Глянцевая женщина

— Ты что, с ума сошел?!

— Я хочу белый «мерседес»! — закричал вдруг Чулков тонким голосом и затопал ногами.

Мира Степановна расхохоталась.

— Ты что — опять?! — злобно уставился на нее супруг.

— Да нет, — Мира Степановна благодушно улыбалась, — будет тебе белый «мерседес», хотя, на мой взгляд, это глупо — гак демонстрировать наши связи.

— А на мой взгляд, очень даже умно! И. нечего хихикать. Попробуй только обмани опять.

— Не обману. И. вовсе я над тобой не смеюсь. Я вспомнила один прелестный эпизод из своей жизни. Ты, Захар, не подумай — мне как раз нравится, что ты так добиваешься своего. Ты — истинный артист. Артист и должен добиваться и ролей, и званий. Гордость тут неуместна. И ждать, когда тебе на блюдечке дадут все, — вот это глупо. Мне просто показалось, что «мерседес» — это уж слишком. Разговоры пойдут — мол, водим дружбу с мафией. Ну да ладно, переживем. А вспомнила я вот что. Я училась тогда на четвертом курсе университета, была девица уже взрослая. И однажды профессор мне по истории поставил тройку. А я хотела пять. И что, ты думаешь, я сделала? Прямо на лекции бросилась на пол в аудитории и забила руками и ногами, требуя исправить оценку, представляешь?

— Ты мне об этом не рассказывала, — вытаращил глаза Чулков.

— На ум не приходило. А вот сейчас увидела, как ты топаешь ножкой, — и вспомнила. Я своего умею добиваться.

— А я у тебя учусь, — кокетливо проговорил Чулков.

— И молодец. Поэтому мы все и имеем.

— Ты хоть бы показала мне, какие пришли документы на мое имя. Что ты их прячешь от меня? Я хочу видеть написанное золотыми буквами свое имя: народный артист Чулков Захар Ильич.

— Мне нужна твоя искренняя оценка, когда мы будем вручать тебе на сцене звание, при полном зале зрителей. Именно там ты должен увидеть все впервые. И непременно прослезись.

— Еще бы! Я перед этим буду смотреть прямо на прожектор — вот слезы сами и побегут.

— А тут, — Мира Степановна указала на свою грудь, — у тебя ничего уже нет? Неужто ты так эмоционально беден, что тебе нужно на ослепляющий фонарь смотреть в упор, чтобы заплакать?! Я ведь растила из тебя актера, а ты как был…

— Кем?!

— Ну, не кипятись опять. И дай мне телефон. Чтобы выбить тебе «мерседес», мне нужно как следует потрудиться.

Пока супруга названивала спонсорам и договаривалась с ними о проведении чествования, Чулков незаметно выскользнул за дверь. Он так долго воздерживался от спиртного, что было уже невмоготу. Мира Степановна в последнее время и впрямь ослабила вожжи — возраст свое брал. Испугалась, должно быть, что в старости останется одна. Дошло до нее наконец, что нельзя пружину слишком туго закручивать — отдача может быть смертельной.

Он пробежал пару кварталов легкой трусцой, свернул направо и вошел в маленькое кафе, где продавали в разлив спиртное. Торопливо выпив рюмочку коньяка прямо у стойки, он взял еще одну и бутерброд с семгой и сел в углу за столик. И тут в кафе зашел Стас Провоторов. Широко улыбнувшись — глаза его при этом оставались злыми, — он кивнул Чулкову и подошел к стойке.

«Вот принесла его нелегкая», — подумал было Чулков, но в ту же минуту понял, что вовсе и не прочь выпить спокойненько в компании, а не на бегу, с оглядкой, как это делал всегда.

— Садись! — жестом хозяина пригласил он Провоторова. — Что пьем?

— Все водочку, Ильич, ее, родимую.

— А я в последнее время больше по коньячку.

— И я бы с удовольствием, да карманы дырявые.

— Слушай, давай возьмем бутылку коньяку на двоих, я угощаю! — неожиданно решительно заявил Чулков.

Через несколько минут, захмелевшие, они клялись друг другу в дружбе. Посетителей в крохотном кафе, кроме них двоих, не было. Бармен, молоденький парнишка, читал глянцевый журнал и не обращал на них внимания. Звучала тихая музыка, и все располагало к задушевной беседе.

