Глубокое течение

Смеялись. Кричали. Пели…

Самая обычная картина прифронтовой дороги, но как она взволновала партизан! Какой светлой и величественной казалась она им! Как завороженные стояли они у леса, не дойдя шагов двадцати до дороги, и смотрели на этот безостановочный поток людей и машин. Вот оно, освобождение! Вот он, день, о котором мечтали они два года, и, возможно, никто из них не представлял этот счастливый миг таким. Как все просто и величественно!

Настя беззвучно плакала, склонившись над сонным ребенком. Она вспомнила Андрея, его светлую мечту о будущей жизни. Она слышала его голос. Он слышался ей в песне проехавших на грузовике солдат, в грохоте прошедших самоходок. Вот оно, счастье! «А его нет… Нет…»

— Андрей!.. Андрейка!..

Николай обнял одной рукой сестру, другой смахнул слезу, но, взглянув на Настю и увидев ее мокрое от слез лицо, нарочито весело и громко сказал:

— Что же это мы остановились? Пошли, друзья!

Они вышли на дорогу.

И сразу же около них остановилась трехтонка, нагруженная ящиками и мешками. Из кабины выглянул старшина — молодой хлопец с красивыми черными усиками.

— В какую сторону?

Карп кивнул головой в сторону, противоположную той, куда шла машина.

— Жалко, — искренне пожалел старшина, но кабины не закрыл и продолжал разглядывать их.

Очевидно, его заинтересовала эта группа. Они были не совсем похожи на всех тех, которых он встречал на разбитых дорогах войны. На лицах этих людей не было следов пережитых ужасов и мук. Наоборот, он увидел знакомые черты победителей: уверенность, гордость. Особенно поразил и заинтересовал старшину безногий. На его худом, чисто выбритом лице с чертами решительного и мужественного человека, в его умных глазах сияла теплая и счастливая улыбка. Одет он был в хороший кожух, из-под которого выглядывал воротник новой офицерской гимнастерки.

Старшина выскочил из кабины, подошел ближе и вежливо обратился к Николаю:

— Позвольте поинтересоваться: кто такие? Куда и откуда?

— Кто? — Николай улыбнулся. — Лично я — начальник штаба партизанской бригады. А это — партизаны той же бригады…

Старшина привычным движением поправил ремень, подтянулся и козырнул, как бы прося извинения.

— Если вас интересуют кровные связи, так это— мой отец, это — сестра и ее сын, а это — партизанская разведчица, жена Героя Советского Союза… Из леса — в деревню, к мирной жизни, к труду, — Николай не мог удержаться, чтобы не сказать первому же встретившемуся бойцу о том, что они не сидели тут сложа руки, а активно помогали завоевывать победу.

— Позвольте… И далеко вам идти?

— Километров двадцать еще.

Старшина повернулся к машине и приказал:

— Яша! Поворачивай машину.

Пока шофер разворачивался, старшина представился:

— Гвардии старшина Синицын, Анатолий Савельевич, москвич, — и крепко пожал руки всем, даже Вите. — Моя обязанность — довезти вас до места. Нет, нет, и не думайте спорить, товарищ начштаба. Простите, машиной командую я. Везу я продукты, а не боеприпасы, и, будьте уверены, не опоздаю, даже если сделаю еще сто километров лишних. Садитесь.

Николая и Настю с ребенком он усадил в кабину, а сам с остальными залез в кузов, на ящики.

Через полчаса они приехали в Ореховку, или, вернее, на то место, где когда-то была Ореховка. Теперь тут не было ни одной постройки. Даже обгоревшие весной деревья мало где уцелели. Каждый метр земли был перерыт снарядами и минами. Зеркальными пятнами первого льда сверкали воронки от бомб.

Николай не узнал родной деревни и, растерявшись, остановил машину около леса.

— Дальше, дальше, сынок, — оказал Карп. Он узнал место своей хаты по двум обгорелым березовым пням да по трем вишням, уцелевшим в конце бывшего сада, на развороченной, покалеченной земле.

Нежное и радостное чувство тронуло сердце старика, когда он увидел эти вишни. Карп повернулся к дочери, в его глазах блеснули слезы.

— Вишни… Наши вишни, Танюша. Стоят… Скажи ты, какие живучие!

Татьяна поняла чувства отца и растроганно ответила:

— Как мы, тата.

Машина остановилась.

Старшина молча оглядывался вокруг. Когда все слезли, он вздохнул и тоже соскочил на землю.

— Н-да-а… Как же вы жить будете? Ни одной хатки…

— Ничего, сынок, лес у нас под боком. Проживем. Мы многому научились, не хуже вашего брата, солдата. И не такое видели.

Синицын полез на машину и, сбросив оттуда мешок и большой ящик, смущенно обратился к Николаю:

— Примите, товарищ начштаба… Мешок сухарей и концентраты…

— Не стоит, товарищ старшина.

— Нет, нет!.. Не могу я бросить вас так. Вы же с голыми руками на голом месте. Вы понимаете, да мне майор… не знаю, что сделает, если я брошу вас так. У него семья на Брянщине погибла.

— Что ж, от души благодарим, — сказал Карп, принимая подарок. — Но есть у меня до вас, дорогой товарищ, еще одна просьба… Вы уж извините… Если только есть у вас, дайте лопату. Очень нужная вещь.

— Есть у нас лопата? — спросил старшина у шофера.

— Есть ли у нас лопата? Что за вопрос, товарищ старшина! У хорошего шофера все есть. Топор, пила и лопата. Без этого далеко не поедешь. Где сядешь — там и слезешь на таких дорогах, — Яша покопался под сиденьем, потом в кузове и торжественно вручил Карпу Маевскому пилу и лопату.

— Вот за это не только от себя, но и от многих вдов и сирот большое спасибо… Теперь я, как говорят, сват королю и первый богатей на деревне.

Они распрощались, как старые знакомые и самые близкие люди.

— Счастливой дороги до Берлина!

Машина отошла.

Маевские смотрели ей вслед и прощально махали руками до тех пор, пока она не скрылась в лесу. Потом все повернулись к Карпу.

Он поплевал на ладони, глубоко копнул лопатой старое пепелище, откинул землю в сторону и сказал:

— Ну, дети, будем строиться!

Перевела С. ГРИГОРЬЕВА