Гибель замка тамплиеров

Но Морис Бэйтс смущенно промолчал. Именно эта мысль промелькнула в его голове за мгновение до того. Он уже начал жалеть, что согласился на предложение Мартина Крюгера. Протеже старого гнома, эта паршивая овца из древнего рода ламиаков, была слишком безобразна, избалована и непредсказуема, чтобы оказаться полезной в предстоящем деле. А вот проблем, судя по всему, она могла доставить немало.

Но было уже поздно что-либо менять. И, обреченно вздохнув, Морис Бэйтс сел в автомобиль, из приоткрытого окна которого ему насмешливо улыбалась Ламия. Только Антонио Рамирас выглядел довольным и даже счастливым, как ребенок, получивший игрушку, о которой он давно мечтал. Всю обратную дорогу до Мадрида он не закрывал рта, не замечая, что его спутники не слушают, о чем-то размышляя. И мысли эти были, судя по их лицам, очень неприятными.

Глава 7

Когда автомобиль остановился перед отелем Silken Puerta America, Ламия едва дождалась, пока Антонио Рамирасу предупредительно откроет перед ней дверцу. Ее угнетало присутствие Мориса Бэйтса и необходимость сдерживаться при нем, и она спешила избавиться от него.

Однако в отеле Ламию ждало еще одно испытание. В зале было многолюдно. Она шла к стойке регистрации, почти физически ощущая удивленные и даже возмущенные взгляды, направленные на нее со всех сторон. Ламия понимала, что иначе и быть не может, пока она не снимет с себя, словно старую змеиную кожу, потрепанное платье и не избавится от омерзительного запаха тюрьмы, казалось, въевшегося в ее плоть. И, тем не менее, это злило ее. Она едва сдерживалась, чтобы не выцарапать кому-нибудь глаза. Но если бы Ламия начала скандалить, как раньше, когда она была уверена в своей безнаказанности, то ее попросту выставили бы из отеля. Или, того хуже, вызвали бы полицию, и она снова очутилась бы в тюрьме, проведя на свободе меньше часа. Приходилось мириться с положением изгоя, в котором она оказалась по своей вине.

– На мое имя заказан номер, – стараясь скрыть клокотавшую в ней ярость, обратилась она к стоявшему за стойкой мужчине в костюме, напоминающем смокинг. И с вызовом сказала: – Я Ламия Ламиани!

– О, да, мадам Ламиани, – радостно улыбнулся портье, заглянув в стоящий перед ним монитор компьютера. – Мы счастливы вас видеть! Вы давно не были у нас. Вы без багажа?

– Багаж подвезут позднее, – ответила Ламия, не став ничего объяснять.

– О, разумеется, – понимающе кивнул портье. – Кстати, для вас оставили билет на корриду, мадам Ламиани. Я взял на себя смелость положить его в конверт.

И он протянул ей ключ от номера вместе с конвертом, внутри которого находился входной билет на арену Лас-Вентас.

Поблагодарив портье надменным кивком головы, Ламия направилась к лифту. Никто из постояльцев отеля не вошел вслед за ней в кабину, и она поднялась на нужный ей этаж в полном одиночестве, с отвращением рассматривая свое отражение в зеркалах.

Лифт остановился, и она вышла в мир, созданный буйной фантазией французского архитектора Жана Нувеля. К своему номеру Ламия шла строгим темным коридором, в котором самым удивительным образом сочетались материалы из стали, стекла и металла, превратив окружающее пространство в произведение искусства. Когда-то Ламия была буквально очарована одним из творений этого архитектора – башней Torre Agbar в Барселоне. Благодаря искусному освещению, в темноте здание превращалось в искрящийся столп. А окружающее башню радужное сияние создавало иллюзию низвергающегося водопада. Но сейчас Ламии было не до архитектурных красот в стиле хай-тек, и она даже не заметила их. Щедрость Антонио Рамираса, которому из-за ее прихоти пришлось переплатить, чтобы арендовать номер именно на этом этаже, пропала даром.

Номер, обставленный дорогой мебелью в серебристо-дымчатых тонах, выглядел роскошно. Но даже это оставило Ламию равнодушной. Она чувствовала себя смертельно уставшей. Ей казалось, что она могла бы проспать целые сутки, а то и несколько дней, если бы ей дали такую возможность. Однако, переборов искушение, Ламия прошла мимо огромной шикарной кровати и подошла к громадному, во всю стену, окну, заливавшему комнату ярким солнечным светом. И надолго замерла, безучастно глядя на расстилающийся перед ней Мадрид. Она размышляла, как полководец, озирающий с вершины холма будущее поле битвы.

Год, проведенный Ламией в тюрьме, не изменил ее отношения к жизни, а только озлобил. Раньше она презирала людей, теперь ненавидела их всей душой. Даже капитан Карлос Санчес с его страстной любовью, доходящей до самопожертвования, не вызывал у нее ничего, кроме отвращения, особенно когда она узнала, как он распорядился ее выигрышем в казино. Она едва терпела его во время их свиданий, на которые полицейский являлся с завидным постоянством раз в неделю, преодолевая ради этого сотни километров от Леона до Мадрида и обманывая свою жену разными небылицами о служебной необходимости. Ламия давно бы отказалась от этих встреч, если бы не надеялась с его помощью оказаться на свободе. Кроме того, что капитан Санчес скрыл от следствия некоторые улики, имеющие отношение к ее делу, он оплачивал ее адвоката.

