Глубокий рейд

– Ты куда служить пришел?
– огорошивает его вопросом подполковник и недобро щурит глаза.

– Як куда? В Червону Армию!
– отвечает Шаповаленко.

– А Червона Армия тоби ярморок чи шо?

Шаповаленко смущенно молчит.

– Ты волов куповаты прийшов або фашистов бить?

– Бить фашистов!

– Добре, - соглашается Карпенков.
– А чего же ты, милый, заправлен, як цыган в Кущах на ярманцы? Бачьте, на кого вин похож. Пояс на пупу, штаны грязные и съихалы...

Шаповаленко виновато оглядывает себя и торопливо одергивает гимнастерку. Вид у него действительно неказистый. Стряслась с ним накануне беда. Послал его старшина в деревню - взять проводника и осмотреть дорогу, по которой можно было бы вывозить принятое у колхоза сено. В проводники ему дали престарелого деда-пасечника Сергея Ивановича. На обратном пути он затащил Филиппа Афанасьевича к себе на пасеку и угостил такой брагой, что через час оба они воспылали воинственным духом. Сидя за столом и размахивая руками, приятели старались перекричать друг друга.

– Немец - сукин сын! Куда ж вы его пущаете, а?
– упрекал Сергей Иванович.

– Як пущаем, як? Это ж, говорят, стратегия!
– оборонялся Филипп Афанасьевич.
– Мы що, не поколотим его? Нет, скажешь?
– кричал он, стуча по столу кулаком.
– Порубаем головы вместе с чупрыной!..

На прощанье дед заставил Филиппа Афанасьевича выпить еще, насовал ему в переметные сумы огурцов, луку, картошки, даже положил здоровенный красный бурак и дал в руки полный горлач меду, который Филипп Афанасьевич по дороге разбил о переднюю луку, выпачкался сам и обмазал медом дончака.

Вернулся он поздно, в сумерках ничего не разглядел, а утром привести себя в порядок не успел, даже не смог как следует привьючить попону и шинель.

– Разве так вьючат? Концы тренчиков торчат, как шавкины уши! распекал его Карпенков, тыча плеткой в переметки.
– А сюда кавунов напихал, чи що? А ну, кажи!

Шаповаленко молча расстегнул переметные сумы. Вместо патронов там лежали подаренные Сергеем Ивановичем овощи.

– Ба-а!.. Так и знал, що тилько кавунов нема!
– воскликнул Карпенков.

У Филиппа Афанасьевича от стыда щеки становятся красными, как бурак, выкатившийся из переметной сумы.

– Ты какой станицы?

– Славянский, - поеживаясь, отвечает Филипп Афанасьевич. Что-то зловещее слышится ему в этом вопросе.

– Брешешь! Там таких сроду не было!

– Да точно, товарищ подполковник...

– Не было, говорю, таких, - повторяет Карпенков.
– Я же знаю славянских! Там казаки - будь здоров! Вот что!
– Карпенков сверлит Шаповаленко глазами.
– Если еще раз увижу тебя в таком виде - не пеняй. Сфотографирую - и карточку в колхоз пошлю. Пусть любуются на бравого казака!

– Да що вы! Да зроду!..
– в ужасе бормочет Шаповаленко.

– Уж я тебя на всю станицу прославлю! Кто командир отделения?

– Я, товарищ подполковник, - отвечает Захар Торба.

– Почему такой беспорядок?
– Карпенков тронул носком сапога бурак. Помогите, товарищ младший сержант, вашему подчиненному упаковать этот магазин! Ну и дал мне бог земляков!
– сокрушенно вздыхает подполковник.

По рядам разведчиков пробежал сдержанный смешок. Легче было бы Захару получить пять внеочередных нарядов, чем слышать эти слова и смех товарищей!..

– Шевелись ты, черт старый!
– шипит Торба на Филиппа Афанасьевича, как только подполковник отходит.
– Тоби следовало бы не добровольцем на фронт, а в колхозе баштан караулить!

