Глаз разума

В те годы я ходил на работу в больницу на Аллертон-авеню в Бронксе из Маунт-Вернона по Бостон-Пост-роуд. Несмотря на то что я проделывал этот путь дважды в день в течение восьми лет, дорога так и осталась мне незнакомой. Я не узнавал зданий по обе стороны улицы, я часто сворачивал не в те переулки и сознавал это, только увидев один из двух безошибочных ориентиров: с одной стороны это была Аллертон-авеню с большим дорожным указателем, а с другой – Бронк-Ривер-Паркуэй, нависавший над Бостон-Порт-роуд.

Со своей помощницей Кейт я проработал шесть лет до того, как мы с ней однажды назначили встречу с нашим издателем. Я приехал и, войдя в приемную, назвал секретарю свое имя. Я не заметил, что Кейт уже пришла и сидит на стуле здесь же. Я видел, что дожидается приема еще какая-то молодая женщина, но не узнал ее. Улыбаясь, она через пять минут сказала:

– Привет, Оливер. Мне было просто интересно, сколько тебе потребуется времени, чтобы меня узнать.

Праздничные вечера, даже мои собственные дни рождения, – для меня настоящее испытание. (Дошло до того, что Кейт просила моих гостей надевать на одежду карточки с именами.) Меня неоднократно обвиняли в «рассеянности», и, без сомнения, это так и есть. Но я считаю, что по большей части то, что называют моей «застенчивостью», «затворничеством», «неспособностью к общению», «эксцентричностью» и даже «синдромом Аспергера», является на самом деле следствием моих трудностей с распознаванием лиц.

Проблемы с узнаванием лиц распространяются не только на моих близких и любимых людей, но даже и на меня самого. Так, однажды я уже собрался было извиниться перед высоким седобородым человеком, с которым едва не столкнулся, и только в последний момент сообразил, что это мое отражение в большом зеркале. Противоположный случай произошел однажды в ресторане. Я сидел за столиком на веранде и, глядя в оконное стекло, как в зеркало, принялся расчесывать бороду. И был немало поражен, увидев, что мое отражение, вместо того чтобы причесывать бороду, удивленно на меня смотрит. Оказалось, это был седобородый человек, сидевший в зале. Наверное, он не мог понять, почему я прихорашиваюсь, глядя ему в глаза.

Кейт обычно заранее предупреждает людей о моей маленькой проблеме. Она говорит посетителям: «Не спрашивайте его, помнит ли он вас, потому что он ответит, что нет. Представьтесь по имени и скажите, кто вы». (Мне же она говорит: «Не говорите просто “нет”. Скажите: “Прошу прощения, но я с большим трудом узнаю людей. Я могу не узнать даже собственную мать”» 30 .)

В 1988 году я познакомился с Франко Маньяни, «художником, рисующим по памяти», и в течение следующих двух лет я целые недели проводил в его обществе, расспрашивая художника о его картинах, о его жизни, и даже ездил с ним в Италию, в деревню, где он родился и вырос. Когда я наконец написал о нем статью для «Нью-йоркера», Роберт Готлиб, главный редактор журнала, прочел статью и сказал: «Хорошая статья, просто очаровательная, но как он выглядит? Вы не могли бы добавить описание его внешности?» Я довольно неуклюже, но, как мне показалось, убедительно отпарировал: «Кому интересно, как он выглядит? Самое главное – это его творчество».

30

Это преувеличение. У меня никогда не было проблем с узнаванием родителей или братьев, но это не относится ко всей моей многочисленной родне. Я совершенно теряюсь, когда вижу их фотографии. У меня десятки теток и дядьев, и когда я издал свои воспоминания «Мой дядя Тангстен», я поместил на обложку фотографию другого дяди, которого я по ошибке принял за дядю Тангстена. Это расстроило и возмутило его семью. Мне сказали: «Как ты мог их перепутать? Они же совершенно не похожи друг на друга». Я исправил ошибку только в следующем издании в мягкой обложке.

– Но это будет интересно нашим читателям, – сказал Боб. – Они захотят его себе представить.

– Надо будет спросить Кейт, – ответил я, и Боб как-то странно на меня посмотрел.

Раньше я думал, что просто плохо запоминаю лица, тогда как, например, мой друг Джонатан запоминал их превосходно. Я полагал, что мы с ним находимся на разных концах диапазона нормы. И только приехав в Австралию к своему старшему брату Маркусу, которого я не видел добрых тридцать пять лет, я узнал, что он страдает точно такой же неспособностью узнавать лица, и понял тогда, что наша с ним особенность далеко выходит за пределы нормы. Вероятно, у нас с ним прозопагнозия в легкой форме и скорее всего генетически обусловленная 31 .

