Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка(Романы)

Здесь, во всяком случае, дьявольски жарко.

Мне придется потрудиться, чтобы направить мысли в определенное русло.

Не хочется вспоминать вчерашний вечер, но я должен нащупать хоть какую-то нить.

Плоская бутылка виски, которую протянула мне Флер, была с одного боку вогнутой, с другого выпуклой, подходящий сосуд, чтобы носить его в потайном кармане, ближе к телу. Я не стал упираться, на всякий случай проявил послушание и отвинтил пробку. Припомнив свой старый трюк, я действовал с достаточной ловкостью. Запрокинув голову, поднес бутылку ко рту под нужным углом, и виски с бульканьем полилось в рот. Раздались жидкие аплодисменты. Я вливал в себя огненную жидкость, как ни странно — из горла не вырвался водопад искр; правда, я думал, что, как только пустая фляга выскользнет из моих рук, я тотчас рухну на землю. До сих пор я проделывал этот трюк только с лимонадом. Теперь выбора не было. Бутылка помогла выиграть время. Мне хотелось завалиться спать, и спать долго и крепко, без сновидений. Я должен был любой ценой освободиться от безумия этого дня. Большей частью, очнувшись после глубокого сна, мне удавалось позабыть о мучивших меня проблемах, они, казалось, сходили на нет. Хотелось, чтобы и сейчас было так. Но я боялся бессонницы. Очевидно, виски пришлось кстати, чтобы отдать швартовы и, подобно черному кораблю, покачиваясь, отплыть в темное море. Сон — как ветер в паруса. Я одолею свои беды, привык я внушать себе накануне тяжелых для меня дней. Я закалил себя трезвой предусмотрительностью: утром может обернуться и похуже, поэтому надо быть отдохнувшим, сильным и ко всему готовым.

Заливая в горло виски, я не забывал о тех, кто разбил и сжег мой планер. Им тоже требовалось время, чтобы прийти в себя; прояви я нетерпение, это вынудило бы их с бухты-барахты принять поспешное решение. Они понимают, что человек, опорожнивший бутылку виски, — пусть даже такой тренированный и спортивный, как я, — всю ночь будет находиться словно под наркозом. Им не придется приставлять ко мне охрану. Тот, у кого ноги стали как ватные, не станет бродить в кромешной тьме по карьеру, чтобы выведать тайну и попытаться бежать. Огромный каньон, если в нем не уметь ориентироваться, — по сути, узкая камера. Сделаешь шаг и столкнешься с неизвестностью, как будто перед тобой решетка. Я должен тайком начать исследовать вертикальные стены карьера, чтобы найти место, где легче всего взобраться наверх. К тому же надо запастись водой и продовольствием. У меня нет карты этого района, а мой компас поглотил огонь. Придется рассчитывать на то, что сумею выудить у этих людей сведения относительно плоскогорья. Плутая наугад, далеко не уйдешь.

Голова раскалывается. Я осторожно переворачиваюсь на живот, вытягиваю уставшее от непривычного положения тело, широко раскидываю руки и ноги, теперь я целиком слился с землей. Глядя сверху, можно было бы подумать, что человек вылез из своей оболочки, оставив ее лежать на земле.

Я собираюсь с силами, даю глазам еще на какое-то время отдых, затем поднимаюсь и иду. Чтобы увидеть, узнать, оценить обстановку и начать действовать.

Я встаю на колени, я уже знаю, что за земляным валом находится маленькое, образовавшееся на месте кратера озеро, вода в котором выше уровня земли. Поодаль в небо поднимается изрезанная поперечными рубцами стена карьера, над ее краем я видел кроваво-красную полосу заката. Наваждение! Гигантская стена, на которой угадываются уступы бывших выработок, и сейчас, с наступлением утра, багровая! Я поднимаюсь на ноги. Размеры каньона головокружительные. За холмистой равниной во все стороны тянутся участки, земную кору которых долбили, возможно, в течение веков, более далекие из них тонут в знойном мареве. Однако не только освещенная солнцем стена, но и весь карьер пугающе огненного цвета. Мое сердце начинает тревожно биться. Нет крыльев, чтобы улететь из этого огромного оврага. Странно, в данный момент мне кажется невероятным счастьем привычная ходьба по земле, когда под ногами шелестит пожелтевшая трава позднего лета, а взгляд прикован к синеющей на горизонте полоске леса. Чувство подавленности растет. Светлое небо над головой такое недосягаемое, словно я смотрю на него со дна колодца. Хоть взывай о помощи.

