Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка(Романы)

Бока у коровы поднимаются и опускаются, она с удовольствием поедает пищу, предназначенную для человека. Во всяком случае, у меня текут слюнки, но я не решаюсь взять у бедной Бесси пригоршню для себя. Теперь, утолив из второго ведра жажду, Бесси может осмотреться. Заметив меня, она с любопытством подходит поближе. Тянется влажным носом к моему лицу, и с губ ее мне на брюки капает вода. Флер тут же подбегает к нам, я жду, что она отгонит от меня скотину: я из тех детей города, кто никогда в жизни не мечтал завести корову. Однако женщина обвивает руками шею животного и приникает ухом к голове коровы, теперь их глаза совсем близко от меня, и Флер шепчет:

— Видишь, Бесси знакомится!

Видно, это приводит ее в восторг.

Флер прижимается к корове и произносит тоном, не допускающим возражений:

— Ну, разве не прелесть?

Я стараюсь украдкой отодвинуть свой стул подальше от Бесси, которая шумно дышит мне в лицо. Моя строптивость отнюдь не отпугивает Флер. Она опускается на колени, обеими руками раздвигает корове губы и показывает мне ее великолепные голубые искусственные зубы.

Хотя совсем недавно я решительно положил конец своей провинциальной привычке удивляться неожиданностям, однако на этот раз я все же не смог сдержаться.

— Искусственные зубы?

— А что тут странного? — искренне поражена Флер.

Слава богу, растерянность присуща не только мне.

— Сейчас у всех коров искусственные зубы! Как бы они смогли иначе есть? Даже у телят выпадают зубы — вода и воздух такие, что зубы начинают разрушаться, а корова тоже хочет жить и давать людям молоко!

После чего мы и пьем молоко. Флер быстро подоила Бесси. Та выдала два ковшика пенистой теплой жидкости, которую я при других обстоятельствах ни за что бы в рот не взял.

4

ремя от времени я кидаю взгляд на Бобби, который сидит сжавшись в комок. На его хмуром лице отвращение — он только что выпил парного молока. Однако отказаться от него не решился. Вообще-то это хорошо, что Бобби владеет собой, кто-нибудь другой на его месте мог бы и разбушеваться. Он не догадывается, в каком положении оказался, не знает, где находится. По крайней мере, для меня бремя неизвестности всегда было невыносимо, и тогда легко отказывали тормоза. Если только он не тайный агент и не полицейский, приставленный следить за нами, то, во всяком случае, человек, который поразительно умеет держать себя в руках. Уму непостижимо, как это иные люди живут, не идя на поводу у своих желаний. Боб напоминает мне тех молодых людей, над которыми я когда-то подшучивала, разъезжая по северной Швеции. Совершеннейшие недотепы, будто одним миром мазаны. Вперится в тебя такой, потом растопырит пальцы и запустит пятерню в волосы, а сам все таращится, такое ощущение, будто от его глаз мостик к тебе протянулся. Значит, подзавела ты его, но ни единой искорки страсти не вспыхнет в серых, цвета оленьего мха, глазах. Все они сомневаются и раздумывают столь долго, что для действий, похоже, и времени не остается. Да еще ломают голову, девушка ты или видение, возникшее из тумана. Один из них проявил невиданную смелость — все топтался да мялся, что-то соображая про себя, и в конце концов пригласил-таки меня на танец. И вот, чтобы распалить его, я нарочно стала вытворять черт-те что. Вертелась и извивалась перед ним, как дьявол, притопывала каблуками и виляла бедрами, трясла головой и вращала глазами. Парень вконец растерялся, ноги у него стали заплетаться. Бедняга сел в калошу, я понимала, что он на чем свет клянет себя за легкомыслие и отчаянность. Он взмок, крупные капли пота стекали по щекам — казалось, будто из-под волос струятся слезы. После танца я краешком глаза понаблюдала за ним. Он залпом осушил свой бокал и как лунатик выбрался из зала, чудо, что еще в дверной косяк не врезался.

Я чуть не задохнулась от смеха, на глазах выступили слезы, да так окончательно и не высохли. Сдавило горло. Куда ты, дурачок! Постой, погоди! Стало нестерпимо жаль, что мы оказались разного поля ягодами.

Надо придумать для Бобби щадящую версию. Если я напрямик выложу ему, где и среди кого он находится, это надломит его и он окончательно замкнется в себе.

