Гинеколог. История художницы

– Ну, что тут скажешь? Судьба…

Мира спорила. Пыталась доказать, что подобные неудачи скорее исключения из правил, чем норма. Отец сердился и требовал наконец-то снять «розовые очки». Он не пропускал ни одного выпуска новостей и чаще всего ужинал перед телевизором. Хрустел бочковыми огурцами под кадры упавших самолетов, перевернувшихся в Китае поездов и затонувших паромов, а потом появлялся на кухне и рассказывал о какой-то бабушке, убившей своего внука:

– Она его посадила на санки, укутала одеялом, подмостила, чтобы не задувало, и везла по дороге, держа за веревочку. Неожиданно санки перевернулись, и малыш упал прямо под колеса грузовика. И что? Насмерть.

Мама охала, ныряла с головой в аптечку, а Мира, как всегда, лезла на рожон:

– Папа, ты лично знаешь эту женщину?

Он вскидывал голову, и по лицу расползалась брезгливая гримаса.

– Нет. А что, для сочувствия требуется личное знакомство? Мне очень жаль тебя, Мира, но ты постоянно забываешь, что мы прежде всего люди, а не звери какие-то. И что сострадание, сочувствие – это то, что отличает нас от животных.

Мира еще больше заводилась и бегала по комнате, как человек, которого неожиданно настигло расстройство желудка:

– Пап, ну как ты не понимаешь! Если мы будем постоянно скорбеть по всему человечеству, у нас не останется ни времени, ни сил для собственного счастья.

Мама, уже прилично накачанная успокоительным, вклинивалась и тихим загробным голосом добавляла:

– Отец о жизни с тобой говорит, о страстях, а ты пытаешься отгородиться от внешнего мира. Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. Не помню, кто сказал, кажется, Ленин. Я когда-то была свидетелем страшной катастрофы. Недалеко от хлебного магазина перед самым Новым годом женщина торговала окорочками. Такая приличная, мордатенькая, одетая, как матрешка. В шерстяном набивном павловопосадском платке и войлочных бурках. Я еще собиралась спросить, где она их покупала. Ее «прилавок» находился у пятиэтажки, и хвост очереди грелся в подъезде. Торговля шла бойко, как-никак приближались праздники, и люди запасались провизией. С крыш капало, еще с ночи началась оттепель, а продавщица стояла на деревянном поддоне, заигрывала с покупателями и пританцовывала. И вдруг мужчина, куривший в стороне, страшным голосом закричал: «Берегись!» Женщина медленно посмотрела вверх, толпа отскочила назад, и в этот момент огромной глыбой льда, летящей с крыши, ей снесло голову, и та упала прямо в ящик с окорочками.

Мира побледнела, кивнула «спокойной ночи» и ушла в свою комнату.

И только Люська была отдушиной. Она все время опаздывала, а переступив порог, начинала хохотать. Просто так. Без особой на то причины. Во время смеха у нее всегда появлялись крупные, как ягоды черной смородины, ямочки, а глаза сужались, словно у монголки.

Девочки очень сдружились. Абсолютно разные, с противоположными интересами и взглядами на жизнь. Одна, как черта, боялась чистого холста, а вторая – мечтала стать художницей с мировым именем и цитировала Ван Гога, утверждающего, что пустой холст и сам боится страстного художника. Одна пекла пироги со сложной начинкой и варила ароматную аджику, вторая – виртуозно освоила резерваж. Одна фанатично хотела замуж, сама назначала свидания и встречалась с каждым, кто хоть издалека напоминал мужчину, задавая обязательный контрольный вопрос, словно выстрел в голову: «Ну что, какие у тебя планы на будущее? Ты думаешь на мне жениться или нет?» Вторая не считала их за людей и не испытывала к ним никакого интереса.

Мира обожала ее смешить и рассказывала анекдоты:

– Профессор читает студентам лекцию по психологии: «Сегодня у нас следующие темы: удивление, раздражение и гнев. Затем подходит к телефону и набирает первый попавшийся номер:

– Алло, Васю можно?

– Какого Васю? Здесь нет никакого Васи.

Это, объясняет профессор, удивление! Набирает опять тот же номер:

– Алло, ну можно Васю?

– Я русским языком сказал: нет никакого Васи!

Это, подчеркивает профессор, раздражение! Опять набирает тот же номер:

– Ну позовите Васю!

– Козел, я же сказал, нет тут Васи!

Это, ликует профессор, гнев! В этот момент поднимает руку студент и говорит:

– Профессор, вы не сказали про четвертое состояние – обалдение.

Смело подходит к аппарату, набирает тот же номер и спрашивает:

– Алло, это Вася, мне никто не звонил?»

Люська смеялась до икоты, и Мира выдавала следующий:

– Профессор, устав вытягивать студента на тройку, задает вопрос: «Ну, ладно, скажи, о чем читались лекции?» Студент молчит. «Хорошо, скажи хоть, кто читал лекции?» Студент молчит. «Наводящий вопрос: ты или я?»

У Люськи с учебой не складывалось. Она так и не уяснила построение пропорций и определение угла наклона. Не могла вывести шкалу от светлого до темного и прикинуть, какие места оставить незаписанными. Не улавливала законы перспективы, и у нее оказывалось много точек схода. Преподаватель, старенький иллюстратор, обрисовавший не одну детскую книжку, терпеливо повторял:

– Люся, из этого правила есть только одно исключение. Круг может стать в перспективе эллипсом. Квадрат может стать трапецией или подобием ромба. Точек схода может быть несколько и, если предметы повернуты под разными углами, то у каждого предмета должна быть своя точка схода. Понимаешь?

Люська поднимала на него свои огромные глаза и честно отвечала:

– Нет.

Однажды она рисовала коричневый глиняный кувшин. Учитель, прихрамывая, остановился за ее спиной, подтянул вечно спадающие брюки и дал совет:

– А добавь-ка немного красного. Оживи его.

Люська тут же возразила:

– Еще чего! Где вы видите здесь красный?

Наступил октябрь – месяц-трансформер. В любую минуту он мог превратиться в жаркое лето или рассыпаться плюшевым снегом. Погода впадала в крайности, закатывала истерики и за день менялась десятки раз.

Мира с Люськой шли по бульвару и увлеченно обсуждали преподавателя этики и психологии семейной жизни. Маленького, худого, с зеленоватым цветом лица и бородкой, как у Cурикова. О таких в деревнях говорили: «щека щеку ест». Мира была возмущена и попеременно захлебывалась то кашлем, то собственным криком:

– Ну, как так можно, не понимаю! Начать лекцию с аксиомы: «Никогда не женитесь!» Он же перечеркнул свой предмет. Хотя, да, прав, и я с ним полностью согласна. Все эти замужества – пустая трата времени. Только мне хотелось услышать не то что я и так знаю, а преимущества жизни вдвоем.

Люська рассеянно щелкала семечки, выуживая их из кармана, и равнодушно поглядывала на стаю молодых голубоглазых ворон, обсевших столетние осины. Птицы истерично кричали, будто избитые плетью, и щедро гадили на тротуар. Пахло поджаренной корой, дымом, душистым горошком, взмыленным солнцем, а еще скучным городом, церквями и Музеем хлеба. Толстые километровые облака утепляли небо стекловатой и царапали лоб полной пятнадцатидневной луны:

– Просто у него проблемы с женой. Ты не знала? Все об этом знают. Она его бьет, чем придется. За то, что мало зарабатывает, не помогает по дому, так как пишет кандидатскую, и не играет с ребенком в испорченный телефон. Однажды стукнула горячим утюгом по голове, и он долго ходил с ожогом на лбу. Вот почему он начал закаляться. Каждое утро появляется у колонки и выливает на себя ведро ледяной воды. Потом отдирает примерзшие тапки, возвращается, с порога получает подзатыльник за то, что страдает ерундой, и так каждый день.

Люська сделала ложный вдох и потрогала рукой место, где должно быть сердце. Мира испугалась:

– Тебе нехорошо?

– Да нет. Просто целый день душа не на месте. Еще с самого утра, как увидела его, Толика – мою первую любовь.

Они присели на скамейку, тесно прижались друг к другу плечами, и Люська разоткровенничалась:

– Мы познакомились случайно. Подружка попросила составить ей компанию и сходить в гости к Бобу на съемную квартиру. У него по вечерам собирались ребята, курили травку, играли в покер, пили пиво и смотрели порнушку.