Глубинка

— Пойдем, поедим по-человечески, а то ты со своей экономией и гордостью скоро совсем отощаешь.

Оказывается, она ездила в магазин и накупила всякой еды. Я был так рад свежему хлебу и сосискам! Пообедали мы по-королевски, скромнее и не скажешь.

После обеда наступило время говорить. Мне не терпелось узнать про НЛО, но начал я, почему-то, с другого.

— Ты опять прогуляла школу? — осведомился я.

— Ну да, — лениво ответила Аня, развалившись на моей кровати (почему из четырех имевшихся в доме она выбрала именно мою?). — Там сегодня не очень интересные предметы.

Поискав, куда бы приткнуться, я устроился на соседней койке, подложив под спину подушку и прислонившись к стене.

— Ты не собираешься после школы поступать куда-нибудь?

— Куда? Разве что в Себеж, в училище. Не хочу говорить об этом. Расскажи мне лучше что-нибудь о Москве. Какая она?

— Москва? — признаться, такого вопроса я не ожидал. — Ну, Москва очень большая и там много людей… И метро есть…

Внезапно Аня рассмеялась.

— Ты бы еще сказал, что там Красная площадь с Кремлем и Останкинская башня. Говоришь таким тоном, словно мне пять лет. Думаешь, я совсем дурочка? Я знаю, что она большая, и что там есть метро. Как там живется?

— Я не думаю, что ты дурочка, — буркнул я. — А живется там так же, как и везде. Кому-то хорошо, кому-то — не очень.

— А тебе?

— Не знаю. Не скажу, что люблю Москву. Она немного бездушная, на мой взгляд. Питер мне нравится больше, но там сыро и редко когда бывает солнечная погода.

— Ты и в Питере был? — я увидел, как у нее загорелись глаза.

— Да, приходилось. Даже жил там какое-то время. Петербург — хороший город, душевный. Впрочем, мне кажется, это личное ощущение каждого человека. Например, у меня есть друзья, которые обожают Москву, знают каждый переулочек в центре. А вот Питер они терпеть не могут, говорят, это мертвый город.

— Хотела бы я побывать в Питере… — задумчиво произнесла Аня.

— Обязательно побываешь, — приободрил ее я.

Но тут же пожалел об этом.

— Не побываю. Я нигде не побываю. Так и сгнию в этих Толосцах.

— С чего ты так решила? Сейчас не Советский Союз, каждый волен жить, где хочет.

— Ага. Где хочет. Я уже говорила Мише: давай уедем — но нет, ему и тут хорошо. А что, родителей нет, на мозги никто не капает — я не в счет. Крыша есть, карьера будет. Платят нормально, даже хорошо по местным меркам. И плевать, что я этих денег не вижу, он их спускает на всякую дрянь, а дома еды нет. Еще и Лопарев… Втянул его в гнилое дело, гадина. Ненавижу.

Она вдруг заговорила, не в силах остановиться, выплескивая все, что так долго, видимо, с самого детства, копилось в ней, скрываясь в незаживающих ранах и неизлечимых увечьях ее души. И раны, и увечья, и боль — я узнал все. Как умирающий перед смертью открывает священнику самые потаенные уголки своей души, так и она поделилась со мной всем тем, о чем так долго молчала. А кому рассказывать?

Безнадежность была ее девизом, приговором и образом жизни. Она не смела надеяться на что-то хорошее — на что можно надеяться, когда живешь в крошечном поселке? Пределом мечтаний было выйти замуж за человека, которых хотя бы не будет ее бить («Но все у нас жен бьют, и как их не бить, когда они такие швали»). Это не жизнь, это — существование. Она рассказала, что хотела уехать, но ехать некуда, она никому не нужна, и за пределами родной деревни ее уделом станет панель или вертеп («А я так не хочу, понимаешь? Но по-другому не выйдет, проходили уже»). И вокруг ни единого просвета, ни единого шанса что-то изменить.

