Глазами богов

…Траур. Отец понуро сидит на садовой скамейке во дворе, смотрит воспалёнными глазами на тёмно-синюю гладь океана; в одной руке начатая бутылка виски, в другой сигара (он никогда не курил!); печальные, красные глаза о чём-то думают, что-то вспоминают…

Ближе, ближе… ближе… и…

И мысли отца выплеснулись на Неё огненным дождём, обжигая сердце такой печалью, таким страданием, сравнить которое Она могла разве что со своим состоянием в те минуты, когда разочарованная в первой любви шла к обрыву на погибель свою:

– отец – ещё молодой двадцатидвухлетний юноша – нежно прижимается щекой к обнажённому животу беременной мамы; целует, гладит, смотрит на живот, разговаривает с ним, будто знает, что Она его слышит и видит в утробе;

– он придумывает Ей имя: Мишель, – если родится девочка; Морис, если мальчик; но УЗИ показало 99%, что родится девочка; «Мишель, моя Мишель», – шепчет отец, разговаривая с животом мамы (с Ней);

– отец плачет от счастья, когда через смотровое окно родильной палаты впервые видит Её на руках мамы; он поистине радуется Её рождению, и гордостью наполняется его мужское сердце за то чудо, которое подарила человеку природа: способностью продолжать свой род;

– отец думает о ней, и – о, боже! – он думает о ней больше, чем о маме! И чаще, чем Ей казалось со стороны. Папа думает о Ней и живёт Ею по шестнадцать часов в сутки; даже ночью во сне он помнит про Неё!

– отец думает обо всём, что Она делает, чего желает, о чём мечтает, и постоянно – ежедневно! – проигрывает, просчитывает и продумывает Её будущее; и делает это с таким благоговением и теплотой, что Она заплакала. Он желает ей только одного: счастливого и благополучного будущего;

– к Её пубертатному возрасту у отца просыпается чувство ревности к Ней, и это гложет его. Он беспокоится за Её семейное счастье, думает о Её будущем муже, который должен быть достойным как Её, так и их клана; он постоянно перебирает кандидатов на трон жениха, зятя и отца своих внуков. Роберт из Англии, сын его друга, лорда из Суссекса, – вот на кого падает выбор отца. Именно такого человека папа хочет видеть в мужьях своей дочери. Как же она раньше не подозревала, не замечала, что отец, со стороны сдержанный, серьёзный и консервативный, у которого редко когда выпросишь лишний поцелуйчик перед сном, – как же Она не замечала, что он, оказывается, такой проницательный, жалостливый, заботливый и так хорошо знает Её вкусы и предпочтения. Даже в молодых людях. Тот Роберт из Англии, – Она пару раз его видела. Да, он хорош. Он в её вкусе, но она не любила его, хотя… Хотя теперь, зная чаяния отца и одобрение суженого матерью, Она бы, не раздумывая, полюбила Роберта и обвенчалась, чем сделала бы родителей счастливыми. Но… теперь уже поздно;

– отец думает о Её образовании, о здоровье, о будущем финансовом положении; открывает ячейку на Её имя в одном из банков в Бостоне, депозиты; и волнения, и боль, и долгие засыпания ночью с мыслями о Её Будущем Счастье!

– Папа! – закричала Она. – ПАПА-А-А-а!!!

И только заунывный штормовой солёный ветер в ответ. И жалобный крик чаек.

Воспалёнными и красными от слёз глазами отец посмотрел на хмурое небо, будто услышал там чей-то зов…

– Простите меня-я-я! – взмолилась Она, понимая, какую огромную ошибку совершила. Но обратного пути – возвращения, – пусть на такую ужасную, но, в целом, красивую и родную землю, в любимую семью, где она была желанна по-настоящему, у Неё больше нет!

Обратная дорога закрыта!

В таком отвратительном виде, какой у Неё сейчас, Она никому не будет мила: процесс разложения уже начался.

Её мышцы напряглись, сдавливаемые перегрузками при падении; лёгкие застыли в выдохе. Последнее, что Она вспомнила из прошлой жизни, это то, что Он уже не держит Её за руку; но в то же время Он – с Ней. А ещё Она успела вдохнуть океанский солёный воздух.

Что ж, Он всё-таки не обманул Её. Она поверила Ему, пошла за Ним, пожертвовав жизнью земной. Он испытал Её отвратительными и жестокими сценами, чем сделал умнее и мудрее! И пусть накопленный Ею опыт никогда больше не проявится в жизни земной, те лучшие чувства и качества души человеческой, коими отныне Она наделена, Она пронесёт на века, рассеивая над миром пыльцу благодати, добра и красоты; осыпая незримым нектаром любви будущие души младенцев – новых и новых людей в новом-преновом мире, в той новой Жизни, в которой не будет жестокости и желания покинуть её…

Хотя Она и постарела на миллион лет, Она не жалела ни о чём.

/ты мне веришь? Тогда пойдём, не бойся/

А зачем тогда в мире доверие? Или оно просто так придумано кем-то?