В общем-то не так и сложно наплести ему какую-нибудь чушь. Эксперимент — под это понятие можно подвести сегодня, пожалуй, все что угодно. Да я бы и не солгала. К тому же вошло в моду испытывать себя в экстремальных условиях. Мир стремительно преображается, и всегда находятся энтузиасты, которые в изменившихся условиях ищут новые способы существования. Лишь ограниченные и довольные собой обыватели полагают, что их дома, земли и машины гарантируют им стабильность в любых обстоятельствах. Разве только инфляция заставляет их время от времени охать и стенать. Но и это всего-навсего для вида, охи и вздохи — признак хорошего тона. Посетовать есть на что: жизнь беспрерывно дорожает. Про себя же они подсчитывают свои дивиденды и думают — с другим будь что будет, а уж я-то не пропаду.

Итак, я разъясняю Роберту — но не раньше, чем он хватает меня за руку и требует объяснений, — что надо набраться терпения и принять участие в нашем эксперименте. Мы, группа случайно оказавшихся вместе людей, добровольно решили испробовать на собственной шкуре возможность приспособления к условиям полной изоляции. В случае ядерной войны, например, зараженность окружающей среды радиоактивными веществами может заблокировать часть людей в какой-то определенной зоне. Вот нам и хочется узнать, выдержим ли мы, живя в саморегулирующейся системе, где нет ни повседневных обязанностей, ни контактов с друзьями и обществом, где семейные связи нарушены и нельзя поехать куда вздумается. Мы дали свое согласие и не можем раньше времени прерывать эксперимент. Для нас это отнюдь не невинная игра. Мины по краю карьера, разумеется, настоящие, ведь вот слабонервный Сэм не вынес испытания и погиб. Я стараюсь убедить Роберта проверить свою выносливость и стойкость, другого выхода нет, пусть вольется в нашу компанию, любому современному человеку такого рода опыт пойдет только на пользу. Конечно же он потребует назвать ему срок — деловые люди всегда хотят знать, с какого часа до какого, надолго ли.

Тут я бессильна. Нам сказали: на некоторое время. Намекнули, что срок заключения, во всяком случае, сократится. Все будет зависеть от нас самих. Дескать, корректное поведение, послушание… Неопределенность и вселяет в мужчин беспокойство. Постепенно растет подозрение, что с нами хотят покончить втихую. И таким образом избавиться от нас без лишних хлопот. Ведь антисоциальный элемент повсюду расцвел пышным цветом. Человечеству нужны надежные фильтры и крепкая рука. Мужчины сами себя взвинтили и поверили своему воображению. На самом же деле мы никому не в обузу. По крайней мере, здесь, в этом заброшенном карьере. Но поди разъясни им! Нервы на пределе, уж и не знаешь, из какой метлы ждать выстрела. Вчера накинулись как безумные на потерпевший аварию планер Роберта. Надо им было сжигать этот покореженный планер? Хотя и оставлять его тоже ни к чему. Это во сне мы можем подняться в воздух и улететь отсюда, а наяву — никогда.

Мужчины могли бы сразу догадаться, что Боб им не опасен. Их заразил своей нервозностью Эрнесто, этот только и ждет нападения и светопреставления. Обычно он решается выбраться из-под крыши лишь после полудня, когда тень от стены карьера перемещается к нашим вивариям, выходит, словно медведь из своей берлоги, долгое время стоит в дверях, щурится, принюхивается, протирает кусочком замши свои дымчатые очки, чтобы яснее разглядеть все вокруг. В такие минуты кажется, что у него даже уши вытягиваются, чтобы лучше уловить звуки и голоса. Вечно у него на шее болтается бинокль, который он никому другому просто так не доверит; постоянно ему надо выискивать на стене карьера снайперов. Когда-то он якобы слышал о тайной секте охотников на людей и теперь полагает, что корыстные чиновники из Международного управления по надзору за тюрьмами продали им лицензию на уничтожение всех нас. Остальные позволяют Эрнесто морочить им голову — а может, просто делают вид, что верят его россказням, — во всяком случае, смотрят ему в лицо, словно это экран телевизора, на котором нескончаемой чередой бегут кадры фильма о том, что происходит за пределами карьера. Постепенно все привыкли начинать день, когда дверные проемы вивария погружаются в тень и трудно становится взять их на мушку. Один лишь Уго отваживается порой поиздеваться над Эрнесто и с удовольствием начинает разглагольствовать об огневых качествах винтовок с инфраприцелом. Я не очень точно представляю себе, насколько хорошо видно в сумерках или темноте с помощью такого приспособления, однако кое-какие логические конструкции способен постичь и женский ум. Эрнесто то и дело корит и предупреждает меня, чтобы я не бродила по карьеру при ярком утреннем свете; угрожает столкнуть Бесси в кратер, чтобы забота о корове не выгоняла меня из вивария. Эти разговоры для меня как нож в сердце, я впадаю в такое бешенство, что начинаю молотить кулаками Эрнесто в грудь и кричать: я никому не позволю трогать Бесси! Ведь именно Бесси не дает мне пасть духом. Немного успокоившись, я выкладываю ему свои аргументы. Где они возьмут столько охотников на людей, которые держали бы нас на прицеле денно и нощно! Когда мы подписывали в тюрьме соглашение, нам совершенно недвусмысленно сказали: с этого времени будете жить в колонии без стражи. И лучше не терзать себя догадками — как долго это продлится. Меня тоже пробирает дрожь, когда вспоминаю, как темнили чиновники. Разговор был весьма неопределенным. Они все время ссылались на циркуляр Международного управления по надзору за тюрьмами. Авторитетная комиссия этого управления нашла, что тюрьмы перенаселены сверх всякой меры и бюджет многих государств перегружен расходами на содержание массы заключенных. В силу этого комиссия и порекомендовала испытать систему исправительных колоний самообслуживания. Тогда-то и отобрали из числа заключенных добровольцев, дабы провести эксперимент. Эксперимент — что касается этого слова, то я могу смело смотреть в глаза Роберту, не подозревающему ничего дурного.

