если бы Вероника захотела… В этих тонких пальцах, держащих смертоносный порошок, покоилась судьба целого народа, всего мира; одним движением руки она могла бы доставить счастье и радость тысячам людей, превратить великое кровавое всемирное царство Рима в царство мира и улыбающегося счастья… если бы Вероника захотела… Она горько засмеялась. Зачем ей желать этого? Разве ее собственная жизнь не была загублена с самого начала. Нет, она не хочет радостной жизни, царства мира и улыбающегося света. Но эта слабая, тонкая рука может превратить цветущие долины в опустошенную пустыню, может превратить сияющий мир в первоначальный хаос… Если Вероника захочет… она уже не смеялась, в глазах вспыхнуло дикое, жгучее пламя; какое-то новое чувство увлекало ее упоительным призраком могущества. Как она была безумна! Разве достойно царицы поддаваться низменному будничному горю, бросать оружие и щит и спасаться бегством. Смерть Вероники была бы женским бессилием, такой же слабостью и глупостью, как вся ее детская любовь к этому глупому мечтательному мальчику. То была не Вероника, а жалкая деревенская девушка, рабыня, пресмыкающаяся у ног своего господина. Она с отвращением бросила в угол жемчужину, встала, выпрямилась и глубоко вздохнула, проводя рукой по лицу. Под прикосновением руки разгладились ее черты; она улыбнулась холодной, надменной и жестокой улыбкой.

Она встала, чтобы открыть дверь Агриппе.

Вечером следующего дня дворец Ирода в Цезарее Филиппийской был ярко освещен. Цветы украшали огромные столы, которые ломились от яств и напитков; танцовщицы и певицы, актеры и мимы готовились к предстоящему празднеству; арену, которую недавно выстроил Агриппа на площади, готовили для завтрашнего торжества.

Блестящее собрание римских военачальников и знатных граждан города рассыпалось по дворцу, ожидая прибытия полководца.

Веспасиан приехал утром, раньше, чем его ожидали; его встретили Агриппа и Тит; взглянув в лицо сына, Веспасиан понял, что он приехал вовремя. Тит хотя и научился притворству, живя при дворе цезаря, но все-таки не сумел скрыть своего неудовольствия по поводу неожиданного прибытия отца, Веспасиан мешал ему, значит, то, чего он опасался, еще не случилось.

Агриппа с трудом смог скрыть от острого взгляда полководца снова возникшее в нем опасение. В Веронике он теперь был уверен, но кто знает, не заставит ли вмешательство отца образумиться Тита. Когда он признался сестре в этом, она насмешливо улыбнулась. Блеск в глазах Вероники показывал, что она уверена в победе.

Она уже не запиралась в своих покоях, но умела ловко избегать встречи с Титом, хотя это было очень нелегко. Агриппа сообщил Титу, что сестра уже вышла из своего затворничества. Страстный римлянин стремился увидеть ее но, несмотря на все его попытки, это не удавалось; Тит проводил время в ее постоянных тщетных поисках и мучился от оскорбленной гордости и разгоревшейся страсти.

В готовящемся торжестве Вероника отказалась принять участие и даже не присутствовала на приеме Веспасиана. Тит приходил в отчаяние; напрасно молил он Агриппу подействовать на сестру и сломить ее упорство. Агриппа, уступая его просьбам, отправлялся к царице, но возвращался с отрицательным ответом.

В последний раз это случилось, когда торжество было в полном разгаре.

— Что же она тебе ответила? — взволнованно спросил Тит.

— Она не хочет, — ответил Агриппа, пожимая плечами, — а если Вероника не хочет…

— Но… чего же она хочет? — глухо спросил римлянин.

— Чего она хочет, я не знаю, — серьезно сказал Агриппа, — но чего она не хочет — это я могу тебе пояснить…

— Почему ты остановился?

Агриппа выпрямился и заглянул в устремленные, на него глаза молодого легата.

— Вероника не хочет быть игрушкой в руках римлянина, — медленно сказал он.

Тит раздраженно засмеялся.

— Игрушкой?! — воскликнул он громко. — Можно ли говорить об игрушке, когда…

Он не договорил: его глаза увидели вопросительный взгляд отца. Но это не образумило его, а еще более воспламенило. Разве он не взрослый мужчина, не воин, одерживавший победы? Неужели он все еще должен подчиняться отцовской воле?…

Агриппа незаметно наблюдал за ним; он понял, отчего закипела теперь кровь у молодого легата, почему у него задрожали губы и он сжал кулаки.

— Когда что? — переспросил Агриппа.

Тит поднял голову и твердо сказал:

— Вероника должна стать моей.

— Твоей? Римлянина? — притворно изумившись, сказал царь.

— Ты изумлен? Конечно, я не иудей. Но Вероника сама сказала мне однажды, что это не может быть препятствием. Это она сказала мне на прощание в Птолемаиде, но с тех пор она странно изменилась. Мы тогда расстались почти друзьями, а теперь…

Агриппа задумался.

— Это мне многое объясняет, почти все, — медленно проговорил он. — Вот почему она бежала из Птолемаиды, разве это не было похоже на бегство? Вот почему она скрытничает со мной, от которого она никогда не имела тайн, вот почему она живет в одиночестве, мучит себя… она боится!