Главный рубильник. Расцвет и гибель информационных империй от радио до интернета

Пожалуй, привилегии официально одобренной телефонной монополии являются самым ярким подтверждением тесных отношений, на целые десятилетия сложившихся между правительством и крупнейшими информационными империями США. Впрочем, Sandia Laboratories была не единственным вкладом AT&T в холодную войну. Компания построила сеть вышек по границе Канады и Аляски, чтобы оповещать о приближении межконтинентальных баллистических ракет, секретную радиосеть для обеспечения связи для «борта № 1» [50] и по меньшей мере 60 укрепленных подземных бункеров для аварийных систем. AT&T и впрямь стала настолько необходимой для страны, что Министерство обороны в 1956 г. резко выступило против раздробления компании в ходе антимонопольного судебного процесса, ссылаясь на «угрозу национальной безопасности». В свою очередь, в 1950-х гг. у AT&T появился характерный пропагандистский девиз: «Коммуникации — основа демократии» {267} .

50

«Борт № 1» — самолет президента США. Прим. перев.

267

Условия постановления суда 1956 г. по итогам процесса против AT&T см. в Gerald W. Brock, Telecommunication Policy for the Information Age: From Monopoly to Competition(Cambridge, MA: Harvard University Press, 1998), 71–72.

Отношения между компанией и федеральным правительством, похоже, отражали удивительно тесное переплетение интересов. Но на самом деле благосклонность государства, тайная или открытая, играла ключевую роль в судьбе каждой информационной империи XX в. Мы уже видели, как она повлияла на развитие радио (изначально по военным соображениям), а позднее телевидения. В случае Голливуда и многолетней терпимости властей к такой концентрации бизнеса, возможно, не имелось иных мотивов национальной безопасности, кроме как поднятие морального духа уставших солдат, которые любили смотреть на целлулоидных персонажей Бетти Грейбл. Но пока киностудии дружили с влиятельными людьми из Вашингтона, их владения были в безопасности. Во всех информационных отраслях правительство сглаживало бурное течение Цикла.

Теоретики промышленной эволюции, в первую очередь Шумпетер, всегда считали создание и разрушение естественными и неизбежными фазами развития рынка. Согласно теории, ничто не может остановить идею, если пришло ее время. Но что если в рыночных условиях некая организация пользуется особым расположением и снисходительностью государства? Что если, как в случае AT&T, это расположение доходит до того, что компания становится практически органом власти? Может ли рынок функционировать по-прежнему или его творческий потенциал угнетен? Сила государственной протекции или терпимости в любой степени кажется неодолимой для какого бы то ни было потенциального конкурента, даже если тот обладает новейшими технологиями. В этом заключается самая большая проблема концепции Шумпетера о том, как работает капитализм.

Нельзя ожидать, что созидательное разрушение будет хорошо работать в подобных условиях. Следовательно, смещение такого монополиста становится вопросом не экономическим, а скорее, политическим. После Второй мировой войны правительство дважды нарушало свою привычную тактику поддержки отдельных игроков и вмешивалось в жизнь рынка, раздробляя крупнейшие компании. В 1984 г. оно снова взялось за Bell и на этот раз завершило процесс, прерванный в 1956 г. Однако еще перед первой попыткой раздробить компанию в 1948 г. власти предприняли меры против другой информационной империи. Они заставили голливудские студии продать свои кинотеатры. Тем самым был спровоцирован крах всей их тщательно продуманной системы.

Оба дробления — AT&T и киностудий — подняли в обществе многочисленные дискуссии, и тогда, и позднее. Ведь в каждом случае находились люди, которые считали это бессмысленной расправой над крепкой и сильной, пусть и закрытой, отраслью. Министерство юстиции откладывало санкции по отношению к Bell до тех пор, пока ее монополистическое высокомерие в сочетании с технологическим застоем не стали настолько очевидными, что такая задержка реакции от властей казалась уже нелепой. И тем не менее оставались те, кто видел в этом (да и сейчас видит) преступление века. В 1988 г. два высокопоставленных инженера из Bell — Рэймонд Краус и Ал Дюриг — написали книгу под названием The Rape of Ma Bell («Надругательство над Bell»), гневно описывая, как «была опорочена и разрушена крупнейшая и самая социально ответственная корпорация в стране». Барри Голдуотер, кумир консерваторов и кандидат в президенты, заявил: «Боюсь, что раздробление AT&T может оказаться самым ужасным событием с точки зрения наших национальных интересов в сфере коммуникаций за всю историю США» {268} .

268

Утверждения сотрудников Bell см. в Constantine Raymond Kraus and Alfred W. Duerig, The Rape of Ma Bell: The Criminal Wrecking of the Best Telephone System in the World(Secaucus, NJ: Lyle Stuart, 1988), 13. Заявление Голдуотера см. там же, 103.

У критиков действительно имеются основания делать подобные выводы: разрушение компании правительством является актом агрессии и, можно сказать, наказывает за успешность. В краткосрочной перспективе последствия государственного вмешательства в обоих случая были, разумеется, неприглядными. И кинематограф, и телефонная сеть тут же погрузились в хаос, а качество услуг в этих отраслях резко снизилось. Упадок индустрии кино, которая была такой величественной и могущественной в 1930-х и 1940-х гг., продлился вплоть до 1970-х. А клиенты AT&T вскоре после ее распада стали свидетелями неслыханного ухудшения качества связи, подобного которому не было с самого дня основания системы Bell. По сути, открытые конкурентные рынки, пришедшие на место монополий, часто оказывались далеко не так эффективны и успешны, как их предшественники. Им не удавалось обеспечить даже такое гарантированное преимущество конкуренции, как низкие цены.