“Да, верю», – и с этими словами в её голове вспыхнул и погас свет…

* * *

Труп юной девушки лежал на большом круглом камне, покачиваясь под воздействием набегающих волн. Как только окоченевшее, бледное, но всё ещё красивое тело перекатывалось набок, открывалась зияющая рана на затылке: дыра, размером с кулак, внутри которой серели расквашенные мозги. Солёная морская вода простерилизовала рану до белизны и начисто вымыла и с головы, и с поверхности валуна кровь: казалось, девушка лежит без сознания: чистая, в белом, но мокром платье, перекатываясь по воле стихии с боку на бок. Та сторона головы, где отсутствовала часть черепной коробки вместе с волосами, воспринималась неестественно и даже абсурдно: тяжесть и ужасный вид раны никак не соответствовали прекрасному облику и красивому телу, и лицу девушки. Пока она покоилась на спине, её божественная красота была неповторимой – не иначе как спящее неземное создание. Но как только очередная волна окатывала камень и приподнимала, переворачивая, податливое тело, как тряпичную куклу, обнажая рану, – становилось больно и страшно от осознания, что это вовсе не спящая красавица из сказки, а мёртвая молодая леди, упавшая с обрыва. Камень, благодаря своей форме, имел вогнутую поверхность и напоминал лодку, на дне которой она покоилась, как в колыбели; а выпуклые края валуна, как борта, надёжно удерживали лёгкое тело от соскальзывания в воду. Рана головы воспринималась бутафорией, гримом, сняв который, девушка, казалось, вернула бы первоначальный здоровый вид. И не будь валун такой формы, она бы уже давно была смыта первой же набежавшей волной ещё в первую минуту после падения. И неизвестно какой бы тогда имел вид труп, обезображенный многократными ударами об острые камни и надъеденный крабами и рыбой. А может её и вовсе не обнаружили, если бы течением унесло в океан.

Как такового берега в этом месте не было: волны заканчивали свой путь, с оглушительным рёвом врезаясь в скалистые, отвесные стены утёса, перед этим слегка теряя свою колоссальную энергию, разбиваясь о прибрежные рифы и камни. Только со стороны океана можно было добраться до девушки, чтобы снять её со смертного одра.

Поэтому Кен Брайан, шериф округа Хэнкок, штат Мэн, распорядился задействовать морскую полицию Бар-Харбора, чтобы добраться до трупа. Те, в свою очередь, для этого мероприятия выделили трёх офицеров, катер, снаряжённый всем необходимым, дополнительную деревянную лодку, и отправили людей в распоряжение Брайана.

– Дай руку, – попросил шериф молодого офицера Лепски, сделал шаг вперёд, поставил ногу на край обрыва, притопнул, проверяя твёрдость поверхности, и осторожно подал туловище вперёд, вытянул шею – заглянул в пропасть. Несколько секунд постоял, изучая прибрежную зону, и также осторожно вернул тело в прежнее безопасное положение. Платком вытер ладонь, надел шляпу и фыркнул, подозрительно всматриваясь в глаза Лепски: – Ты, часом. не болен, офицер?

Лепски опустил глаза.

– У тебя ладони мокрые, как при лихорадке? – шериф пристально посмотрел на помощника, доставая из кармана брюк носовой платок. – О-о, никак солдат плачет?

– Разрешите, я подожду вас в машине? – попросил Лепски, незаметно вытирая ладонь о брюки и пряча от пронизывающего взгляда начальника покрасневшие, блестящие глаза.

– Парни, я, кажется, наблюдаю перед собой влюблённого перца? А?

– Никак нет, сэр! – Офицер быстро смахнул слезу с правого глаза, вытянулся по стойке «смирно».

– Ты что, знал эту красавицу? – Шериф кивнул в сторону обрыва. – Никак был влюблён в неё, голубчик?

– Никак нет, сэр! Точнее… – Лепски замялся. – Я просто знал её…

– Слышишь, парень, если ты мне доставишь неприятности, связанные с Мишель Пауэлл, советую тебе лучше остаться на этом утёсе после того, как я уеду, и тщательно подумать о будущем, глядя отсюда вниз!

– Что вы, шериф, я просто знал её…

– Знал он её… – передразнил Брайан. – Если узнаю, что ты, зелёный слизняк, обидел её, я тебя …

– Нет, сэр, наоборот, я бы сам жизнь отдал за неё, – Лепски, смущаясь, поправил фуражку.

Шериф повернулся в сторону бездны, откуда доносился нарастающий рёв мотора катера прибывшей морской полиции.

– Как можно решиться прыгнуть с такой высоты? Ещё и в темноте. Не могла она этого сделать… Я знаю семью Пауэлл. Не могла Мишель этого сделать сама. – И с укором пощурился на Лепски.

– Никак нет, сэр, я и пальцем её не трогал. Я с ней даже ни разу не разговаривал. – Офицер покраснел, замялся, подбирая слова. – Мне она нравилась… Ещё со школы.

Шериф оглядел полицейского с ног до головы и направился в сторону группы подъехавших криминалистов из отдела убийств.

Лепски продолжал стоять изваянием на краю утёса. Он смотрел на чёрную гладь неспокойного океана, вспоминая прошлое: бессонные ночи, думы о Мишель, в которую он влюбился, когда учился в старшей школе. Мишель была младше его на четыре года. Он тайно был влюблён в неё, и боялся не то что подойти, но даже познакомиться с ней и признаться в своих чувствах, даже стеснялся поделиться о своих чувствах с друзьями. То, что произошло сегодня на этом проклятом утёсе, его ранило настолько сильно, что в дальнейшем он долго будет помнить этот случай и никогда не сможет стереть из памяти бледное лицо мёртвой Мишель. Только к середине своей жизни он обретёт семейное счастье, познакомившись с женщиной, чем-то похожей на Мишель Пауэлл. Особенно глазами и улыбкой, которые точно копировали юную и счастливую Мишель при жизни.