Глиняный папуас

Витька Коровин старался походить на взрослого, и это даже ему удавалось. Иногда мне казалось, что он имел право отпустить себе бородку и усы, если, конечно, они стали бы у него расти. Но усы и бородка, как известно, растут только у тех, кто достиг положенного для них возраста. А Витька еще не достиг. Наружность у него была детская: вздернутый нос, оттопыренные уши, веснушки на подбородке и на пальцах, насыпанные, как манная крупа.

Характер у него был не детский - в этом все дело.

На лице Витьки появлялась усмешка, когда кто-нибудь из нас, увлекшись, делился своим желанием .совершить что-нибудь выдающееся - какое-нибудь путешествие, подвиг или большое научное и техническое открытие. Не то чтобы Витька был против научных открытий и подвигов, но он, совсем как взрослый, не верил, что эти выдающиеся открытия и подвиги совершит кто-нибудь из нас. При взгляде на Витьку и на его усмешку возникала нелепая мысль, что приключения, подвиги и разные великие открытия случаются только в интересных книжках, а в жизни все наоборот и почти нет подвигов и всяких открытий. Домашние хозяйки идут с сумками и авоськами на Деребкинский рынок, в окно парикмахерской видно, как парикмахерша стрижет и бреет красивого молодого интеллигента, на перекрестке скучает милиционер, газетчица в киоске продает газеты, и, кроме этого, пока нет ничего, все остальное только в книжках. Все это можно было подумать, глядя на Витькипу усмешку и вообще на недоверчивое выражение его лица. Уж очень любил Коровин все привычное и доступное, все, что рядом с ним на Петроградской стороне или на Васильевском острове, а то, что далеко, в прошлом или будущем, то он не ценил. И еще он ценил тишину. Да, тишину. Терпеть он не мог шума. В этом мне пришлось убедиться, когда меня посадили с ним рядом, за одну парту, желая, чтобы я научился от него вести себя тихо, примерно.

Я много думал о том, что за человек Витька Коровин и почему он все делает медленно, осмотрительно, не спеша, обдуманно и спокойно.

Однажды я спросил его:

– А верно, что ты любишь тишину?

– Верно.

– А за что ты ее любишь?

Витька удивленно посмотрел на меня.

– Как за что? За то, что она никому не мешает. И вообще я люблю всякий порядок.

– Нет ничего скучнее порядка,- сказал я.

– А ты докажи,- сказал Витька.

– Как я могу это доказать,- сказал я,- это же не теорема, для которой Эвклид или Пифагор придумали доказательства еще две тысячи лет тому назад,

– Значит, не можешь доказать!
– сказал Витька торжествующим голосом.

– Не могу. А ты можешь доказать, что тишина - это хорошо?

– Могу,- сказал Витька. И стал перечислять, почему тишина и порядок лучше шума и беспорядка.

Я долго искал убедительный аргумент против тишины. Потом сказал:

– А тишину любят только старухи.

– А старухи разве не люди?
– возразил Витька.- Ты тоже когда-нибудь состаришься.

– Но старухой я никогда не буду.

– Докажи!
– сказал Витька.

И он насмешливо посмотрел на меня, очевидно, думая, что я стану доказывать.

На другой день после этого спора я принес в класс интересный научно-фантастический роман и показал его Витьке.

– Где происходит действие?
– тотчас же осведомился Витька.

– На Луне, на Марсе и в одной из далеких малодоступных галактик.

– Хорошо,- сказал Витька и усмехнулся.- А кто написал эту книжонку?

– Кто? Один известный писатель. Кто еще мог ее написать?

– Отлично,- согласился Витька зловещим голосом.
– А он хоть раз побывал на Луне, на Марсе и в одной из далеких малодоступных галактик?

– Пока еще не бывал, но со временем...

– Ну, вот,- оборвал меня Витька.- Значит, он написал о том, чего не знает. Нет, я таких книжек не читаю.

– А что ты читаешь?

– Справочники, энциклопедии и разные исторические документы.

Документы... Я почему-то не люблю этого слова. Оно мне всегда казалось каким-то неприветливым, чужим и созданным для тех, кто не доверяет и сомневается. А Витька это слово любил. Не знаю, любил ли он слово "посторонний"; я терпеть не могу этого слова, и, когда читаю "Посторонним вход запрещен", во мне все кипит. Я вообще считаю, что посторонних не должно быть.

