Главный фигурант

Теперь Олюнин. Кряжин что, на самом деле думает... что это Олюнин – убийца? Невероятно.

Но еще невероятнее то, что Миша-Федул каждым своим новым поступком это мнение Кряжина подтверждает. Он что, с ума сошел? Вечером – одна девица, утром – другая. Ему-то это зачем?!

С курткой индейских расцветок Кряжин разобрался быстро. Я даже не ожидал, что невероятные для моего понимания вещи можно устанавливать таким примитивным способом. Советник позвонил по «ноль-два», назвал пароль, который подсмотрел в дежурном помещении Тушинского РОВД, и попросил перечислить имущественные преступления за текущие сутки. Слушал минут семь, а потом выбрал из оглашенного ему списка один из телефонных номеров и позвонил.

Разговор происходил по телефону с громкоговорящей связью в кабинете одного из оперативников РОВД – советник экономил время, не желая пересказывать ту же информацию Сидельникову, поэтому я тоже слышал этот диалог.

– Здравствуйте. Это Театр авторских импровизаций?

– Да.

– Вас беспокоят из Генеральной прокуратуры, следователь Кряжин. Вы заявляли кражу сегодня утром?

После небольшого смущения (Генеральная заинтересовалась все-таки) некто с глубоким голосом сообщил следующее:

– Да, товарищ Коряжин. Наш завхоз, прибыв сегодня утром в семь часов утра, обнаружил сломанный замок на запасном выходе из служебного помещения. И сразу позвонил администратору...

– А я сейчас с кем разговариваю?

– Я худрук.

– Пардон?..

– Художественный руководитель театра. Кривощекин Казимир Модестович. Вот... А администратор позвонил уже мне. Живу я рядом, так что в половине восьмого был уже в театре. То, что я увидел, возмутило меня до глубины души. Варварское отношение к искусству людей, которым это искусство служит...

– Что похищено, Казимир Модестович? – перебил Кряжин, и сделал это, на мой взгляд, весьма бесцеремонно.

– Я вам сейчас объясню, – я даже вижу этот пасс рукой, который наверняка делал худрук, пытаясь остановить мужицкий напор следователя. – В феврале мы собирались сдавать спектакль «В поисках Эльдорадо». Мизансцены требуют характерных для данной постановки реквизита и костюмированных зрелищ. Я теперь даже не знаю, что можно показать без сапог Кортеса и серапэ императора майя Атауальпу. Кстати, спросите у бандитов еще про деньги в сумме три тысячи триста рублей, которые находились в ящике моего стола.

– Обязательно, – пообещал Кряжин и почесал карадашом за ухом. – Можно вопрос напоследок?

– Да, конечно, – благодушно разрешил худрук Кривощекин.

– Вам известно, что Атауальпу был императором не майя, а инков и пленил его не Кортес, а Франсиско Писсаро?

Кривощекин смутился и выкрутился, как ему позволила это сделать телефонная связь.

– Видите ли, э... наш Театр авторских импровизаций... э... мы работаем в духе эмоционального воздействия, в духе, так сказать, на...

Кряжин попрощался и повесил трубку.

Он знает, кто пленил императора инков, но при этом он до того беспардонный тип, что порою бывает трудно отвечать, глядя в его безразличные глаза. Я говорю – порою, потому что в остальное время их взгляд настолько пронизывающ, что становится не по себе.

Вопрос с индейской курткой решился. Как и с новой обувью Олюнина. Как и с тремя тысячами рублей театральных денег, кстати, если бы Миша-Федул их взял из упомянутой Кривощекиным кассы и имел, то рано поутру ему не было бы необходимости резать эту девчонку из-за двухсот рублей и сотового телефона.

А зрелище, нужно сказать, было еще то.

Когда Сидельников подкатил «Волгу» к Цветочному бульвару, народу там было, несмотря на мороз, предостаточно. И эту толпу зевак численностью в неколько десятков человек с трудом контролировали трое милиционеров – местные участковые, скорее всего, и несчастный следователь из прокуратуры.

По себе знаю, как трудно контролировать таких, как я. Мне нужно было сделать несколько фото – я сделал и не привлек к себе внимания ни одного из тех, кто этому всячески препятствовал. Так что эти стражи порядка, мельтешащие и покрикивающие, толпу больше возбуждают, чем успокаивают.

Кряжин – сама уверенность. Подошел к трупу девчонки, перевернул, спросил медика: «Куда ранена?» Тот поздоровался (не чета Кряжину), ответил: «Проникающие в верхнюю треть правого легкого, брюшную полость. Пневмоторакс».

Хмыкнул советник, отошел. Подошел к следователю, без разрешения взял у того из руки протокол осмотра, перечел и вернул. Попросил показать старушку, что с пуделем.

Вот она, и с нею карликовый уродец в фуфайке фиолетового цвета. Когда на собаку надевают теплые вещи, сразу складывается впечатление, что она потеряла шапку и валенки. Собака в фуфайке, скажу я вам, – безобразнейшая картина.

«Кровищи-то, кровищи...» – слышится вокруг.

«И кому девочка помешала?»

Недоумки, что ли? «Кому она помешала?» – так и хочется передразнить по-кряжински. Убивают не оттого, что мешает, а оттого, что очень нужна. Именно она и именно сейчас. Мише вот, Федулу, к примеру, по причине острой нужды в телефоне и паре сотен рублей.

– Идите сюда, Шустин, – зовет меня советник. Интересно, зачем? – Посмотрите на тело. Вы делали снимки в подобных ситуациях, и не раз. А потому присмотритесь и скажите – что здесь не так?

– В смысле? – не понимаю я. – Что значит – «что здесь не так»? Здесь все не так! Девчонка не живая, а мертвая, лицо у нее не цветущее, а серое. Губы синие, а не алые, глаза мутные, не яркие. Вы издеваетесь?

– Бросьте, – осаживает мой напор Кряжин. – Вы не для того «мыльницей» щелкали, чтобы показать смерть во всей некрасе. Как журналист, вы хотели показать ее во всем разнообразии. Иначе вполне бы хватило пары снимков. Вы же таскали с собой чемодан, за который я с вас, кстати, еще не спросил. Думайте, потом ответите, – и отошел к Сидельникову.

Думайте, думайте...

Как тут думать, когда судебный медик переворачивает тело вверх лицом, задирает кофточку и начинает проникать пальцем в раны. На всю длину пальца, чтоб его...

Не хочется мне отвечать на вопрос Кряжина. Рад бы подсказать, да не могу. Глаза мне застилает туман, и я вдруг почувствовал себя как сноубордист при выполнении упражнения в желобе.

Кажется, мне плохо.

– Отведите его в машину, – приказал Кряжин, видя, как репортер стоит на коленях, словно вымаливая у судебного медика пощаду. – И дайте валерьянки. У кого есть валерьянка?