Главная роль 7

— Некоторые читатели озабочены уменьшением военной части бюджетных расходов, — соврал журналист.

Иначе как «ярмом» военные расходы подавляющая часть населения и не называет.

— Уменьшение сие — кажущееся, — улыбнулся я. — В процентном выражении он стал меньше на два процента, но здесь обязательно нужно учитывать, что за последние годы бюджет Империи вырос в четыре раза относительно 1889-го года. Мы помним о том, в каком опасном мире нам довелось жить, и принимаем все возможные меры по обеспечению неприкосновенности государственных границ и интересов. Но проблемы приходят не только снаружи — в семье, как известно, не без урода, и на борьбу с «уродами» бюджетом заложено восемь процентов, которые будут потрачены на дальнейшее совершенствование органов охраны общественного порядка.

Много полицейских не бывает — страна прирастает населением и деньгами, а значит растет и число пронырливых господ.

Глава 22

Одернув меховую куртку мундира, я нацепил на голову шапку из барашка — отцовскую, чтобы сигнал подать — и лично открыл заднюю дверь автомобиля.

— Виноват, Ваше… — начал было извиняться казак Конвоя, который обычно мне двери и открывает.

— Не виноват, — отмахнулся я и выбрался на тусклое рассветное февральское солнышко.

Холодный воздух обжег легкие, ледяной ветер вонзил мириады игл в беззащитные уши, сапоги звонко щелкнули набойками о чисто выметенную брусчатку. Посмотрев на здание Парламента, я покрасовался под ожившими фотоаппаратами — журналюги бдят! — демонстративно поддернув рукава и сдвинув шапку на лоб пониже. Сжатые кулаки и насупленные брови завершили образ формата «ужо я вас!», и я широким шагом направился ко главному входу.

Изрядно перепуганные караульные по обе стороны дверей образцово-показательно вытянулись «во фрунт».

— По три рубля и выходной всем караульным в Парламенте, — громогласно, чтобы журналюги законспектировали, приказал я. — Они одни здесь делом заняты!

— Служу Империи! — проорали караульные.

— Стоп! — вспомнил я о социальной справедливости. — По три рубля и выходной всем уборщикам, дворникам, электрикам… Словом — всем, кто в Парламенте действительно работал, а не депутатам-дармоедам!

— Премного благодарен, Ваше Императорское Величество! — жизнерадостно откликнулся орудующий метлой в десятке метров от меня — ну и что, что Царь приехал? Это не повод отвлекаться от работы! — дворник, одетый в тулуп, шапку-ушанку и галошные валенки.

— Организуйте борзописцам чаю горячего — им тут долго стоять, — позаботился я и о расположении прессы. — Народ должен знать, что происходит в высших эшелонах власти — от этого зависит его жизнь.

О, конспектируют. Лично открыв двустворчатые двери во всю ширь, я вошел в здание. Некоторые депутаты имеют свойство глазеть в окошко во время заседаний, но я знал, что так будет, поэтому и «ворвался» на максимально возможной скорости. В фойе меня встретили вытянувшиеся «во фрунт» караульные и пара полотёров — последние не вытягивались, а продолжали натирать мрамор пола — а на верхних половинах лестниц обоих крыльев робкими сусликами застыли депутаты. Не успели спуститься, горемычные.

— Господа, — поднял я на них бровь. — Почему не на заседании?

Как ветром сдуло! Давненько слухи нехорошие по депутатской братии гуляют, и чем ближе выборы — а они у нас на апрель с маем назначены — тем сильнее местные деятели волнуются. И есть за что — прямиком на каторгу несколько десятков отправится от неправильного толкования должностных обязанностей.

— Где? — спросил я Остапа.

— Минутах в трех, Георгий Александрович, — сверившись с часами, ответил секретарь.

— Артём, проконтролируй чтобы плана придерживались, — велел я полковнику-«Избисту».

— Слушаюсь, Георгий Александрович.

Выбрав правую лестницу — тоже сигнал, дело-то правое предстоит! — я направился на верх, в общий зал заседаний, морщась от дверных хлопков и невидимой суеты. Чисто тараканы! А я ведь просил, обозначал значимость Парламента для нашей страны, взывал к совести и много лет отпускал вполне однозначные намеки — за всеми слежу, коплю папочки, одумайтесь! Нет, неискоренима страсть людская к наживе и демонстрации личной политической удали. Неискоренима, но к ногтю прижать да загнать в самые темные щели души можно, и я начну делать это прямо сегодня. Ох и сократятся списки желающих принять участие в грядущих выборах!

Добравшись до неприметной — ну как «неприметной», табличка «только для представителей Правящего Дома» уже делает сию дверь очень даже заметной — двери, мы с товарищами прошли в «вип-ложу». Заседание, с которого так легкомысленно свалила меня встречать львиная доля депутатов, очень старалось продолжиться.

— Таким образом, — вещал спикер. — Нам так и не удалось добиться единогласного принятия законопроекта о переименовании «жалования» в «заработную плату». На вчерашнем заседании мы разобрали двадцать семь претензий и предложений к законопроекту.

И вот так всегда — даже самая простая инициатива тонет в замечаниях, уточнениях и красивых выступлениях «ни о чем», призванных исключительно для того, чтобы оратор мог высказаться с высокой трибуны, ощутив собственную значимость.

— Прошу высказаться депутата от Тульской губернии, Максима Андреевича Липина, — дал слово одному из недовольных изменением терминологии депутатов спикер.

Упитанный — а я ведь его в начале карьеры помню, тощий был — лоснящийся благополучием бакенбардистый и упакованный в дорогой костюм курчавый мужик вальяжно прошествовал к трибуне и принялся вещать:

— При кажущейся простоте обсуждаемой проблемы, она отнюдь непроста, дамы и господа! За словом «жалование» лежит, без всякого преувеличения, многовековая традиция! Жалованием, да будет мне позволено напомнить, жалуют, сиречь оценивают полезность подданного Империи.

Ой как все плохо!

— С учетом мною озвученной истины, переименование «жалования» в «заработную плату» в известной степени является опрометчивым, ибо подменяется самый смысл сего! «Жалует» не пустое пространство, а сама Империя через служителей своих, что придает процессу известную долю сакральности. «Заработная плата» в этом так сказать разрезе выхолащивает сакральность и даже — рискну назвать это так — божественность воздаяния человеку за труды его. Это что же получается? Уже не «жалуют» его со всею старательностью и объективностью, а сам он, прости-Господи, — почти весь Парламент перекрестился вслед за гражданином Липиным. — Зарабатывает? Этак никакого уважения в обществе не останется, и каждый станет мнить себя не подданным Российской короны, а себе на уме!

Зубы ноют, или это мне кажется? Те еще «думы» в этой Думе думают!

Пачка депутатов зааплодировала, согласившись с оратором в способности замены терминологии подорвать к чертям собачьим порядок на одной пятой части земной тверди.

— Оппонировать будет депутат от Иркутской губернии, Илларион Венедиктович Федоров, — передал слово другому оратору спикер.

По проходу, шаркая сапогами и опираясь на трость, прошлепал седобородый и лысый дедушка в потертом сюртуке. Добравшись до трибуны, он ловко прихлопнул сидящую на кафедре муху, удовлетворенно кивнул, вытер руку замызганным платком, откашлялся и голосом, шуршащим как пресловутая бумага, начал: