Глубокое течение

Пелагея в эти тяжелые дни как-то отдалилась от нее и больше была озабочена разоренным хозяйством, чем больным внуком, к которому она так ласково относилась раньше.

Мачеха была рачительной, но жадной хозяйкой, ей всегда хотелось, чтобы у нее всего было больше, чем у людей.

— Добрые люди хозяйством обзаводятся, а у нас последнее гниет, — каждый день осыпала она Карпа упреками. — Скоро до сумы дойдем!

Карп упрямо молчал, но однажды не выдержал и он. Весь вечер Пелагея пилила его за то, что он не сходит к старосте и не попросит, чтобы к ним прикрепили лошадь.

— У нас тоже хозяйство. И сеять надо, и дрова возить. А на чем? Меня запряжешь или как? — кричала она. — Пусть хоть семь дворов на коня, и то раз в неделю можно пользоваться им. Все берут, одни мы как дурни какие. Коммунисты мы, что ли?

От последних ее слов Карп вздрогнул и через всю хату быстро пошел к жене. Она испуганно замолчала.

— Да, коммунисты… Я — коммунист, — твердо сказал он, остановившись возле Пелагеи. — А ты не знала? И никуда я не пойду. Кровь людей наших льется, а ты — богатеть. — Он помолчал, тяжело дыша, а потом добавил: — Эх, дурища!

Перепуганная Пелагея не могла вымолвить ни слова и несколько минут стояла с открытым от удивления ртом. Слова мужа оглушили ее, как удар молота. Она не знала, как понимать их.

«А может, он и в самом деле коммунист? Тайный… Потому и не спит целыми ночами…» — подумала она и с того дня не вступала в пререкания, только исподтишка стала наблюдать за мужем и падчерицей.

Татьяну этот случай окончательно убедил в том, что отцу можно доверить все.

Старый Карп действительно не спал все ночи, пока был болен Виктор. Он даже и не ложился, а всю ночь сидел у стола и дремал, положив голову на руки, и только время от времени выходил во двор и курил папиросу за папиросой.

Иногда он подходил к дочери и тихо говорил:

— Ты отдохни, дочушка. Я посижу, — и садился около люльки.

Таня ложилась на кушетку, засыпала, но быстро просыпалась.

— Спи, спи, Танюша, — шептал старый Карп.

Он всегда был очень скуп на слова, особенно на ласковые слова, и на первый взгляд казался суровым. Но Таня хорошо знала своего отца, его доброе сердце. Она видела, что он страдает из-за того, что не может высказать всю свою нежность к ней… Она стала искать случая, чтобы честно рассказать ему обо всем. Однажды, посреди ночи, когда он подошел к ней и предложил отдохнуть, она не выдержала и со слезами бросилась к нему.

— Тата, таточка, простите меня… Мне стыдно… Я обманула вас… Это не мой ребенок…

В эту минуту заворочалась в кровати мачеха.

— Тихо, — зашептал Карп. — Не нужно… Я знаю… Ждал только, когда сама скажешь… Ложись спать, я посижу.

Пелагея подняла голову и прохрипела сонным голосом:

— Ложился бы ты, старый, спать. Полуночники вы! Сами не спите и другим мешаете.

Ей никто не ответил.

Карп вышел во двор под навес и просидел там на верстаке до рассвета, думая о жизни. Мысли приходили разные. Лицо его освещалось улыбкой, когда он вспоминал о недавнем прошлом. В прошлом было много хорошего. Вырастали дети. Сын стал геологом и перед войной работал где-то на Урале. Старшая дочь счастливо жила в соседнем колхозе. А вот эта, младшая, выучилась на учительницу. Сам он был всеми уважаемый колхозный пчеловод и столяр, его знал чуть ли не весь район. Прошлой весной его даже уговаривали преподавать на районных курсах пчеловодов. Правда, вот только женился он во второй раз как-то неожиданно и неудачно и из-за этого поругался с детьми…

Лицо Карпа помрачнело при воспоминании об этом. Но он махнул рукой: не о том нужно думать теперь. Вот уже три месяца, как внезапно оборвалась прежняя жизнь, а он все еще не может разобраться в стремительном водовороте страшных событий. Каждый день думал он об одном и том же: почему отступала наша армия? Неужто при такой жизни мы были слабее этих зеленых гаденышей? А может, в счастье забыли про опасность?

Но как жить дальше? Что делать? — мучительно думал старый пчеловод. — А что-то надо делать. Нельзя же сидеть так, сложа руки.

Там, где-то далеко на востоке, остался его сын. Где б он ни был, он сражается против захватчиков — старый Карп был уверен в этом твердо. Микола не бросит в беде свой край, своего отца. Но надо чем-то помогать ему. А чем?

В лесу есть партизаны. Но где они, кто они такие — никто не знает. В их деревне, например, знают только одного: Женьку Лубяна. Все убедились, что это очень смелый и ловкий хлопец; уже дважды он приходил в деревню, рассказывал новости и грозился повесить старосту и полицейского; бесспорно, он делает большое дело — Карп понимал все это. Но примут ли они его? А как уйдешь от своих, на кого бросишь их? Из соседней деревни почти каждый день приходит старшая дочь и просит батьку — то сена накосить, то хлеб обмолотить, то дров напилить, то хлев перекрыть. У нее двое детей и скоро будет третий, а муж — командир, в первый же день войны ушел в армию. Опять же — как оставишь Таню? И где она взяла этого хлопчика? — подумал Карп и вышел из-под навеса, где сидел на столярном, верстаке.

Светало. Гасли в небе звезды. Карп долго смотрел на небо. Где-то в конце деревни громко запел петух. Через минуту со всех сторон полетело знакомое «ку-ка-ре-ку».

«А все-таки есть еще», — улыбнулся Карп и направился к дому.

Но на пороге сеней его встретила Таня.

— Замерзли, тата? — спросила она.

— На дворе еще тепло.

— Давайте посидим тут на завалинке. Виктор уснул. Кажется, ему стало легче.

Они сели и долго молчали… Татьяна не знала, с чего начать. Тогда отец ласково сказал:

— Ну, рассказывай… мать…

Она коротко рассказала о случившемся в лесу около Днепра.

— Вот так я и стала матерью, — усмехнулась она, окончив рассказ.

— Ну, а дальше что? — спросил отец.

Таня не поняла.

— Дальше? Дальше, у меня — сын. Я обязана воспитать его, заменить ему мать и отца.

— Да… Ты обязана воспитать его, — задумчиво повторил ее слова Карп и минуту молчал, всматриваясь в темную стену соседского дома, а потом повернулся к ней и каким-то странным голосом спросил: — А жить… жить-то как, Таня?

— Как жить? — снова не поняла девушка.

— Эх ты, — с укором махнул рукой отец. — Жизни-то нет. Жизнь у нас отняли они, вот те, — он показал рукой на запад. — Помнишь, ты ученицей читала мне про невольников? Вот и мы такие же невольники. Хуже даже… Как же ты, невольница, будешь растить его, сына своего?

Таня поняла и ужаснулась. Сама она ни разу не поддалась отчаянию и все время твердо верила, что немцев скоро разгромят. Особенно утвердилась она в этой вере, когда увидела Женьку Лубяна и услышала его горячую речь. Отчаяние отца испугало и удивило ее. Стало очень жалко его, захотелось утешить, обнадежить. И она сказала:

— Разве ж это на всю жизнь, тата? Скоро вернутся наши.

— Скоро? — спросил он взволнованно.

— А как же могут они не вернуться? Тут же отцы их, дети, жены… Как же оставят они нас… врагу?

— А чего же они отступили? Покинули чего нас так быстро? А-а?

Таня на минуту растерялась, а потом стала объяснять:

— Ну, как вам объяснить, тата… Немцы напали неожиданно, И у них такая сила.

— Во-во — сила. А как одолеть эту силу? На силу нужна сила.

— А разве мало ее у нас, силы, тата! — взволнованно воскликнула Татьяна. — Да вы посмотрите только. Даже тут, у нас… в лесах — партизаны… Весь народ… Зубами глотку врагам перегрызут. Подождите только немного, пусть организуется народ… Да и наши скоро придут. Сердце мое чует это, — она поднялась.