Глаза изо льда

— Ты уже поела? — вместо этого спросил он.

Она моргнула, затем хмуро уставилась на него.

— Уинтер, — сказал он. — Давай спустимся вниз.

Что-то в ощущении её постели — прямо здесь, на периферии его зрения, со свежим чистым постельным бельём — мешало ему думать в её присутствии сильнее, чем обычно.

Она уставилась на него, и непонимание на её лице усилилось.

Затем, когда раздражение в её глазах сменилось настоящим гневом, она повернулась к нему спиной и направилась к лестнице. Он посмотрел ей вслед, понял, что пялится на её задницу, и заставил себя снова отвести взгляд.

Он смотрел ей вслед и изо всех сил старался не броситься за ней.

Он заставил себя стоять, прикусив язык, может быть, чтобы не сделать или не сказать что-нибудь ещё хуже.

Какая-то часть его всё ещё боролась с… этим.

Большая его часть боролась с этим.

Те его части, которые не боролись с этим, которые понимали это и не имели с этим никаких проблем, трахнули бы её и укусили в первый же день, когда он встретил её. Вероятно, в тот же момент, когда они остались наедине. Остальная его часть даже не знала, как это назвать.

Что бы это ни было, он не мог отрицать сексуальную составляющую.

Но секс был самой лёгкой частью.

Секс не был той частью, которая беспокоила его.

Он мог притвориться, что это так, но знал, что это не так.

Он пытался убедить себя, что это та часть, которая её волнует — что секс был причиной её злости на него, смятения и эмоций.

Он сказал себе, что она просто хочет переспать с ним. Он сказал себе, что это непризнанный вампирский фетиш, или, что ещё более вероятно, какая-то сексуальная увлечённость видящих, к которой они склонны. Или какая-то комбинация этих двух вещей.

Она казалась ему похожей на видящую намного сильнее, чем на человека в том, как проявилась её гибридная генетика.

Фиксация. Так называли это видящие, которых он знал.

Она просто зафиксировалась на нём.

Вот что он сказал себе.

Фиксации были поверхностными. Они сводились к сексу… траху. Они похожи на сверхинтенсивные, наполненные светом увлечённости, человеческие влюблённости, умноженные на десять. Это влюблённость, многократно усиленная из-за видящих и их сумасшедших эмоций и реакций aleimi, или живого света. Поскольку у вампиров были такие же безумные эмоциональные реакции, её фиксация на нём тоже сводила его с ума.

Она это переживёт.

Вот что он говорил себе.

Но он знал, что это не так — ни для кого из них.

Он знал это так же, как и то, что она прямо сейчас хотела задушить его, что он сбил её с толка и ранил её чувства, хотя всё равно каким-то образом умудрялся возбуждать её, хотя бы тем, что был эмоционально отсталым придурком, одетым только в полотенце.

Он знал всё это и больше сочувствовал её положению, чем своему собственному, пусть и понимал, что более рациональные элементы его замешательства были умнее их обоих — то есть, более вампирская сторона его самого и видящая сторона Уинтер.

Эта часть его знала, что они могут глубоко ранить друг друга, учитывая то, кем они являлись.

Эта часть его кричала ему, что он прекрасно понимает, ведь он уже был на этой дороге раньше. Эта часть Ника помнила, как он всегда, без промаха, выбирал себе не того грёбаного партнёра. Он выбирал тех, кто не хотел его в ответ, или тех, кто хотел его, но не подходил ему… или тех, кто хотел его, но он сам был смертельно опасен для них.

Эта его часть говорила Нику, что это ошибка.

Эта его часть говорила ему, что он идиот и мудак.

Остальной его части было всё равно.

Остальная часть его знала: что бы ни происходило между ними, это больше, чем секс, больше, чем влюблённость, больше, чем какая-то кровная штука, больше, чем их расовая принадлежность.

Честно говоря, это пугало его куда больше. Это также заставило его задаваться вопросом, не использовал ли он оправдание фальшивой «рациональности», чтобы избежать боли.

Неужели он действительно такой трус?

Нахмурившись, он взглянул на её кровать.

Он пришёл сюда, полубезумный, и он не кормился ею.

Как он умудрился не покормиться ею?

Он сосредоточился на сундуке в ногах её кровати и увидел свою одежду, сложенную там, где она, должно быть, оставила её. Не только рубашка и брюки. Там же лежал его плащ, тоже чистый, а ботинки и носки валялись на полу у подножия сундука.

Глядя на всё это, он вдруг понял — она ожидала, что он уйдёт.

Она ожидала, что он снова оденется и выйдет за дверь. Она думала, что он оденется, извинится перед ней у подножия лестницы, выразит какую-нибудь неловкую благодарность и попятится, направляясь к её входной двери.

Она ожидала, что он сбежит.

Она думала, что он пришёл сюда в свой худший момент, но сейчас уйдёт, убегая, как трус, которым он и был.

Всё ещё глядя на кучу выстиранной и выглаженной одежды, он понял, что должен это сделать.

Он должен сделать именно то, чего она боялась.

Он знал, что должен это сделать. Он знал все причины, по которым должен был это сделать.

Точно так же, как он знал, что не сделает этого.

Он не станет этого делать.

Когда он стоял там, реальность этой правды поразила его, почти парализовала.

Он лгал самому себе.

Хуже того, он и Уинтер за собой потащил.

Неудивительно, что половину времени ей хотелось его ударить.

Она совершенно права насчёт него — так же, как и совершенно не права насчёт него. Она не ошибалась относительно содержания самых нечестных уголков его сознания. Но ошибалась, считая, что он прислушается к ним.

Как бы он ни играл сам с собой, пытаясь убедить себя, что ещё может уйти от всего этого, что он ещё может поступить правильно, что он ещё может остановить всё, прежде чем это зайдёт слишком далеко, прежде чем любой из них уже не сможет вернуться назад…

Он не стал бы. Он не стал бы этого делать.

Эта дверь закрылась.

Как бы это ни выглядело со стороны Уинтер, что бы она ни говорила себе, или взвешивала, или пыталась убедить себя… со стороны Ника решение было уже окончательно и бесповоротно принято.

Дверь уже закрылась.

Иррационально, бессмысленно, необъяснимо… казалось, что она была закрыта ещё до того, как он встретил её.

Глава 16 То есть, вы как видящие?