Гибель замка тамплиеров

Ламия обожала корриду. И никогда не пропускала Feria de San Isidro, покупая билеты на лучшие места. Но если другие зрители хотели увидеть, как матадор убивает быка, то она каждый раз жаждала стать свидетельницей того, как бык убивает матадора. Несколько раз ей это удавалось. И она искренне возмущалась, почему в музее корриды, находящемся в административном здании арены Лас-Вентас, хранятся только мумифицированные головы быков, но нет ни одной головы матадоров. Это было бы только справедливо, считала Ламия. Но ей приходилось хранить свои мысли втайне от всех. Когда однажды она высказала их после одного из боев, возмущенные зрители едва не скинули ее саму на залитую кровью арену, с которой только что унесли искалеченного рогами быка матадора. Потом ей долго пришлось объяснять в полиции, что она не хотела вызвать общественных беспорядков, а просто плохо говорит по-испански, и ее неверно поняли коренные жители Мадрида. Ламию отпустили, дав совет впредь обходить арену Лас-Вентас стороной. Она пообещала, но уже на следующий день снова находилась среди зрителей и приветствовала каждый грозный выпад быка радостным криком. Она не беспокоилась за свою безопасность, потому что на этот раз ее сопровождал офицер полиции, допрашивавший ее накануне. Он был без ума от Ламии и убил бы любого, на кого она указала бы пальцем.

Но в этот вечер матадорам везло, и Ламия покинула зрелище разочарованной. Несколько погибших лошадей, чьи животы вспорол острый, как бритва, бычий рог, не удовлетворили ее. Она зашла в маленький ресторанчик, который встретился ей на пути, и заказала бокал мадеры. Но одного бокала ей показалось мало, и она попросила еще. Размышляя о предстоящей встрече с посланником Мартина Крюгера, Ламия незаметно для себя выпила почти целую бутылку. Когда она встала из-за столика, то испытывала приятное чувство легкого опьянения. Она на такси вернулась в отель, приняла ванну, переоделась, весело мурлыкая какую-то песенку. У нее было прекрасное настроение. Она поднялась в лифте на террасу отеля, где ее должен был ждать Морис Бэйтс.

Войдя в ресторан, Ламия попросила метрдотеля провести ее к столику, который заказал ее друг.

– Если, конечно, он не забыл о нашем свидании, – с улыбкой сказала Ламия.

– Вас уже давно ожидают, – улыбнулся в ответ метрдотель, давая понять, что оценил шутку. Он смотрел на женщину, не скрывая своего восхищения.

Покачивая бедрами, Ламия шла за метрдотелем, замечая сладострастные взгляды мужчин, которые пришли сюда с другими женщинами, но забывали о них, как только поднимали на нее глаза. Эти взгляды словно ласкали Ламию нежными прикосновениями. Это было чудесное, почти физически осязаемое ощущение. Но когда она подошла к столику, за которым в одиночестве сидел Морис Бэйтс, тот, окинув ее равнодушным взглядом, сухо сказал метрдотелю:

– Пожалуйста, не подсаживайте ко мне никого. Моя спутница задерживается, но она обязательно придет.

И это был единственный мужчина в ресторане, на которого неприкрытая и ошеломительная сексуальность Ламии не произвела впечатления.

Глава 8

– Неужели ты не рад меня видеть?

Морис Бэйтс поднял голову от бокала с вином, стоявшего перед ним на столе, и с удивлением посмотрел на молодую и красивую женщину, сказавшую эти слова. Из-под каре коротко подстриженных черных волос на него смотрели темно-зеленые глаза, привыкшие к поклонению и восхищению. Казалось, что взгляд женщины проникает прямо в его душу, завораживая и пленяя. На ней было одето длинное вечернее платье изумрудного, под цвет глаз, оттенка с разрезом от самого бедра, обнажающее гибкую спину и почти не скрывающее обворожительную грудь, на которую ниспадало ожерелье, составленное из множества великолепных черных жемчужин. Такие же жемчужины переливались в ее серьгах, браслетах и кольцах, украшавших изящные руки. Не сразу Морис Бэйтс узнал в этой женщине поразительной красоты и безупречного вкуса ту безобразную и безвкусно одетую нищенку, с которой он разговаривал этим утром у ворот тюрьмы Сото-дел-Реаль. Метаморфоза была поразительной.

Глядя на его ошеломленное лицо, Ламия искренне наслаждалась произведенным впечатлением. Она немало потрудилась ради этого. И теперь по праву пожинала плоды.

