Глянцевая женщина
Шрифт:
— Ты что, с ума сошел?!
— Я хочу белый «мерседес»! — закричал вдруг Чулков тонким голосом и затопал ногами.
Мира Степановна расхохоталась.
— Ты что — опять?! — злобно уставился на нее супруг.
— Да нет, — Мира Степановна благодушно улыбалась, — будет тебе белый «мерседес», хотя, на мой взгляд, это глупо — гак демонстрировать наши связи.
— А на мой взгляд, очень даже умно! И. нечего хихикать. Попробуй только обмани опять.
— Не обману. И. вовсе я над тобой не смеюсь. Я вспомнила один прелестный эпизод из своей жизни. Ты, Захар, не подумай — мне как раз нравится, что ты так добиваешься своего. Ты — истинный артист. Артист и должен
— Ты мне об этом не рассказывала, — вытаращил глаза Чулков.
— На ум не приходило. А вот сейчас увидела, как ты топаешь ножкой, — и вспомнила. Я своего умею добиваться.
— А я у тебя учусь, — кокетливо проговорил Чулков.
— И молодец. Поэтому мы все и имеем.
— Ты хоть бы показала мне, какие пришли документы на мое имя. Что ты их прячешь от меня? Я хочу видеть написанное золотыми буквами свое имя: народный артист Чулков Захар Ильич.
— Мне нужна твоя искренняя оценка, когда мы будем вручать тебе на сцене звание, при полном зале зрителей. Именно там ты должен увидеть все впервые. И непременно прослезись.
— Еще бы! Я перед этим буду смотреть прямо на прожектор — вот слезы сами и побегут.
— А тут, — Мира Степановна указала на свою грудь, — у тебя ничего уже нет? Неужто ты так эмоционально беден, что тебе нужно на ослепляющий фонарь смотреть в упор, чтобы заплакать?! Я ведь растила из тебя актера, а ты как был…
— Кем?!
— Ну, не кипятись опять. И дай мне телефон. Чтобы выбить тебе «мерседес», мне нужно как следует потрудиться.
Пока супруга названивала спонсорам и договаривалась с ними о проведении чествования, Чулков незаметно выскользнул за дверь. Он так долго воздерживался от спиртного, что было уже невмоготу. Мира Степановна в последнее время и впрямь ослабила вожжи — возраст свое брал. Испугалась, должно быть, что в старости останется одна. Дошло до нее наконец, что нельзя пружину слишком туго закручивать — отдача может быть смертельной.
Он пробежал пару кварталов легкой трусцой, свернул направо и вошел в маленькое кафе, где продавали в разлив спиртное. Торопливо выпив рюмочку коньяка прямо у стойки, он взял еще одну и бутерброд с семгой и сел в углу за столик. И тут в кафе зашел Стас Провоторов. Широко улыбнувшись — глаза его при этом оставались злыми, — он кивнул Чулкову и подошел к стойке.
«Вот принесла его нелегкая», — подумал было Чулков, но в ту же минуту понял, что вовсе и не прочь выпить спокойненько в компании, а не на бегу, с оглядкой, как это делал всегда.
— Садись! — жестом хозяина пригласил он Провоторова. — Что пьем?
— Все водочку, Ильич, ее, родимую.
— А я в последнее время больше по коньячку.
— И я бы с удовольствием, да карманы дырявые.
— Слушай, давай возьмем бутылку коньяку на двоих, я угощаю! — неожиданно решительно заявил Чулков.
Через несколько минут, захмелевшие, они клялись друг другу в дружбе. Посетителей в крохотном кафе, кроме них двоих, не было. Бармен, молоденький парнишка, читал глянцевый журнал и не обращал на них внимания. Звучала тихая музыка, и все располагало
к задушевной беседе.— Гляжу я на тебя, Ильич, и удивляюсь, — сказал Провоторов. — Вот мы с тобой ровесники, а выглядишь ты лет на десять моложе. Почему? Ведь, кажется, употребляешь тоже. — Он кивнул на бутылку. — Открой, в чем секрет?