– Скажу тебе, Осипов, прямо, - провожая последний эскадрон, говорил Доватор, - боевая готовность в полку чувствуется, но ты не понял нашей задачи. Мало того, ты не выполнил приказа командира дивизии. Выехал, как на торжественный парад, с кавалерийским форсом, а главное-то забыл: мы готовимся к рейду по тылам противника. Зачем ты выкатил тачанки? Я их видел у тебя в полку. А как пулеметы повезешь - сам не знаешь. У казаков в переметных сумах разное барахло: тряпки, бульба, огурцы. Котелки, стремена, шашки, кольца от недоуздков звенят, как шумовой оркестр. Овес получили, а кабурчаты наполовину пустые. Вьюки плохие. Или не знаешь, как вьючить? Я научу. Надо разъяснить людям, что мы не сегодня, так завтра получим приказ выступать, а у нас пулеметы на тачанках... Ну, что скажешь? Оправдывайся, если хочешь.

– Что тут оправдываться?..
– Осипов оторвал приставший к бурке репей. Он был огорчен результатом смотра.

– Твой полк снова будут поверять. Срок даю одни сутки, - проговорил Доватор.

Коноводы гуртом вели командирских лошадей. Впереди - Сергей. Доватор, кивнув Осипову, пошел навстречу своему коню.

ГЛАВА 9

Вечер. В шалаше майора Осипова светло и уютно. Коновод его, Кондратий Чугунов, где-то раздобыл самодельную лампу из консервной банки. Шалаш у Осипова просторный, по-своему даже комфортабельный. Кровать - на четырех ножках, вбитых в землю. На них положены три горбыля, спинками вниз, а сверху - мягкая, пышная перина из свежих еловых лапок. Матрац из плащ-палатки набит душистым сеном. Такое ложе Кондратий Чугунов готовит в течение двадцати минут. Если благоприятствует обстановка, матрац застилается чистой простыней, появляется подушка. Одеяла не положено, а буркой Антона Петровича можно укрыть сразу трех человек.

Посредине шалаша - длинный стол, нехитрое, но капитальное сооружение саперов, за который свободно усаживаются двадцать - двадцать пять человек. Тут проводятся все командирские совещания. Свое жилье майор Осипов в шутку называет "салоном".

Сегодня в "салоне" тесновато и жарко. Пахнет пережженным бензином, конским потом, запах которого принесли с собой командиры в бурках, душистым табачком, и сильно и крепко пахнет духами.

Командный состав собран для разбора итогов поверки боевой готовности.

Почувствовав запах духов, Осипов спрашивает:

– Кто это нафиксатуарился? Духи "Камелия". По запаху чувствую...

– Известно кто: Хафиз и Полещук, - отвечает Чалдонов, командир пулеметного эскадрона.

– Ах, они ж из госпиталя! И Полещук здесь?

– Здесь, товарищ майор, - приподнимаясь, отвечает Полещук.

– Ничего, сиди...
– Осипов достает из кармана какое-то письмо, смотрит на него и прячет обратно. Полещук догадывается, что это то самое письмо, которое он привез майору на днях из-под Москвы. Осипов знал Полещука до войны по кавалерийской школе, где он был начальником, а Полещук - курсантом. Там же учился и башкир Хафиз Биктяшев. Из кавшколы они вместе попали на фронт, в первых же боях были ранены, лежали в госпитале, в котором работает сестра майора Осипова.

Биктяшев и Полещук были командирами эскадронов. Они крепко сдружились, но при людях часто задирали друг друга.

– Биктяшеву и Полещуку воевать, наверное, не хочется?
– усмехнувшись, говорит Осипов.
– Шутка сказать - целый месяц нежились...

– Наоборот, товарищ майор, - надоело, - отвечает Хафиз.

– Точно, - громко и певуче откликается Полещук.

– Точно?
– переспрашивает Осипов, насмешливо глянув на Полещука.
– А ведь самому не хотелось ехать, уж признавайся!