Гитлер, inc. Как Британия и США создавали Третий Рейх.

Версальский договор отнюдь не был жалкой невнятицей или, скажем, «катастрофой наивысшего разряда» (137), во что не переставая, изо всех сил старались уверить поклонников Кейнса; Версальский договор не был случайной прелюдией Второй мировой войны, он был её осознанным планом.

Если бы всё эти романтические истории о большевизме не затуманивали взор Веблена, то этот благородный северный Дон Кихот разглядел бы, что Версаль нацелен не на Москву, а на саму Германию; нацелен, говоря другими словами, на разжигание колоссального пожара, в огне которого Германия, снова зажатая с двух сторон фронтами, будет выжжена дотла и разделена надвое как раз по разделительной линии — что и случилось в итоге Второй мировой войны.

Часть 3

«Таяние» Германии и геополитическая корректность «Майн Кампф». От Капповского до пивного путча; 1920-1923 годы

С незапамятных времён варвары становились таковыми в ещё большей степени под влиянием прилежных занятий наукой и даже усиления религиозности... Очень трудно это выговорить, но я обязан так поступить, ибо это правда. Я не могу представить себе народ, более разорванный изнутри, чем немцы. Вы видите ремесленников, но не людей; мыслителей, но не людей; священников, но не людей; хозяев и слуг, молодых и семейных, но не людей. Не напоминает ли это вам ноле битвы, на котором в полном беспорядке разбросаны отрубленные руки и ноги, а песок равнодушно впитывает живую кровь?..

Фридрих Гёльдерлин. «Гиперион» (1)

Но однако, я тоскую по Кавказу!.. Давным-давно мне сказали, что народ наших праотцев, — германские племена безмятежно спускались по берегам полуденного Дуная и достигли Черного моря, встретившись там с детьми Солнца, искавшими тени... Некоторое время они стояли маша, а потом в знак дружбы протянули друг другу руки.

Фридрих Гёльдерлин. «Переселение» (2)

Эрцбергер: в одиночку против инфляции

Выращивание нацизма началось после ратификации Версальского договора. За бутафорским республиканским фасадом Веймара происходила медленная реорганизация правых реакционных сил: они открыто высказывались на страницах националистической прессы, устрашая левую оппозицию яростью безработных хулиганов, которым консерваторы потворствовали и покровительствовали. Приняв веймарский режим, каковой наделе был игрушечным правительством, посажённым в кресло союзниками, за вполне пригодный к делу политический эксперимент, католический политик Матиас Эрцбергер относился к дутой республике как к очень хрупкому организму, который, как он верил, можно и должно оздоровить, не подозревая, насколько тяжела и опасна эта задача. Оказавшись в кресле марионеточного министра финансов, он попытался в 1919 году обложить элиту большими налогами, надеясь таким способом уменьшить риск надвигавшегося инфляционного взрыва, обусловленного громадным государственным долгом, накопленным Германией в результате непомерных военных расходов предшествующих лет. Эрцбергера сначала оклеветали, потом предостерегли и в конце концов в 1921 году убили. Выращиванию гитлеризма на первых порах угрожали решительные сторонники старого порядка — армейские генералы и бывшие высокопоставленные правительственные чиновники рейха, — которые желали реанимировать монархический союз Центральной Европы и России (1920 год). Нацизм находился тогда в эмбриональной стадии своего развития, и такого поворота событий он бы не пережил: раздражённые роялисты в армии мечтали вернуться к былым временам; для монархистов были характерны взгляды, не имевшие ничего общего с нацистскими. Англия отрядила Игнаца Требич-Линкольна, прожжённого спеца по противодействию мятежам и дезинформации, на то, чтобы выявить, расстроить и выжечь всё монархические заговоры против Веймарской республики. В это время, в 1921 году, в политику с головой окунается влиятельный промышленник Вальтер Ратенау, обуреваемый всё той же идеей до предела обложить налогами богатых, чтобы тем самым спастись от положений Версальского договора, но его точно так же (как Эрцбергера) опорочили дома, а во внешней политике склонили к ратификации «секретного» и на пёрвый взгляд странного пакта о русско-германском сотрудничестве (1922), пакта, согласно которому два «европейских изгоя» начали серьёзно сотрудничать в военной области, и сотрудничали до тех пор, пока в 1941 году не вцепились друг другу в глотку. Ещё до того, как Матиас Эрцбергер успел всего лишь пощупать финансовые держания германских частных собственников, эти последние обналичили свои сертификаты военных займов и перевели выручку в заграничные банки, уменьшив тем самым финансовое богатство страны. Пока богачи погашали свои казначейские векселя, а правительство покупало иностранную валюту для выплаты репараций, рейхсмарка стала быстро обесцениваться, — так произошла «внешняя дискредитация» германской валюты. Исходя из этого положения, для того чтобы поддержать на плаву платёжную систему, рейх принялся в ускоренном темпе одалживаться у самого себя, продавая внутри страны разбухающую массу правительственных облигаций (1921 год). Краткосрочные государственные заимствования росли до тех пор, пока в буквальном смысле слова не взорвались в 1923 году под давлением прекращения покупки и массового погашения облигаций бывшими подписчиками. Оба эти непредвиденные правительством обстоятельства вынуждали Центральный банк превращать облигации в море ничего не стоивших банкнот. В результате 1923 год едва не ознаменовался распадом германского общества: в этих бедственных обстоятельствах новорожденная нацистская партия сделала первую попытку захвата власти в ходе пивного путча в начале ноября. Путч провалился, но нацистская тварь, хотя пока и незрелая, оказалась многообещающей: на поверхности политической жизни явилось — отмеченное бурным англофильством и охваченное фанатичной, беспредельной ненавистью к СССР, который Гитлер воспринимал как порождение еврейской подрывной деятельности, — новое движение, которое могло оказаться не чем иным, как британским кандидатом на роль поджигателя русско-германского конфликта, предсказанного Вебленом в 1920 году.