А Витька, действительно, любил словари и разные документы. И однажды он мне показал документ, в котором удостоверялось, что он, вышепоименованный Впктор Викторович Коровин, член общества друзей природы и обязан ее защищать, и что-то еще в этом роде.

Я его спросил:

– Что, это сама природа тебе выдала такое удостоверение?

– Природа,- ответил Витька.- А тебе что, завидно?

– А какие у тебя обязанности?
– спросил я.

– Повсюду защищать растения и посадки, деревья и траву, а также животных.

– Я и без удостоверения их защищаю,- сказал я.

Над столом на стене Витькпной комнаты висело расписание, составленное им самим,- столько-то часов на физкультуру и защиту природы, столько-то на занятия английским языком, столько-то на шахматы, столько-то на прогулку и наблюдение за всем окружающим.

Свои наблюдения Коровин записывал в толстую тетрадь с клеенчатой обложкой. Однажды он меня спросил:

– Ты знаешь, что такое афоризм?

– Приблизительно знаю.

– Афоризм,- сказал Витька,- это сгусток мысли.

– Вроде сгущенного молока?
– вырвалось у меня.

– Обыватель!

– Кто?

– Ты. Фарисей. И вообще мне не о чем с тобой разговаривать.

Два дня мы после того не говорили, так обиделся Витька за то, что я афоризм сравнил с молочной сгущенкой. Потом мы помирились, и разговор зашел о времени. Витька сказал мне, что он так хочет использовать свое время, чтобы не потерять ни одной секунды. Я стал ему возражать и говорить о том, что время идет быстро, когда не думаешь о пользе, и, наоборот, оно течет медленно, когда принимаешь лекарство, учишь урок или слушаешь нравоучение. И Витька стал уверять меня, что он нашел способ, благодаря которому он сможет использовать каждую минуту, но что этот способ он пока держит в в секрете.,

– А когда ты его рассекретишь?
– спросил.

– Может, и никогда.

– Хочешь унести тайну с собой в могилу?

– Попытаюсь,- сказал Витька.

И вот случилось никем не предвиденное событие. В Витьку попала стрела. А тот, кто ее пустил, уже снова стоял на своем месте у стены и снова держал в руках лук. И посетителям и экскурсантам было немножко не по себе. Они старались не задерживаться возле этого экспоната, забывая о том, что подобный несчастный случай может повториться только через десять тысяч лет.

Я пришел один и долго-долго стоял возле экспоната, смотря на приклеенный палец и на стрелу с острым наконечником, потом пошел туда, где стояло чудовище с тремя руками. И я думал: правильно ли поступила природа, дав человеку не три руки, а только две? Допустим даже, что правильно, но третья рука все равно могла бы пригодиться. А возвращаясь из музея, я все время думал о том, что бы я делал, если бы имел третью руку. И когда глядел на прохожих, мне казалось, что у них чего-то не хватает. Но довольно о третьей руке, тем более, я читал недавно, что эволюционный процесс ничего не делает зря и двух рук нам вполне достаточно. Теперь пора вернуться к Витьке. В школе рассказывали, что хирург, старик с серебряными усами и в генеральских лампасах, вытащив стрелу из Витькиной груди, сказал:

– Ее нужно вернуть туда, откуда она прилетела,- в прошлое.

Слова главного хирурга очень смутили остальной медицинский персонал. Смутили и озадачили. И поэтому стрелу пока оставили лежать на столе, рядом с хирургическими инструментами. И только один из ассистентов притронулся к ней рукой в резиновой перчатке, очевидно, не доверяя своим глазам, а потом нервно отдернул руку, точно в стреле был электрический ток.

На другой день, придя в себя, Коровин попросил, чтобы ему немедленно принесли стрелу. Но дежурная сестра наотрез отказала ему. Дело в том, что за стрелой приходила сотрудница из музея и унесла стрелу с собой, Стрела имеет большую научную и историческую ценность, и, кроме того, она зарегистрирована в специальной ведомости как государственное имущество и за ее сохранность отвечает определенное лицо.