31

Два других моих брата обладают в этом отношении нормальными способностями. Мой отец легко сходился с людьми и, работая врачом-терапевтом, тесно общался с сотнями добрых знакомых и тысячами больных. Напротив, моя мать была патологически застенчивым человеком. У нее был очень узкий круг общения – семья и коллеги. Мать очень плохо чувствовала себя посреди многолюдных собраний. Оглядываясь назад, я думаю, что ее «застенчивость» скорее всего была обусловлена все той же легкой прозопагнозией.

О существовании других людей с таким же расстройством мне довелось узнать и по-другому. Встреча двух больных с прозопагнозией может стать для них непростым испытанием. Несколько лет назад я написал одному коллеге, как меня восхитила его новая книга. Его помощник позвонил Кейт, чтобы организовать нашу встречу, и они договорились, что мы встретимся в ресторане, расположенном недалеко от моего дома.

– Могут быть проблемы, – сказала Кейт. – Доктор Сакс никого не узнает.

– Доктор В. тоже, – ответил помощник коллеги.

– Есть и другая проблема, – продолжила Кейт. – Доктор Сакс может не найти ресторан – он легко теряется и может заблудиться. Иногда он не узнает даже собственный дом.

– То же самое касается доктора В., – сказал его помощник.

Но вопреки опасениям мы все же встретились и с удовольствием пообедали. Хотя я до сих пор не могу себе представить, как выглядит доктор В., а он, вероятно, при встрече не сможет узнать меня.

Хотя такие ситуации и могут показаться комичными, они способны доставлять также неприятности. Люди с тяжелой прозопагнозией подчас не узнают своих супругов и не могут найти своего ребенка в группе детей.

Джейн Гудолл также в какой-то степени страдает прозопагнозией. У нее есть проблемы не только с узнаванием людей, но и с узнаванием шимпанзе. Так, она говорит, что иногда не может различить двух обезьян по физиономиям. Правда, как только она привыкает к определенному шимпанзе, эта трудность исчезает. У нее нет проблем с узнаванием членов семьи и друзей, но, говорит она, «у меня возникают большие трудности с узнаванием людей с невыразительными лицами. Для узнавания мне необходимо найти особую примету – родинку или еще что-нибудь такое. Это страшно меня смущает. Я могу целый день пробыть с человеком – и назавтра не узнать его при встрече».

Кроме того, она говорит, что у нее есть трудности с ориентацией на местности. «Я не могу понять, где я, пока не привыкну к маршруту. Мне приходится часто оборачиваться и запоминать ориентиры, чтобы потом найти дорогу назад. В лесу мне бывало особенно трудно, я всегда рисковала безнадежно заблудиться».

В 1985 году я опубликовал историю болезни под названием «Человек, который принял жену за шляпу». Это был рассказ о докторе П., который страдал очень тяжелой зрительной агнозией. Более того, он был не способен узнавать предметы и относить их к той или иной категории. Так, он не узнал перчатки, например, не мог сказать, что это – деталь одежды или предмет, напоминающий руку? Однажды он даже принял за шляпу голову собственной жены.

После того как была опубликована история доктора П., я стал получать письма от людей, которые сравнивали свои трудности в узнавании лиц и мест с трудностями доктора П. В 1991 году Энн Ф. прислала мне письмо, в котором описала свои переживания.

«Думаю, что в моей семье зрительной агнозией страдают три человека: мой отец, моя сестра и я. У нас наблюдаются некоторые симптомы, которые были у доктора П., но, к счастью, не в такой степени. Все мы, как и доктор П., страдаем выраженной прозопагнозией. Мой отец, сделавший удачную карьеру на канадском радио (он великолепно имитирует голоса других людей), не способен узнать на недавней фотографии свою собственную жену. На свадебном банкете он просил какого-то незнакомца сказать, что за человек сидит рядом с его дочерью (это был мой муж, с которым мы к тому времени прожили пять лет).

Я сама могу идти рядом с мужем, в упор смотреть на его лицо и не узнавать его. Однако если я знаю, что в каком-то определенном месте должна его встретить, то узнаю его без труда. Я сразу узнаю людей по голосам, даже если слышала их всего один раз в жизни.

В отличие от доктора П. я легко определяю эмоциональное состояние людей по лицам. У меня нет агнозии на неодушевленные предметы, которой страдал доктор П., но, как и доктор П., я совершенно не представляю себе топографию того места, где нахожусь. Я не помню, куда я кладу вещи, если не произношу при этом вслух, куда именно я их положила. Как только я выпускаю из рук предмет, он тут же словно проваливается в пустоту».