Разрешенные государством или нет, монополии представляют собой специфический вид промышленной концентрации, и их распад также чреват особыми последствиями. Зачастую благотворные стороны этого решения сложно предсказать, и они видны не сразу, в то время как негативные результаты наступают сразу и очевидны всем. Либерализация авиационной отрасли, к примеру, повлекла за собой более широкий выбор и низкие цены. Однако, к сожалению, среди минусов оказалось уменьшение размера кресел, которое можно было в какой-то мере предвидеть. Раздробление Paramount и упадок студий, напротив, вызвали более непредсказуемые последствия: крах системы цензуры по Кодексу Хейса. Хотя это был не единственный фактор, изменивший кино в 1960–1970-х гг., он, несомненно, сыграл свою роль в удивительном периоде экспериментов и инноваций. Подобным образом распад Bell заложил фундамент для всех важных переворотов в коммуникациях с 1980-х гг. и по сей день. Никто не знал, что через 30 лет у нас будут интернет, портативные компьютеры и социальные сети. Но они едва ли могли появиться, если бы на рынке по-прежнему господствовала компания, похоронившая в своих архивах разработки автоответчика.

Ситуация с разбиением отраслей берет свое начало из идеи Томаса Джефферсона о том, что периодические революции важны для здоровья любой системы. Как он писал в 1787 г., «небольшое восстание время от времени — хороший процесс, да к тому же необходимый в политике, как бури в природе. Это лекарство, которое нужно для крепкого здоровья правительства».

А теперь давайте оценим успех первого раздробления информационной империи по инициативе власти. Это не трагическая эпопея гибели AT&T, которую мы подробно изучим позже. Однако это первое нарушение обычая потворства информационным индустриям, а поэтому — вполне подходящее начало.

Киностудии

К 1940-м гг. голливудские студии стали совершенной системой для производства, распространения и показа кинокартин с гарантированной окупаемостью — если не по каждому фильму, то по продукции в целом. Каждая из пяти крупнейших студий к тому времени прошла процесс полной вертикальной интеграции и имела в распоряжении собственную систему дистрибуции, кинотеатры и производственные ресурсы (включая не только площадки и кинокамеры, но и актеров, режиссеров и сценаристов, которые тоже были винтиками в большом механизме). С точки зрения эффективности надо отдать должное такой схеме — по сути, конвейеру для фильмов. Поточная линия выдавала гарантированный продукт стабильного качества. Однако, с другой стороны, как и любой завод, студии не предполагали большого разнообразия. Генри Форд, как известно, отказался выпускать свою машину Model T в каких-либо других цветах, кроме черного. Хотя Голливуд и не зашел так далеко, в фильмах 1930–1950-х гг. наблюдалось определенное сходство. Причем оно усиливалось из-за предварительной цензуры. Кодекс Хейса следил за тем, чтобы фильмы держались главного курса на пропаганду «правильных» ценностей: брак — это хорошо, развод — плохо; полиция добрая, бандиты злые и т. д. В этой картине мира не было места таким фильмам, как, скажем, «Крестный отец», не говоря уже о его последующих сериях.

Вся система студий держалась на завоевании Цукора, получившего контроль над большими кинотеатрами «первого экрана» [51] в крупных городах, а также на системе продажи блоками. В 92 крупнейших городах США студиям принадлежало больше 70 % таких кинотеатров. И хотя они составляли менее пятой части от общего количества по стране, им доставалась большая часть прибыли от продажи билетов {269} . Как выразился писатель Эрнест Борнеман в 1951 г., «по сути, контроль над кинотеатрами “первого экрана” означал контроль над киноэкраном в принципе».

51

Кинотеатры «первого экрана» ( англ. first-run theaters) — кинотеатры, которые показывают фильмы сразу после их выхода и, таким образом, собирают самый большой доход. Прим. перев.

269

Приведенная статистика взята из U.S. v. Paramount Pictures,85 F.Supp. 881 (S.D.N.Y. 1949). Общее обсуждение данных по голливудским кинотеатрам «первого экрана» в 1930–1940-х гг. см. в Andrew Hanssen, «The Block Booking of Films Reexamined», in John Sedgwick and Michael Pokorny, eds., An Economic History of Film(New York: Routledge, 2005), 121–151.

Человеком, решившим бросить вызов системе, оказался Турман Арнольд, профессор права из Йельского университета. Он стал грозой монополий и весьма нелестно отзывался о промышленной концентрации. Арнольд, чье имя и сейчас украшает одну из самых престижных юридических фирм в Вашингтоне (Arnold & Porter), был по сегодняшним меркам антимонопольным радикалом, фундаменталистом, считавшим, что закон должен соблюдаться дословно. В книге The Folklore of Capitalism («Фольклор капитализма»), написанной в 1937 г., Арнольд сравнил функции антимонопольного закона США с законодательством, посвященным проституции: по его мнению, оба существовали скорее для того, чтобы потешить американское нравственное тщеславие, а не для реального применения {270} .

270

Thurman W. Arnold, The Folklore of Capitalism(New Haven: Yale University Press, 1937), 211. Разумеется, в свете этих противоречивых мотивов Арнольд считал, что антимонопольное законодательство в стране систематически игнорируется. См. там же, 207–230.