— В моей супруге окаянной, — хихикнул Чулков, — на нее ж, кроме меня, никто не покушается, вот она и бережет меня. По курортам два раза в год таскает, в больницу заставляет ложиться чуть ли не каждый месяц на различные процедуры. То сосуды нам с ней промывают, то витамины колют — замучила меня совсем. Но зато бодр, — встряхнул он плечами, — могу ей соответствовать.
— И не только ей, — подхихикнул Стас.
— А ты откуда знаешь? — Брови Чулкова полезли вверх.
— Да весь театр знает, что у тебя и с Пуниной был роман, и с Тучковой, и с Павивановой.
— С Павивановой не было! — отверг предположение Чулков. — Эта злыдня на меня капает Завьяловой. На гастролях-то, помнишь, я закрутил немного с горничной в гостинице, а Мира Степановна тогда не поехала с нами, дела в Москве у нее были…
— Да помню, помню, — перебил его бесцеремонно Провоторов, — вы четверо тогда кричали в номере на всю гостиницу.
— Ну да. Павиванова горничную позвала, как только Мира Степановна примчалась из Москвы после ее звонка. Мы с горничной, конечно, отрицали все, а Павиванова настаивала, что сама видела, как горничная заходила ко мне в номер в час ночи и пробыла у меня ровно час. Засекала, паскуда! Сидела, караулила, как будто частный детектив. У-ух, ненавижу! Убил бы, кажется… — Тут он внезапно замолчал и захлопал глазами.
— Д-да-а… — глубокомысленно протянул Провоторов, — может, и Павиванову убьют. Тогда я — глух и нем. Я тебя ни за что не заложу. Даже под пытками. Теперь мы кореша с тобой, Ильич.
— Т-ты… ты чего? С ума сошел? Ты спятил? Ты что буровишь-то? — От страха Захар Ильич даже заикаться стал.
— А что я такого сказал?
— При чем тут — «заложу, не заложу»? Я что — убийца, что ли?
— Ты? — удивился Провоторов. — А зачем тебе их убивать?
— Вот именно! — воскликнул с волнением Чулков. — А то — «не заложу»…
— Не, давай разберемся. Ты же сказал, что ты ее убьешь. Ну, в смысле Павиванову. Я на это тебе и ответил, что я тебя не заложу. Убивай. Она — стерва. И этих двоих мне — веришь? — ничуть не жалко. Они всю жизнь по трупам шли. Из глотки рвали себе все — и звания эти поганые, и деньги.
— Слушай, Стас, — попытался урезонить захмелевшего собутыльника Чулков, — ты в самом деле соображай, что говоришь. Я же так просто ляпнул. Так же все говорят, когда злы на кого-нибудь. Это вообще такая поговорка. Чуть что, «так и убил бы» говорят. А ты сразу…
— Ильич, да что ты гоношишься? Сказал — не выдам, значит, все. Заметано. Я же не без понятия. Ты только звание мне сделай.
— Че-го-о?!
— А что ты удивляешься? Тебе можно, а я чем хуже? Я артист очень даже хороший. Не хуже тебя. Но ты вот-вот будешь народным, а я никто, ничто и звать никак. Неспра-ведли-и-иво!..
— Несправедливо, говоришь? Что ж тут несправедливого? Я пашу, а ты пьешь.
— И ты пьешь.
— Но я главные роли играю!
— И я бы играл, если бы у меня была жена — главный режиссер.
— Так и искал бы себе тоже такую!
— Такую?!. — Провоторов скривил лицо. — Да ни за что!
— А-а… Видишь, ты какой гордый? А я не гордый. Мне сойдет и Мира Степановна. Лишь бы главные роли давала да звания.
— Ты циник.
— Нет, я — артист. Я хочу себе сделать карьеру. И ради этого пойду на все.