Историю Матиаса Эрцбергера легче всего понять, если иметь в вид)7, что Версальский договор не имел цели ослабить германскую элиту, несмотря на то что дипломатическая и официальная риторика того времени убеждала общество в обратном. Как образно выразился один историк, германская Вторая империя представляла собой неразделимый одноглавый квартет. Головой была монархия, передние административные ноги были представлены бюрократией и армией, а задние ноги — аграриями и промышленниками. Всё остальное — связующие хрящи и сухожилия. «Суть германской истории с 1918-го но 1933 год можно выразить одной фразой: в 1918 году не было никакой революции... Единственным видимым изменением стало обезглавливание монархии, происшедшее в ноябре» (3). Наделе это означало следующее: любой политик, который попытался бы именем демократии и с помощью новоприобретённого парламентского инструмента провести какие бы то ни было реформы, неизбежно рисковал столкнуться с сопротивлением сил старого порядка, стоявших за спиной созданных ad hoc националистических партий, и с их (то есть сил старого порядка) буквально и в полной мере сохранившейся промышленной и финансовой мощью. Коль скоро это было действительно так, то любая атака, предпринятая на высшие классы, грозила обернуться завесой угроз и оскорблений в прессе, угрозами физической расправы со стороны головорезов, коим тайно потворствовала элита, враждебностью судебных органов и, что самое важное, полным равнодушием со стороны Британии и её союзников, которые наблюдали эти дикарские сцены с отчуждённым вниманием, словно сидящие в амфитеатре зрители.

* * *

С тех самых пор, как была провозглашена недееспособная с самого начала Веймарская республика, у историков возникла склонность рассматривать эпоху Веймара как эру упущенных возможностей.

В действительности было две Германии... Германия пыталась идти по пути Бисмарка... теперь же она была готова испробовать путь Гёте... Республика родилась из поражения, жила в смятении и погибла в катастрофе. Тем не менее республиканский выбор не был донкихотской утопией, не был он и произвольным; какое-то время у республики был реальный шанс (4).

У неё никогда не было никаких шансов.