– Так рад или не рад? – повторила Ламия, насмешливо улыбаясь.

– Глядя на тебя, я понимаю, что меня не обманули, для такой женщины нет ничего невозможного, – произнес, обретя дар речи, Морис Бэйтс. И тихо, словно в раздумье, повторил по-испански: – No hay nada imposible.

– Я так и буду стоять как соляной столб? – спросила Ламия. В ее голосе прозвучала нотка нетерпения. – Или ты все-таки разрешишь мне присесть за свой столик?

– Прошу, – сухо сказал Морис Бэйтс, подтверждая свое приглашение жестом. Первое впечатление прошло, и он уже снова стал прежним. – Что будешь пить? Здесь подают хорошее красное вино.

– Я предпочитаю коньяк, – сказала Ламия. – Не менее чем полувековой выдержки. Такой имеется? Только пусть бутылку откроют при мне.

– О, разумеется, – заверил ее метрдотель. И с видимой неохотой ушел, оставив их вдвоем.

Вскоре официант принес коньяк. Медленно, словно священнодействуя, открыл бутылку и наполнил бокал. Ламия отхлебнула светлый, почти прозрачный напиток и поморщилась. Вкус ей не понравился. Но виноват в этом, скорее всего, был не коньяк, а она сама. Или, что было вернее, Морис Бэйтс.

Ламия чувствовала разочарование. Сидевший напротив мужчина и говорил, и смотрел на нее не так, как она привыкла. В его глазах не было обожания, а в голосе – желания угодить ей. Впечатление, которое она произвела на него в первое мгновение, быстро уступило место деловитой расчетливости. Он смотрел на нее не как на женщину, которой хотел бы овладеть, а как на делового партнера, который мог быть ему полезен. Но что было хуже всего – Ламия не могла понять, как ни пыталась, что он думает о ней. Казалось, он вообще ни о чем не думает. Однако его проницательные глаза, в которых светился незаурядный ум, опровергали это.

Возможно, утешала себя Ламия, с ним что-то не так, и виной этому была не она. Не исключено, что он просто не любит женщин, а предпочитает мужчин. Такое бывает, а в последнее время даже нередко, особенно в Америке, откуда он прибыл. Американские женщины, пораженные вирусом эмансипации и увлеченные борьбой за свои женские права, не слишком привлекательны в глазах мужчин. В большинстве своем они стали агрессивными амазонками, и представители когда-то считавшегося сильным пола их опасаются, страшась потерпеть поражение, а потому утешаются обществом себе подобных. Ламия понимала и тех, и других, и никого не осуждала.

И все-таки сомнение в ней было посеяно. Ламия почувствовала, что уверенность покидает ее. Это было непривычное чувство. И она, не сумев сдержать раздражения, почти грубо спросила:

– Так что нужно от меня Мартину Крюгеру?

Это было ошибкой, она поняла это сразу. Но было уже поздно. Губы Мориса Бэйтса раздвинула насмешливая улыбка, словно предательски перебежав с тонких губ Ламии. Все это время он молча наблюдал за Ламией, не пытаясь начать разговор.

– Выходит, что мне не почудилось возле тюрьмы, – сказал он. – Любишь заглядывать в чужую голову?

– А ты? – зло отпарировала Ламия.

– Случается. – кивнул Морис Бэйтс. И примирительно сказал: – Не будем ссориться из-за этого. Предлагаю заключить пакт о ненападении.

– Это как? – озадаченно посмотрела на него Ламия.

– Ты не пытаешься читать мои мысли, я – твои. Согласна?

– По рукам. Почему-то ты вызываешь у меня непреодолимое желание во всем подчиняться тебе.

Морис Бэйтс недоверчиво посмотрел на нее, не зная, говорит она правду или подсмеивается над ним. Но он только что сам разоружил себя, а понять что-либо по лицу Ламии не смог бы самый искушенный физиогномист.

– Вот и славно, – сказал он. – Теперь можем поговорить о деле. Ты права, меня прислал Мартин Крюгер. Он сказал, что я могу рассчитывать на тебя в том деле, которое он мне поручил.

Ламия отхлебнула из бокала коньяк, чтобы скрыть радостно вспыхнувшие глаза. И, когда она заговорила, голос ее звучал равнодушно.

– Все зависит от того, во сколько будет оценена моя помощь.

Морис Бэйтс положил на столик рядом с бутылкой коньяка банковскую карту.

– Здесь миллион евро. Еще девять я переведу по завершении дела. Этого достаточно?