Разумеется, Ламия была способна и сама покинуть тюрьму, наведя морок на надзирателей и охранников, которые сами открыли бы ей ворота. Но тогда ей пришлось бы много последующих лет скрываться от Интерпола, международной полицейской организации, имеющей филиалы во всех более или менее развитых странах. Единственное место на земле, где Ламия могла бы чувствовать себя в безопасности, был остров Кеймада-Гранди, где она родилась и откуда сбежала, едва достигнув совершеннолетия, дав себе зарок никогда сюда не возвращаться. Кому-то этот крошечный островок, затерянный в океане вблизи берегов Бразилии и буквально утопающий в тропической зелени, мог показаться райским уголком. Но если это и был рай, то лишь для змей, которыми остров буквально кишел и которые давно уже изгнали остальных его обитателей. Выжить и прижиться здесь смогли только ламиаки – древний народ, при необходимости умеющий принимать змеиный облик, но не имеющий ничего общего со змеями, как современные люди – с обезьянами. Ламиаки были коварны, жестоки и безжалостны. Такой же была и Ламия. Но, плоть от плоти своего народа, она не могла жить среди сородичей – ни в юности, ни тем более теперь, когда познала все прелести цивилизованного мира. Поэтому Ламия весь минувший год оставалась в тюрьме, ожидая, когда капитан Санчес и нанятый им адвокат выполнят свои обещания, и она сможет вернуться в человеческий мир полноценным членом общества, имеющим право пользоваться всеми его благами.

Однако, несмотря на то, что она полностью подчинила себе разум и волю этих двух людей, они были бессильны в мире правосудия. Этот мир, как Ламия вскоре поняла, подчинялся не ее прихоти, и даже не закону, а власти денег. Того, кто мог откупиться, оправдывали, какое бы преступление он ни совершил. Остальных осуждали – в назидание тем, кто, имея деньги, питал иллюзии насчет справедливости существующей судебной системы. У капитана жандармерии Санчеса и адвоката Рамираса, несмотря на то, что они имели непосредственное отношение к этому миру, оказалось недостаточно средств, чтобы вызволить Ламию из тюрьмы. Они могли только затянуть судебное разбирательство и обеспечить ей сносное существование в тюремной камере, но не более того.

Осознав это, Ламия направила полицейского к Мартину Крюгеру, но тот отказался даже выслушать его.

Тогда Ламия пришла в отчаяние. Она привыкла к свободе передвижения и к тому, что ее прихоти решают все, а в тюрьме она была вынуждена подчиняться определенным правилам и чужой воле. Это насилие, которое неустанно, день за днем, совершалось над ней, отразилось на ее внешнем облике. Из молодой и красивой женщины она постепенно превратилась в бесполое существо неопределенной наружности. К счастью для нее, ни Карлос Санчес, ни Антонио Рамирас, по-прежнему находясь под ее гипнотическим влиянием, не замечали этого.

Однако так не могло продолжаться бесконечно. Рано или поздно они прозрели бы, да и судья мог вынести самый суровый приговор. Поэтому Ламия начала уже склоняться к мысли о побеге – скучная жизнь на острове Кеймада-Гранди была все же лучше, чем гаррота или пожизненное заключение в одиночной камере.

Именно в этот момент появился Морис Бэйтс – как сказочный рыцарь на белом коне, спасающий прекрасную принцессу от ужасного дракона.

Но Ламия не была настолько наивна, чтобы верить в сказки. Разговаривая с юнцом-адвокатом, она попутно бегло прощупала мозг ничего не подозревающего незнакомца и уловила в хаосе его мыслей имя Мартина Крюгера. Ей сразу стало все ясно. Она все-таки понадобилась уродливому старому гному, и когда это случилось, он вытащил ее из тюрьмы так же легко и просто, как занозу из пальца.

При одной только мысли об этом Ламия ощутила прилив ненависти к Мартину Крюгеру. И пообещала себе, что он дорого заплатит ей за год, который она провела в тюремной камере – заплатит как в прямом, так и в переносном смысле. Но для этого ей надо было сначала обвести вокруг пальца посланника Мартина Крюгера, а уже затем и самого старого гнома, какой бы опасной эта игра ни была.

Впрочем, относительно Мориса Бэйтса она не беспокоилась. Ламия была уверена, что этот довольно молодой еще мужчина, внешне не очень привлекательный, легко станет одной из ее многочисленных жертв – как только она этого пожелает. И даже то, что он эльф, ничего не изменит. Мужчина, кто бы он ни был, бессилен против ее сексуальных чар, дарованных ей природой и усиленных многолетней практикой. Так было всегда. И так будет впредь.