Гинеколог. История художницы

Полгода Люська не ходила в школу и восстанавливалась, а когда окрепла – заканчивалась четвертая четверть. Она безнадежно отстала, не могла решить простейшее уравнение и написать изложение. Маму вызвали к завучу и предложили оставить ребенка на второй год, но Рая была непреклонна:

– Тяните. Переводите из класса в класс, а я сама с ней разберусь. Не всем же быть директорами фабрик. Кому-то нужно перематывать пряжу, разносить почту и продавать бочковой квас.

Так Люська пересела за последнюю парту и стала двоечницей. Перед каждой контрольной приходилось суетиться и договариваться, чтобы дали списать. О репетиторе не было даже речи. Денег и так не хватало, да еще на операцию потратили средства Федора, выплаченные в виде компенсации за тот несчастный случай. И Люська всю жизнь чувствовала себя обязанной, ведь той суммы хватило бы на покупку жилья.

Глава 4. Первая коммуна

Мира въехала в общежитие 31 августа. Комендант – замученный дядька с непропорционально большой головой и дергающимся нижним веком подселил ее к старшекурсницам. Те как раз лежали на матрасах, задрав ноги вверх, и елозили пятками по неровно наклеенным обоям. На полу стояли не распакованные сумки с одеждой, пакеты с гречкой и ведро красного лука. Девочки недовольно окинули ее взглядом сверху вниз, сухо кивнули и как ни в чем не бывало продолжили свой разговор.

– И что, вы это сделали прямо на пляже? Ночью?

Девушка с удлиненным каре и в тесноватом джинсовом пиджаке прыснула со смеху:

– Ну да. С меня потом песок сыпался несколько дней.

– А как его звали?

Она задумалась, сделала ногами «ножницы» и кокетливо пропела:

– Черт его знает. То ли Толик, то ли Вовик. Было шумно, и я не расслышала.

Затем они переглянулись, нехотя поднялись, поставили в магнитофон кассету с песнями Сенчуковой и начали определять на балкон сумки с картошкой, луком и помидорами. Под кровати – банки с томатным соком и маринованными грибами. В тумбочку – кофе «Галка», мешочек с фасолью и пакет с пирожками. Мире поручили вымыть с хлоркой пол, ванную и дверные ручки. В процессе раззнакомились. Любительницу экстремального секса звали Аленой. Она выглядела, как с Бухенвальда: худая, нервная, беспардонная. Считала, раз они живут в общаге, значит, все общее и разрешала себе без спроса взять понравившуюся кофточку, помаду, воспользоваться антиперспирантом и даже «одолжить» кружевное белье, если у нее свидание. Дымила длинными дамскими сигаретами, злоупотребляла спиртным и частенько доходила до состояния полной прострации. Могла поплавком выскочить из-за стола, обрядиться в чей-то новый плащ и шугануть в ванную, заполненную холодной водой, или в ночной рубашке шататься коридорами, ломиться во все двери и вопить: «Просыпайтесь! Ваш падший ангел прилетел». Обожала подшучивать над соседями: связывала между собой ручки двух противоположных дверей или перелезала через балкон к ребятам в их отсутствие и выливала по полведра воды на каждую кровать, а потом, выпивая за одним столом, ненавязчиво замечала: «Ходят слухи, что у вас, мальчики, энурез». Сексом занималась исключительно под действием алкоголя и каждый раз совершенно не помнила, с кем спала.

Она родилась в семье рабочих и не верила в «светлое будущее». Постоянно утверждала, что «только дуракам всегда везет» и «все зависит от связей и денег»:

– Вот взять даже Мане. Не было у него знакомых среди жюри, вот и пришлось подпирать стены в «Салоне отверженных». А там толпился безграмотный народ и тыкал пальцами в его «Олимпию». Сбивал смотрителей с ног, сплевывал прямо на пол и норовил разорвать полотно. А Моне? Тот вообще побирался. Одалживал на хлеб и кисти. Какой толк от его таланта? И вообще, честным трудом больших денег не заработаешь.

Девушка была достаточно способной. Живо рисовала и в совершенстве владела техникой «а ля прима». Писала смело, с ходу, и заканчивала работу до полного ее высыхания. Использовала принципы лессировки, как Леонардо Да Винчи, и никогда не перегружала холст, следуя советам Айвазовского. Помнила о доминирующем цвете полотна и о том, что изображать небо лучше всего в один прием. По примеру Модильяни могла осушить полбутылки вина и тут же создать живое лицо из точных изогнутых линий. Не признавала рисунков с фото и не пользовалась ластиком. Девчонки посмеивались и приводили в пример Пикассо, подтирающего лишнее слюнявым пальцем, а она называла их маляршами и продолжала на одном дыхании создавать портреты, с удовольствием подчеркивая характерные черты. Крупные горошины-веснушки, оттопыренные уши, как в советском мультфильме «Большой ух», родимые пятна и глубоко посаженные глаза. Точно также беспардонно, смело и с вызовом она делала все остальное.