— Роберт, — слышу я тихий голос.

Флер сидит на камне подле вчерашнего костра, концы ее желтого платка топорщатся на затылке, как лопасти пропеллера. С сияющим лицом она вертит головой, словно кокетливая девчонка, которая хочет похвастаться своими ленточками. Мое же внимание привлекают горные ботинки Флер и ее короткие парусиновые брюки. Деловая одежда женщины вселяет в меня смутную надежду. Может, она хочет быть моим проводником?

— Боб, — повторяет Флер и смеется. — Брось эту мысль, — Флер поднимает палец над головой и медленно чертит в воздухе большие круги. — Весь край там, наверху, заминирован. Был у нас тут один, Самюэль. Смелый и сообразительный. Семь потов с него сошло, пока заготовил всевозможные крючья и шипы, связал вместе обрывки веревки, сплел из шнура какие-то петли. Я помню то утро. Помахал нам шляпой и пошел, на плече связка веревки и железяки. Целый день, затаив дыхание, мы следили за тем, как он взбирался наверх. Он с умом выбрал себе тропу: выдолбленный водой сток. Там можно было не бояться обвала. Камень или уступ, выдержавший потоки воды, выдерживал и тяжесть человеческого тела, не срывался и не летел вниз. На закате Самюэль добрался до края стены. Мы наблюдали в бинокль, как он сидит наверху, отдыхает и ждет наступления темноты. Затем раздался взрыв. Словно солнечный диск обрушился на землю.

Рассказывая историю Самюэля, Флер пристально смотрела на меня. Теперь, отведя взгляд в сторону, она добавляет:

— Нет смысла повторять это. Приложи руку к сердцу, Боб. Бьется. Вот и пусть бьется.

Флер, видимо, любит рассказывать небылицы. Кто мог быть заинтересован в том, чтобы заминировать край карьера? Хотя в наше время не к чему ломать голову над целесообразностью затрат. Мертвые зоны теперь в почете: не высовывайтесь оттуда и не лезьте туда.

— Меня глубоко потрясла печальная судьба Самюэля, страшно взлететь в воздух без всякого предупреждения.

— Весьма разумно, — одобрительно произносит Флер. — А теперь пошли туда, за холм, бедняжка Бесси ждет.

— Кто такая бедняжка Бесси? — спрашиваю я, подражая интонации Флер.

— Корова, — с достоинством отвечает Флер.

Сонный и измочаленный, плетусь следом за Флер, мечтаю о ванне, горло пересохло, смотрю под ноги, чтобы не споткнуться. Во всяком случае, пора положить конец провинциальным страхам и удивлению перед непонятным или непривычным. Представьте себе! Подумать только! Неужели? Я ведь немного понюхал мир, правда, большей частью я находился в условиях, отвечающих стандартам цивилизации, но и этого опыта должно хватить, чтобы не быть простачком и не мерить незнакомые места мерками родного ландшафта.

Что с того, что где-то в карьере у Флер имеется своя корова Бесси, ведь и Флер точно так же может показаться странным, что я на своем покалеченном планере свалился именно сюда, на территорию, изолированную от остального мира. Впрочем, Флер и не проявляет интереса, кто я и откуда, в современном мире странные встречи, пересекающиеся пути и совпадения стали чуть ли не нормой.