Аня уже не могла успокоиться, она все говорила, выворачивая душу наизнанку. А я сидел, слушал ее и размышлял: сколько таких же вот Ань обитает на просторах нашей огромной страны, и сколько из них плачут сейчас по своим несбывшимся мечтам. Многим ли доводилось разочаровываться в жизни в шестнадцать лет и осознавать, что лучше уже не будет? Разочаровываться по-настоящему. Я не говорю о несчастной любви к симпатичному однокласснику или ссоре с лучшей подругой. Легко бросаться красивыми словами, смаковать свое несчастье, сидя в уютной квартире, под негласным присмотром заботливых родителей и в глубине души зная, что все наладится. Порой мы умышленно завышаем тяжесть свалившихся несчастий, дабы потом гордо заявить: «Посмотри, через что мне пришлось пройти, но я выстоял, я живу». Наверное, я и сам ничуть не лучше. Хотя, почему наверное — так оно и есть. А в этой девочке не было ни капли лицемерия — ему просто неоткуда было взяться. Но так получилось, что впервые за всю жизнь ей повстречался человек, который мог посмотреть на ее мир со стороны. Который захотел посмотреть. В какой-то момент наши вселенные столкнулись, и столкновение это повлекло немыслимые катаклизмы для обоих: грохот кирпичей и густое облако пыли на месте рухнувшей стены. И вот мы сидим друг перед другом, совершенно открытые и беззащитные.

Но тогда мы еще не могли догадываться обо всем этом. Аня, выговорившись, умолкла. Я пытался успокоить ее, говорил какую-то лабуду, но она лежала молча, глядя в потолок, никак не реагируя на мои слова, и глаза ее были сухими. Да и нужна ли ей вообще моя болтовня? Отчаявшись, я негромко запел:

Сумерки протягивают руки, Холодом смыкаются уста. Мы в плену бессонницы и скуки В этих заколдованных местах. Под двумя чадящими свечами Коротаем пасмурную ночь, Расскажите мне, что вас печалит, Может, я сумею вам помочь.

— Красиво… — задумчиво произнесла Аня. — Кто это написал?

— Один мой друг. Он пишет стихи и песни. Только все в стол, сам не поет.

— Зря не поет, — ответила она. — Это мне нравится. Спой еще что-нибудь?

Я смутился.

— Даже не знаю… гитары нет. Без гитары как-то не очень.

— Понятно, — я решил, что сейчас она снова замолчит, но ошибся. — Как зовут твою жену?

— Вера.

— Она красивая? Сколько ей лет?

— Ей двадцать два. А красивая… — я вызвал в памяти образ жены и мысленно залюбовался. — Да, она очень красивая. Я могу тебе фото показать, если хочешь. У меня в телефоне есть.

— Не хочу. А я красивая?

Я внимательно посмотрел на нее. Бледное лицо, едва заметные веснушки на носу, узкий подбородок, уши немного торчат (она тщательно скрывала это за волосами) — нет, она не красивая. Но что-то в ней было такое… что-то в ней, безусловно, цепляло. Особенно когда она улыбалась. Девушка может обладать модельной внешностью, но грош цена всем ее формам, если она не умеет улыбаться. А у Ани улыбка была особенная, своя, неповторимая. И густые волосы цвета антрацита: любая Мисс Вселенная позавидовала бы таким.

— Ты красивая. Любая женщина может быть красивой, если захочет.

— А я красивее твоей жены?

Ну, пипец у нее вопросы…

— Вы слишком разные. Я не могу сказать, кто из вас красивее (господи, слышала бы меня сейчас Вера! — через секунду я был бы трупом). Но ты заметная, это точно.

Аня хмыкнула: кажется, я подобрал неверный эпитет.

— Ладно, проехали.

Глава XIII: Расследование продолжается

Минут десять мы провели в тишине. Наконец я решился.

— Ты знаешь, чем твой брат занимается с Лопаревым?

Аня пристально посмотрела на меня, словно впервые видела.

— Они полицейские.

— Ты понимаешь, что я не об этом.

Она села.

— Понимаю. Сказать тебе правду?

— Ну… желательно.

— Хорошо. Я не знаю, чем они занимаются, кроме работы. Миша не говорит. Но я думаю, это что-то незаконное, иначе зачем ему скрывать. И если ты все разузнаешь, то сообщишь, куда надо, и моего брата посадят. Причем, скорее всего, только его одного, а Лопарева отмажет отец. Я не хочу этого. Я понимаю, у тебя есть причины не любить их, но он мой единственный брат, поэтому я не позволю тебе навредить ему.