Главное задание

— Если нас до той поры не расстреляют, — мрачно произнес Хатч. — Тога-то им нужен, а мы с тобой, Леха — нет.

— Поживем, увидим. Тсс!

— Что такое?

— Кто-то требует открыть погреб.

Мы едва успели отбежать вовнутрь, к бочкам, когда дверь открылась, и в погреб шагнул вооруженный автоматом фельдфебель.

— Ауф! — заорал немец, заметив, что Тога продолжает сидеть на своем матрасе. Наш товарищ по заключению поднялся на ноги. Я подумал, что немец пришел за ним, но ошибся.

— Ду! — Немец ткнул в меня автоматом. — Марш-марш!

Я понял, что спорить не стоит, глаза у парня были злые, а автомат, без сомнения, был заряжен. Заложив руки за голову, я шагнул к выходу, шепотом деактивировав «Светляк». Придется моим приятелям посидеть в темноте, а вот как долго, зависит от немчуры. Может быть, я их уже больше никогда и не увижу.

Глава двадцать седьмая. Крупный разговор и «Мустанги»

На нашем сайте есть любые фонограммы минус-один.

Даже минусовки речей Сталина и Брежнева.

Забравший меня фельдфебель провел меня через весь двор — я заметил, что расхаживавшие по двору немецкие солдаты смотрят на меня насмешливо. Мы оказались у красивого двухэтажного дома в старинном стиле, и здесь фельдфебель передал меня лощеному офицеру с узким бледным лицом.

— Геен! — велел мне офицер. Интересно, почему немцы так любят разговаривать инфинитивами-императивами?

Я вошел в дом, поднялся на второй этаж — офицер шел за мной по пятам, и я всерьез опасался, что он выстрелит мне в затылок. Но худшего, слава богу, не случилось: меня всего лишь привели в богато обставленный кабинет, полный старинной мебели, книг и картин. За столом сидел тучный лысый и краснолицый человек лет сорока в черной эсэсовской форме, увешанной наградами. А вот рядом с толстяком стояла такая кукла Барби, что я просто на мгновение забыл куда попал. Беленькая стройненькая и глазастенькая немочка была тоже эсэсовкой, и черная форма смотрелась на ней на удивление эротично, тем более что Мисс Ваффен-СС была не в сапогах, а в черных, под цвет форме чулках и в изящных туфлях. Я едва не улыбнулся этой юберменше, но потом сообразил, что вольности тут никак не допустимы. Между прочим я заметил, что на столе перед толстяком рядышком с бутылкой «Камю» лежит «Вальтер». По всей видимости, именно этот важный перец допрашивал Тогу.

— Наме? — буркнул толстяк, с крайним презрением глядя на меня.

— Господин штандартенфюрер спрашивает твое имя, — перевела Барби.

— Ален Делон, — ответил я, твердо решив и дальше изображать идиота. — Я актер, мадмуазель.

— Мне плевать, кто ты такой, — заявил толстяк, а Барби перевела. — Будешь говорить правду, или тебе развязать язык?

— Я действительно актер, — и тут я начал плести свою легенду. Что мы с Хатчем-Азнавуром актеры и снимали в окрестностях Шербура исторический фильм о Жанне д`Арк. Что нашу съемочную группу разбомбил американский «Либерейтор», и мы с Хатчем чудом уцелели. Потом мы пошли искать своих, так и бродили, не зная, куда идем. Потом какой-то старик сказал нам, что мы рядом с Моравиллем. А потом нас взяли в плен.

Барби переводила, толстяк слушал, и его лицо закисало все больше и больше. А дальше я выслушал его замечание о том, что все лягушатники — проклятые лгуны и пособники англосаксов, и я один из них.

— Господин штандартенфюрер считает, что ты лжешь, — перевела мне немка. — Он думает, что ты англо-американский шпион.