Республика — и это отчётливо понимал Веблен — была обречена с самого начала. Метания лихорадочной пятнадцатилетней Веймарской республики, приведшие к провозглашению Третьего рейха, были не чем иным, как родовыми муками, предшествовавшими появлению на свет нацизма. Бесконечная парламентская чехарда; появление и исчезновение тридцати двух партий, двадцать кабинетов и девять выборов; 224 900 самоубийств (5) и триста политических убийств (6); лихорадочный поиск бесконечно сменявших друг друга экономических проектов, не имевших будущего; две финансовые шоковые терапии (1923 и 1931 годов); буквальное отсутствие умения управлять парламентской республикой и откровенное манипулирование со стороны англо-американских клубов; насилие; делано бессильный цинизм союзников; свинцовый пессимизм народных масс; «мелочные и уродливые компромиссы по поводу [якобы репарационных] миллионов и миллиардов, эти склоки, которые сегодня едва ли стоят того, чтобы о них вспоминать» (7), — всё это куски хроники возвышения гитлеризма.

Жизненный цикл бутафорской германской республики можно разделить на три периода:

1 Период беспорядка, 1918-1923 годы.

2 Период исполнения, 1924-1930 годы.

3 Период разрушения, 1930-1933 год*.

* Второй и третий периоды подробно обсуждаются в главе 4.

Веймарская республика была лабораторией проведения социального эксперимента: статьями Версальского договора Британия готовилась возродить из руин империи Вильгельма II политическую структуру, насквозь пропитанную неким подобием прусского милитаристского консерватизма, однако «чистого» в своей враждебности, — то есть породить немецкое реакционное движение, не прикрытое царственно-аристократическими одеждами. Того, что операция закончится формированием воинственных банд со свастикой, большинство государственных мужей Запада, возможно, и не предвидели. Но надежду увидеть в послевоенной Германии возрождение народного, почвенного фронта, пылающего гневом и местью, правящие элиты Запада питали с самого начала. Вебленово пророчество является доказательством истинности существования таких предвкушений. Союзники затеяли весьма опасную игру.

В суматохе последствий неудачной революции немцы, уже расколотые провалом начатой Бисмарком три десятилетия назад политики социальных гарантий, призванной умиротворить пролетариат, немедленно принялись пожирать друг друга. Ноябрь 1918 года показал, что Германия не способна к революции: беспорядки не привели к появлению харизматического вождя народных масс (9). После того как социалисты в 1919 году дали генералам carte blanche на подавление разрозненных и едва ли представлявших серьёзную угрозу беспорядков, очень немногие сомневались в том, что вояки не станут долго ждать и вскоре выступят против республики.

Ещё до окончания войны силы реакции начали разжигать в Германии непримиримый антагонизм. После войны генерал Малкольм, глава британской военной миссии в Германии, нанёс визит генералу Людендорфу — доблестному солдату, фактически правившему Германией последние три года войны вместе со своим престарелым дуумвиром генералом Гинденбургом, до того, как кайзер перед самой капитуляцией отправил его в отставку*.

* См. главу 2, стр. 83.

 Пока они пили чай, немец старался передать своему гостю, насколько глубоко обманутым и преданным чувствовал себя в 1918 году генеральный штаб слабостью внутреннего фронта и мятежами моряков; Малкольм, который хотел ясности, прямо спросил бывшего начальника генерального штаба: «Генерал, вы хотите этим сказать, что вас ударили в спину?» Выразительные синие глаза Людендорфа вспыхнули. «Именно так, — торжествующе воскликнул он.— Меня ударили в спину! Меня действительно ударили в спину!» (10)

В ноябре 1919 года, давая показания комиссии Конституционной ассамблеи по расследованию военных событий, второй член военно-политического дуумвирата генерал Гинденбург, герой Восточного фронта, уничтоживший русские армии в Мазурских болотах*,

* См. главу 1, стр. 55.

отчеканил эту мысль, превратив удар в спину в лозунг политической реакции: «Из-за преднамеренного разложения флота и армии... наши военные операции неизменно заканчивались неудачами; крах был неизбежен... Английский генерал был прав, когда сказал: «Германскую армию ударили ножом в спину» (И).