Глас земли

– Как в воду канул!

А дело-то к вечеру. Кончилось у неё терпение:

– Так ведь и щи простынут!

Пришлось самой всё съесть. Хоть и постные были щи, а всё равно вкусно. Да и голодной сидеть незачем.

13. Четыре дочери

Жил да был один старик, и было у него четыре дочери. Первую звали Верой, была она от рождения глуха. Вторую – Надеждой, была она от рождения нема. Третью звали Любовью, была она от рождения слепа. Имя четвёртой было София, была она тугоуха, косноязычна и косоглаза. Когда дочери выросли, призвал их старик и такую речь держал:

– Кончилось ваше беззаботное детство, дочери! Настало время послужить земле русской. Ступайте же, ищите мужей себе. Но не растрачивайте молодость свою впустую. С умом употребите это богатство. Только к тем идите, которые с вашей помощью смогут принести наибольшую пользу нашей стране и её народу.

Не посмели ослушаться старика дочери и поступили сообразно его наставлению.

Вышла первая дочь замуж за Максима Горького. И такую пользу принёс он народу, что прозвали его великим писателем.

Вышла вторая дочь за Порфирия Иванова. Изумительны были дела его, и за них нарекли его великим учителем.

Третья вышла замуж за Лаврентия Берию. Славными были деяния его, и был он прозван за то великим душителем.

Четвёртая дочь вышла замуж за Иосифа Сталина. Огромную пользу принёс он народу и был прозван великим предводителем.

Однажды старик умер. Узнав об этом, дочери с мужьями отправились на похороны, желая проводить его в последний путь. И когда прибыли, то увидели великое скопление народов, которые также явились проститься со стариком. Обратились тогда четыре великих мужа к жёнам своим:

– Кто же был старик этот, отец ваш, если все народы пришли проститься с ним? Какими добродетелями славен он?

Отвечали им дочери:

– Отец наш был тот, кто отдал земле русской всю свою веру, всю надежду, всю любовь и всю мудрость. Звали его Владимир Ленин.

Страшно удивились мужья. Много слышали они о Ленине и делах его, но и не подозревали даже, что взяли себе в жёны его дочерей. Решили мужья прославить память старика и на его могиле дали торжественные клятвы.

Максим Горький, великий писатель, поклялся верить в народ русский и всегда прислушиваться к чаяниям его, оказывая посильную помощь.

Порфирий Иванов, великий учитель, поклялся надеяться на русский народ и говорить с ним, сообщая тайны природы.

Лаврентий Берия, великий душитель, поклялся впредь любить народ русский и зорко всматриваться в душу его.

Иосиф Сталин, великий предводитель, поклялся мудро руководить русским народом, превозмогая тугоухость, косноязычие и косоглазие, которые всегда несколько портили внешний облик великого и святого народа, однако никогда не касались его внутренней сути.

Великая радость установилась от тех клятв в сердце народном. И по сей день не угасает светлая память о четырёх доблестных мужах, о четырёх удивительных жёнах и о самоотверженном старике, дочерями которого они были.

14. Четыре зуба

У крестьянина выпали зубы. Первый зуб – стеклянный, средоточие чистого разума. Второй зуб – оловянный, родник русской смекалки. Третий зуб – деревянный, залог здоровья и долголетия. Четвёртый зуб – золотой, опора веры православной. Больше у крестьянина зубов отродясь не было. Понял тогда крестьянин, что пришёл ему смертный час. Опустился на колени, собрал зубы в горсть, перекрестился ими да и кинул через левое плечо, насколько хватило старческой силы. Полетели зубы по белу свету и вонзились в сердца четырёх добрых молодцев. Первый молодец стал профессором диалектического материализма. Второй молодец стал профессором сельского хозяйства. Третий молодец стал профессором медицинских наук. Четвёртый – профессором научного атеизма.

Много пользы принесли молодцы своими трудами, за что стяжали великую славу и почитались в народе за братьев. Однако, как ни велика была польза их научной и практической деятельности, настали тяжёлые времена. Грозная война случилась, и оказалась Россия на краю гибели. Собрались тогда четыре молодца и стали думу думать, как помочь своей стране. День думали, два думали, на третий порешили: идти в Москву, к товарищу Сталину.

Явились молодцы к Сталину. Ласково принял молодцев товарищ Сталин: давно он наблюдал за их деяниями и потому успел полюбить как собственных сыновей. Усадил он их перед собой и такую речь держал:

– Устал я, добрые молодцы! Старый стал. Силы меня покинули. Тело моё высохло, волосы мои поредели, зубы мои выпали. Видать, пришёл мне смертный час. Придётся нам отдать Москву – врагу на заклание.

Отвечали ему молодцы:

– Не бывать тому, товарищ Сталин! Таятся в наших сердцах четыре зуба. Первый зуб – стеклянный, средоточие чистого разума. Второй зуб – оловянный, родник русской смекалки. Третий зуб – деревянный, залог здоровья и долголетия. Четвёртый зуб – золотой, опора веры православной. Бери их себе! Ими укрепи себя и продолжи борьбу за наше святое Отечество.

Обрадовался Сталин и заключил молодцев в свои объятия, как родных сыновей. Пришёл за молодцами товарищ Берия, отвёл в застенок да и вырвал зубы железными клещами. Зубы те товарищу Сталину вставили. Ими-то и перегрыз он горло немецко-фашистской гадине. Когда же оправилась страна от страшной войны, выпали зубы у товарища Сталина. Понял он, что пришёл ему смертный час. Опустился на колени, собрал зубы в горсть, перекрестился ими да и кинул через левое плечо, насколько хватило сталинской силы.

15. Мышление

Мыслитель вдруг понял, что не может мыслить. Даже не понял, а скорее почувствовал. Ведь чтобы понять, надо всё-таки как-то подумать, как-то шевельнуть извилиной. Впрочем, извилина ведь могла дёрнуться и сама, возбуждённая физиологическим рефлексом. Скажем так: понял, но не слишком глубоко, а ровно настолько, чтобы этого было достаточно. Достаточно, разумеется, не для удовлетворения философской амбиции на обладание каким-то выдающимся мышлением, а для установления очень неприятного беспокойства от ощущения, что, как бы там ни было, ясно на уровне интуиции: думать он не может.

Пока ещё в нём оставалась какая-то тень мысли, которую можно было бы различить – тень мысли о некогда доступной возможности философского мышления, – он схватил блокнот и попытался зафиксировать эту ситуацию с такой намёткой, чтобы потом смотреть на запись и постепенно, потихонечку, её осмыслять, пусть и слабенько, но зато с конспектом под рукой, с некоторой опорой, так сказать, с методологической клюкой – постоянно делая пометки и что-то добавляя к своим записям. Получилось плохо. Получилось примерно то же самое, как это здесь в самых общих чертах пересказано. Ведь сразу понятно, что это очень и очень скверно в философском отношении, а если принять во внимание, что на самом деле всё было ещё хуже, то можно понять панику, в которую впал этот мыслитель, или, говоря точнее, бывший мыслитель.