Мы взбираемся с Флер еще на один холм и почти бегом спускаемся на маленькую равнину, где на бурой спекшейся поверхности, подобно кустикам лука-резанца, торчат редкие клочья травы. У Флер с собой ножницы, из кармана она вытаскивает пластикатовый мешок. Осторожно срезает с кустиков стебли подлиннее, собирает их в ладонь, усердный труд Флер на этом чахлом лугу венчает жалкий пучок. Она вертит в руке этот желтоватый снопик, оценивающе смотрит на него, затем принимается дуть на стебли.

Женщина деловито расхаживает между редкими кустиками травы и не переставая дует на верхушки стеблей. Догадываюсь: по ее мнению, это означает сев. Похоже, что старания Флер бесплодны, с усмешкой думаю я. Но вполне возможно, что я несправедлив: ведь что-то же все-таки растет на этой сухой, потрескавшейся, в беловатых соленых разводах почве.

Флер поворачивает ко мне свое раскрасневшееся лицо и утешает обещанием:

— Скоро увидишь Бесси.

Держа под мышкой пластикатовый мешок с кормом, Флер продолжает путь. Тяжелые горные ботинки, видимо, утомили ее. Она с трудом волочит ноги. Однако жалобы, столь свойственные женщинам, не в ее характере, она напевает себе под нос веселый мотив.

Неожиданно Флер останавливается, переводит дыхание и заявляет:

— Сколько лет пришлось прожить на свете, чтобы заиметь собственную корову!

Собравшись с силами, она шагает дальше, мимоходом пинает ногой ржавую консервную банку; вместе с отлетевшей в сторону банкой поднимается пыль. Кажется, будто мы забрели в отдаленные уголки карьера. Красноватые стены то подступают, то отступают, заставляя нас менять направление, — лабиринт; и солнце, которое только что светило нам в спину, теперь обжигает наши лица. Глядя на искусственные образования земли, даже невежда сообразил бы, как часты здесь обвалы. Кажется, будто то тут, то там со стен огромной поварешкой зачерпнули куски породы и раскидали их холмами по дну карьера.

Под нашими ногами похрустывает какое-то зернистое вещество, похожее на шлак, идти становится труднее. Тем не менее мы пробираемся и сквозь эту зону, огибаем огромную глыбу; крошечные осколки, покрывающие ее поверхность, отражают свет, словно внутри холма прожектор с дуговой угольной лампой.

Вот мы и пришли.

Останавливаемся в нескольких метрах от маленького домика, в действительности это снятая с колес дача-прицеп. На овальных окнах болтается то, что осталось от занавесок, покосившуюся дверь подпирает рычаг какого-то большого механизма. Вокруг развалюхи валяется всевозможная домашняя утварь: ведра, тазы, сиденья, ковшики и миски. Из мебельного щита с дорогим шпоном сделан стол, ножками служат скамеечки из пластика. Протерев тряпкой доску из орехового дерева, Флер ссыпает на нее стебли и длинным ножом начинает размельчать их.

Уйдя в свою работу, Флер, видимо, забыла о моем присутствии. Я сажусь на садовый стул с трубчатым каркасом, полинялая материя слегка трещит под моей тяжестью, однако не рвется. Солнце печет. Флер перебирает рассыпанные по столу стебли. Я же думаю о том, возможны ли еще такие каждодневные процедуры, как умывание, еда и питье.

Флер отодвигает от двери железный рычаг, и я могу убедиться, что женщина сказала правду. Из бывшего походного домика, покачиваясь, выходит на свет божий настоящая корова. Что из того, что на шее у животного ремень безопасности от машины, мы все равно имеем дело с настоящей живой буро-красной коровой с тупыми рогами, черт его знает какой породы. Бесси прямиком направляется к столу и принимается жевать размельченные стебли. В заключение облизывает и доску орехового дерева, чтобы из скудного рациона не пропало ни крошки. Флер продолжает хлопотать с прежним усердием. Из разноцветных картонок ссыпает в ведро кукурузные хлопья и рис и ставит их на чисто вылизанный Бесси стол.