Но как долго будет продолжаться это испытание, чтобы оно смогло оправдать себя?

У Сэма срок заключения оказался коротким. Его останки, вероятно, растащили стервятники. Эрнесто якобы нашел на дне карьера карман от жилета Самюэля вместе с карманными часами. Я не захотела смотреть на это. Остальные, кажется, тоже.

Возможно, правы были те, кто остался в тюремных камерах, отказавшись от заманчивого предложения администрации! Почти свобода? Жизнь на природе? А комфорт? Но кто там позаботится о нас? И врачебной помощи нет! А если я заболею? Неужто я должна умирать в карьере всеми покинутой? Даже охраны нет? А вдруг сюда проникнут террористы? Они проникают куда угодно: у кого есть оружие, у того найдутся и миноискатели. Ах, раз в месяц можно делать заявки на все необходимое? Продукты и вещи покупаются за счет заключенного. Надо оставить распоряжение своему банку? Бог мой, во что же обойдется тогда мнимая свобода?

Хорошо, что нашлось хоть столько добровольцев, чтобы можно было оправдать создание такой колонии. Все же хлопотная и дорогостоящая затея, без помощи разных там фондов им бы не справиться. Международное управление по надзору за тюрьмами добилось объявления заброшенного ртутного карьера закрытой зоной, минный пояс вокруг гигантского каньона тоже потребовал кое-каких затрат. Пришлось отремонтировать старую железную дорогу, ведущую в карьер, чтобы доставить туда отслужившие свой век товарные вагоны, ставшие для нас вивариями. Затем установили грузовой лифт и оснастили его хитроумным электронным устройством, так что лифт стал управляться только сверху. После чего направленными взрывами завалили железнодорожный въезд в карьер. Строй и тут же разрушай.

Специальное ведомство занимается нашим снабжением: банковскими чеками, закупкой заказанного товара, доставкой вещей и транспортировкой их вниз на лифте. Наши желания вынужденно скромны. Все виды затрат строго ограничены. Именно это обстоятельство чуть было не склонило Уго аннулировать свое согласие поселиться в колонии. Жизнь в самоизоляции должна иметь свои специфические радости, пытался втолковать он администрации. Он добивался разрешения заказать сборный бассейн с водоочистительной установкой. Хотел также уплатить за портативный ватерклозет. И, разумеется, ему требовался микрокомпьютер в качестве партнера по шахматам. Мы цивилизованные люди, пытался убедить он чиновников. Бесполезно. Вконец отчаявшись, он выложил карты на стол. Мол, а как же права человека, как-никак он, Уго, сам финансирует эти покупки! Но его и слушать не стали. У заключенного нет никаких прав, кроме прав заключенного. И хватит болтать ерунду. Должен понимать — не отдыхать едет на свою виллу на Средиземном море, а препровождается под конвоем охранников в тюрьму на открытом воздухе. И все же Уго примкнул к нашей компании. Теперь ходит справлять нужду за кучу мусора и принимает душ под еле сочащейся струйкой воды. Труба, спускающаяся по стене каньона, проржавела, и кран с трудом поворачивается. Мне приходится открывать и закрывать его обеими руками. Воду для Бесси я таскаю издалека. Может быть, корове хотелось бы пить и чаще, но я и так выбиваюсь из сил с этими ведрами. Мужчины нарочно не помогают мне. Один лишь Жан приходит иногда на помощь. Остальные терпеть не могут Бесси. Упрекают меня, что я только о глупой скотине и забочусь. Эти остолопы, похоже, ревнуют меня к Бесси. Ничем другим этого не объяснить.