— Гляжу я на тебя, Ильич, и удивляюсь, — сказал Провоторов. — Вот мы с тобой ровесники, а выглядишь ты лет на десять моложе. Почему? Ведь, кажется, употребляешь тоже. — Он кивнул на бутылку. — Открой, в чем секрет?

— В моей супруге окаянной, — хихикнул Чулков, — на нее ж, кроме меня, никто не покушается, вот она и бережет меня. По курортам два раза в год таскает, в больницу заставляет ложиться чуть ли не каждый месяц на различные процедуры. То сосуды нам с ней промывают, то витамины колют — замучила меня совсем. Но зато бодр, — встряхнул он плечами, — могу ей соответствовать.

— И не только ей, — подхихикнул Стас.

— А ты откуда знаешь? — Брови Чулкова полезли вверх.

— Да весь театр знает, что у тебя и с Пуниной был роман, и с Тучковой, и с Павивановой.

— С Павивановой не было! — отверг предположение Чулков. — Эта злыдня на меня капает Завьяловой. На гастролях-то, помнишь, я закрутил немного с горничной в гостинице, а Мира Степановна тогда не поехала с нами, дела в Москве у нее были…

— Да помню, помню, — перебил его бесцеремонно Провоторов, — вы четверо тогда кричали в номере на всю гостиницу.

— Ну да. Павиванова горничную позвала, как только Мира Степановна примчалась из Москвы после ее звонка. Мы с горничной, конечно, отрицали все, а Павиванова настаивала, что сама видела, как горничная заходила ко мне в номер в час ночи и пробыла у меня ровно час. Засекала, паскуда! Сидела, караулила, как будто частный детектив. У-ух, ненавижу! Убил бы, кажется… — Тут он внезапно замолчал и захлопал глазами.

— Д-да-а… — глубокомысленно протянул Провоторов, — может, и Павиванову убьют. Тогда я — глух и нем. Я тебя ни за что не заложу. Даже под пытками. Теперь мы кореша с тобой, Ильич.

— Т-ты… ты чего? С ума сошел? Ты спятил? Ты что буровишь-то? — От страха Захар Ильич даже заикаться стал.

— А что я такого сказал?

— При чем тут — «заложу, не заложу»? Я что — убийца, что ли?

— Ты? — удивился Провоторов. — А зачем тебе их убивать?

— Вот именно! — воскликнул с волнением Чулков. — А то — «не заложу»…

— Не, давай разберемся. Ты же сказал, что ты ее убьешь. Ну, в смысле Павиванову. Я на это тебе и ответил, что я тебя не заложу. Убивай. Она — стерва. И этих двоих мне — веришь? — ничуть не жалко. Они всю жизнь по трупам шли. Из глотки рвали себе все — и звания эти поганые, и деньги.

— Слушай, Стас, — попытался урезонить захмелевшего собутыльника Чулков, — ты в самом деле соображай, что говоришь. Я же так просто ляпнул. Так же все говорят, когда злы на кого-нибудь. Это вообще такая поговорка. Чуть что, «так и убил бы» говорят. А ты сразу…

— Ильич, да что ты гоношишься? Сказал — не выдам, значит, все. Заметано. Я же не без понятия. Ты только звание мне сделай.

— Че-го-о?!

— А что ты удивляешься? Тебе можно, а я чем хуже? Я артист очень даже хороший. Не хуже тебя. Но ты вот-вот будешь народным, а я никто, ничто и звать никак. Неспра-ведли-и-иво!..

— Несправедливо, говоришь? Что ж тут несправедливого? Я пашу, а ты пьешь.

— И ты пьешь.

— Но я главные роли играю!

— И я бы играл, если бы у меня была жена — главный режиссер.

— Так и искал бы себе тоже такую!

— Такую?!. — Провоторов скривил лицо. — Да ни за что!

— А-а… Видишь, ты какой гордый? А я не гордый. Мне сойдет и Мира Степановна. Лишь бы главные роли давала да звания.

— Ты циник.

— Нет, я — артист. Я хочу себе сделать карьеру. И ради этого пойду на все.