Плотную круглолицую девушку без талии и с двумя передними золотыми зубами звали Галей. Она хохотала по любому поводу, так что щеки натягивались до упора и приобретали оттенок ржавчины, любила делать перестановки, бегала в кино то на «Храброе сердце», то на Show Girls и меньше всех занималась живописью:

– Я все равно пойду работать в школу. Завуч, наш кум, уже несколько лет держит мне место, а полученных знаний для такого уровня хватит с головой. Я что, не научу детей расписывать кувшины в стиле «гжель» и не покажу, из каких фигур состоит лебедь? Не намалюю геометрические орнаменты, самовар с куклой-грелкой и сову с выпученными глазами? Да легко!

Поэтому, возвращаясь с пар, первым делом ложилась отдыхать, а проснувшись, затевала уборку. Мыла полы, батареи и драила унитаз. Никогда ничего не читала, кроме своих кое-как нацарапанных конспектов и глянцевых журналов, уделяя особое внимание новостям шоу-бизнеса. Готовила странные, не поддающиеся описанию, блюда. К примеру, «яйца коменданта» из кубиков черствого хлеба, недоваренного яйца и соленого огурца. Все смешивала, добавляла две столовые ложки сметаны и лепила колобки, размером с шарик для пинг-понга. Регулярно бегала звонить на телеграф и уезжала всегда в четверг, так как дома ее ждали хозяйственные дела. Возвращалась в понедельник утром, волоча за собой полную сумку еды с неизменной пятилитровой кастрюлей борща и огромной миской картофельных зраз. Встречалась с Ромчиком и обожала пересказывать историю их знакомства. Все началось еще со школьного выпускного. Она в белом платье вздыхала возле люпиновых клумб, а он лично для нее заказал песню «Ах, какая женщина» и пригласил на танец. С тех пор они вросли друг в друга, как сиамские близнецы, и собирались пожениться.

Третью девушку звали Настей, а за глаза ее называли «Фифой». Она носила высокие каблуки, дешевые бусы в виде зеленых яблок, единственная делала себе маникюр за пять гривен, слишком агрессивно пользовалась тональным кремом и никогда не выкладывала его из сумки, опасаясь длинных рук Алены. Много рисовала, выставлялась на студенческих вернисажах, курировала детский дом и была старостой группы. Модничала в джинсах-клеш и пользовалась настоящими духами Dzintars под названием «Кокетка» со слегка назойливым ароматом из-за агрессивных ландыша и жасмина. По вечерам обрабатывала намозоленные пальцы цинковой мазью, наносила на лицо крем «Мумиё» и вздыхала по своему баянисту. Вот уже два года она встречалась с Вовкой из музыкального училища.

Общежитие напоминало шумный вокзал и имело свою историю. Старожилы утверждали, что его построили на месте старого кладбища, и клялись, что после последнего захоронения еще не прошло обязательных пятьдесят лет. С тех пор каждый год умирало по одному студенту, начиная со строителя, скончавшегося от сердечного приступа в процессе забивания свай. Потом выпал парень, решивший прогуляться по балконным перилам, за ним – девочка от алкогольного отравления и преподавательница истории дизайна – она поднялась на второй этаж, неожиданно резко осела, покатилась с лестницы и свернула себе шею. Короче, по трупу в год.

В здании всегда было прохладно. В каждой комнате – по четыре студента, вынужденных вести совместный быт. Скромная обстановка в виде сетчатых кроватей, тумбочек со сломанными дверцами, шкафа со шторкой и обеденного стола. Из открытых окон доносился микс из «Божьей коровки», Сташевского и Билык. От сквозняков постоянно захлопывались двери и приходилось лазить в комнаты через балконы, захламленные пустыми бутылками. На кухнях безостановочно что-то готовилось, и в коридоры просачивалась гремучая смесь: запах жареного лука, стирального мыла и подгоревшего молока. Все и все друг о друге знали: кто болеет лунатизмом, трихомониазом, кто резал вены в прошлом году, а кто относится к сексуальному меньшинству.

По коридорам круглосуточно слонялись люди. Захаживали одолжить сахарку или обсудить декана, имеющего отвратительную привычку после 23:00 проверять комнаты, и, если кого-то не оказывалось на месте, укладывался на его кровать и ждал. Иногда до шести утра. Предлагались услуги по вынесению мусора всего лишь за пятьдесят копеек и платная помощь в работе над дипломными проектами. А что? Шишкин ведь тоже не сам рисовал своих медведей. Перемывались косточки преподавателям, лаборантам и ректору, грешившему тем, что мог влететь в аудиторию посреди пары и рявкнуть: