Главная роль 2

Курпатова «давить» бесполезно — он уже давно со мной путешествует, изучил характер, он у меня для честных и дельных людей очень мягкий. Федоров нашел в себе силы не отводя глаз признать очевидное:

— Мало нас, Ваше Императорское Высочество. В Петербурге да Москве — да, передушили, но здесь-то нас считай и нет, лично я неделю тому назад только и прибыл, с людьми. Благо агентура есть среди рабочих, они провокаторами в случае нужды и выступят. Грузы в город ежечасно прибывают, составами — как проверишь? Может и привезли бомбу, сейчас ее какой-нибудь подлец под рубахою прячет.

— На все воля Божия, — пожал я плечами. — Напишу вам, Василий Николаевич, бумагу, чтобы в случае чего ни вам, ни капитану, ни конвою не прилетело.

— Все одно, — вздохнул Курпатов. — Как дальше служить, когда цесаревича на твоих глазах убили? Невыносимо!

Юродствует — я справки наводил, когда убили Александра II, как-то больших кадровых перестановок и перетасовывания Конвоя не наблюдалось. Да пес с ними — террористов бояться, в народ не ходить! Высшие силы меня любят — подтверждается на материальном плане бытия, а значит чемодана можно не бояться — в крайнем случае немного контузит. Блин, страшно мне чего-то, кишки сводит. Ну-ка долой — я тут Хозяин Земли Русской, и, хоть никогда так себя публично называть не стану, но соответствовать такому громкому титулу обязан!

За окном потянулись огромные заводы с коптящими в небеса трубами, вдоль путей появились пытающиеся выглядеть радостными люди — и я это очень ценю, потому что радость на голодный желудок изображать трудно — и, сойдя с поезда на набитом солдатами и полицейскими вокзале, я лично познакомился с городской и уездной верхушкой — по переписке-то давно знакомы — и с высоко поднятым подбородком вышел на привокзальную площадь, собираясь на дрожках доехать до непременного атрибута — Триумфальной арки.

Не обходить же ее стороною из-за каких-то там «шествий»?

Глава 24

Проезд по городу был сокращен — Большая улица оккупирована рабочими, ведущие к ней улицы через это перекрыты телегами — вполне себе баррикады — а у меня совсем не было настроения нарезать круги по окраинам. Прошествовав под Триумфальной аркой и дав попам отслужить молебен, я озадачил губернатора Лукошкова:

— Василий Викторович, соберите, пожалуйста, всех владельцев фабрик, заводов и мануфактур, чьи работники принимают участие в шествии, и идемте все вместе разговаривать с рабочими.

Губернатор не местный — Екатеринбургом рулит Дума во главе с градоправителем из купцов, Симановым Ильей Ивановичем. Город относится к Пермской губернии, и именно ею руководит Василий Викторович. Я нынче для всех его коллег и его самого все равно, что страшный суд. Не знают, чего от меня ждать — так-то до этого только в газетах на весь мир хвалил наши губернские власти, но Теляковский-то «от угрызений совести» помер. Даже неизвестно, что хуже — отставка или вот так, ибо понятие «честь» в эти времена чувствует себя отлично. Красноярский губернатор ее, получается, сохранил, да не пошло застрелившись, а внутренним решением!

Лукошков почти незаметно поежился — чиновник высокого ранга все же! — и отдал помощникам нужные приказы.

— Илья Иванович, — повернулся я к Симанову. — От имени Российской Империи благодарю вас за передачу вашей муки на нужды переселенцев.

В глазах купца-градоправителя, хозяина первой в Екатеринбурге мельницы — это только так называется, по факту там огромный мукомольный комбинат — мелькнула высокая запись в родословной книге, и он склонился в поклоне:

— Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество!

Немного поразмыслив, я снова озадачил губернатора:

— Арестованного заводчика Тихомирова також следует привести.

Приказ был передан, и я решил повысить ставки — ситуация один черт пан или пропал. Встав на дрожки, я громко обратился к собравшимся:

— Дамы и господа, я был бы счастлив увидеть Екатеринбург в спокойные времена, но жизнь распорядилась иначе. От имени Российской Империи, благодарю вас за деятельную помощь соотечественникам. Гостеприимство и сердечность жителей Урала навсегда останется в моем сердце.

Немалая часть уважаемых людей пустила слезы умиления. Такое я видел уже не раз, но никак не могу привыкнуть. Нет, это не рабская покорность и не пресловутое чувство ранга. Это — честь и вера в служение Отечеству, персонифицированным аватаром которого является Император.

— Благодарю и за то, что не стали колотить смутьянов.

Народ грохнул. Рукой призвав к тишине, я продолжил:

— Вклад каждого из вас зафиксирован на бумаге, которые я увезу с собою в столицу. Вклад каждого из вас будет оценен Империей, ибо не ради награды вы старались, а по зову сердца.

Забрал бумаги и из Оренбурга — чинов на всех не напасешься, но почетных грамот, благодарственных писем и медалей с орденами хватит на всех. Можно и специальный учредить — «орден доброго самаритянина» например. Родина должна замечать и поощрять созидательные инициативы, а не только запрещать вредные или кому-то таковыми показавшиеся.

Радости и слез прибавилось, но время-то не ждет, а потому руку снова пришлось поднять в воздух:

— Сейчас нужно разобраться с еще одной проблемой. Я отправляюсь говорить с рабочими. Вас я прошу и далее не чинить им препятствий.

Усевшись в дрожки под аплодисменты, я махнул рукой садиться губернатору с градоначальником, улыбкой пригласил епископа Владимира и кивком — своих князей.

— Есть тут один гимназист, — как только мы тронулись, взял быка за рога Оболенский. — Ульянов Володя…

Я словно получил удар под дых, голову окутал звон, в котором утонули дальнейшие слова Оболенского. Рука сжала штанину, другая кожаную обивку сидения. По спине побежали мурашки, рубаха под парадным мундиром окончательно пропотела. В памяти всплыла картина — я стою в Мавзолее и смотрю на мумию Ильича. Священного трепета не испытал, но значимость исторического деятеля признаю. Гимназист Володя Ульянов, потеряв брата-террориста, первым понял, как оно работает и «пошел другим путем», выстраивать параллельный контур управления страной — систему Советов. Когда создался вакуум власти, а общество потеряло уважение к Временному правительству и прочим «заказчикам» сноса монархии в России, большевики «оп» — и начали собирать распадающуюся Империю обратно. Империю сломал не Ленин — это сделала буржуазия, но ее я как-нибудь в кулак загоню, а социалисты — вот реальный повод бояться. В отличие от разношерстой массы крупных капиталистов и высшей аристократии, у социалистов общая цель, постепенно выстроится четкая структура, и они активно занимаются тем, что царская власть делает с солидной ленцой — пропагандой среди населения.

Прикусив изнутри щеку, я подавил паническую атаку. Что это — «обратка» за везение или уготованная самим Проведением встреча?

— … Молодой, лет двадцать ему — он у смутьянов навроде как главный, — продолжил Оболенский.

Немного удивившись, что момент слабости оказался реально «моментом», из-за чего его никто не заметил, я принялся успокаиваться.

«Молодой»! «Лет двадцать»! Это же сильно облегчает задачу! Владимир Ильич же не родился вот таким, он много лет учился, приращивал умение писать тексты и произносить речи, строил карьеру «оппозиционера» и обрастал связями. Человек талантливый, человек умный и потенциально очень-очень для меня опасный, но… Но ему же двадцать! Он реально «гимназист», сиречь — без пяти минут школьник! Школьник, блин, конца XIX века! Если он начнет со мной состязаться в знании какой-нибудь латыни, я тут же проиграю. Но он же не начнет! Рабочие, которые участвуют в шествии, люди гораздо более простые, и ходят по улице Большой не первый день. Они устали, им надоело, они теряют заработки — ну какая оплачиваемая забастовка в стране, где запрещены профсоюзы? — и уже скорее всего жалеют, что пошли за молодым нарядным «барчуком». Есть немалая вероятность, что если я просто попрошу их разойтись, они сразу же это сделают. Но мне такой исход не нужен — требуется не разогнать конкретное «шествие», а сделать так, чтобы в ближайшее время их не повторилось — ни здесь, ни в других промышленных городах.