— Мадемуазель, — выдохнул я с трагическим выражением лица, — неужели господин офицер думает, что шпионы будут разгуливать по расположению германской армии с гитарой, двуручным мечом и в такой одежде? Мы просто два бедных актера…

Штандартенфюрер начал говорить. Он говорил о том, что доблестная германская армия вот-вот вышвырнет из рейха паршивых островитян и их американских подпевал, но я этого не увижу. Потому что меня немедленно расстреляют, если я не начну говорить правду. Немка переводила, и мне этот двойной повтор с вариациями на разных языках показался вдруг ужасно забавным.

— Ты грязный ублюдок, и я тебе не верю.

— Господин штандартенфюрер говорит, что не верит тебе.

— Ты получишь пулю в лоб, если не скажешь правду.

— Господин штандартенфюрер требует быть искренним и отвечать правдиво на все вопросы.

— Если не хочешь умереть, говори, кто тебя послал и какое у тебя задание.

— Господин штандартенфюрер спрашивает, с каким заданием ты был сюда заслан.

Разговор явно не получался. Я начал нервничать. Самым добросовестным образом пересказал историю про трагически погибшую съемочную группу. Немка перевела, лицо ее было бесстрастным, как у робота. Толстяк выругался по-немецки, налил себе коньяку, выпил залпом и взял пистолет. У меня сердце ушло в пятки, но эсэсовец сунул его обратно в кобуру.

— Начнем сначала, — сказал он.

Я снова отвечал на его вопросы. Он что, тупой? Или пытается меня подловить? Меня совсем некстати начал разбирать смех, я вспомнил «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина и градоначальника Брудастого с органчиком в голове. Но потом полковник вдруг сменил пластинку.

— Ты говоришь, что ты актер, — сказал он, — но я очень люблю французские фильмы, и многие смотрел. А вот тебя не помню. Не встречалась мне там твоя физиономия.

— Я театральный актер, — на чистом глазу соврал я, — меня впервые пригласили на съемки. Это был такой шанс! Мне обещали заплатить за роль пять тысяч рейхсмарок. Американцы все испортили.

— Какие роли играл в театре? — спросил эсэсовец тоном инквизитора.

— Разные, месье. Последний раз сыграл роль Гамлета.

— А, вот как! — Немец покачал головой. — Тогда исполни для нас что-нибудь. Хочу послушать, как звучит на французском монолог «Быть или не быть».

Опаньки! Вот это был совершенно неожиданный поворот. Я попал на театрала и киномана. Такого я даже ожидать не мог. Нет, я знаю этот монолог, в свое время учил его в школе. Но на английском. А теперь надо выдать его на французском, да так, чтобы эта Барби в черном не поймала меня на лаже.

Ну вот, а я еще считал, что экзамен на кандидатский минимум — это конец света!

Толстяк удобно устроился в кресле, налил себе коньяку, приготовился слушать и смотреть. Я идиотски улыбнулся, отошел от стола и принял позу мыслителя, уперев правый кулак себе в подбородок. Хорошенькая немка смотрела на меня с интересом.

— Быть или не быть — таков вопхос; — начал я, сверля взглядом переводчицу и яростно грассируя. — Что благоходней духом — покояться пхащам и стхелам яхостной судьбы иль, ополчась на мохе смут, сгхазить их противобохством? Умехеть, уснуть — и только, — я сделал паузу, потому что понял, что немка перевела только первое предложение до слова «вопрос».

— Дальше? — полковник посмотрел на переводчику.

— Господин штандартенфюрер, — блондинка опустила свои лазоревые глазки и покрылась румянцем, — я недостаточно хорошо знаю французский язык, чтобы понять, что говорит этот человек.

— Я думал, фройлейн Эльке, что ваш французский безупречен, — сказал толстяк.

— Да, господин штандартенфюрер… в рамках, необходимых для допроса пленных и сбора оперативной информации. Но старофранцузский язык я не знаю.

— Так он что, читает этот монолог на старофранцузском?