Гнёт ее заботы

Человеческая фигура, в охватившем его отчетливо-ярком наваждении, подняла деревянные веки и пристально посмотрела на него своими крошечными, но без сомнений человеческими глазами, а затем по исполненным муки чертам грубо вырезанного лица побежала вниз алая кровь. Деревянный рот изваяния раскрылся и произнес.

– Accipite, et bibite ex eo omnes.

«Примите и пейте из нее все», - мысленно перевел он эту латинскую фразу.

Он был почти уверен, что это строка из католической мессы, произносимая, когда священник превращает воду в Христову кровь.

Затем он заметил, что под распятьем висит ржавая железная чаша [400] , и кровь сбегает в нее по худым деревянным ногам. Он потянулся к чаше, но в этот миг на солнце набежало облако, и на погрузившемся в полумрак кресте висел уже не спаситель, а он сам, наблюдая чьими-то глазами, как он вонзает eisener brecheв бок распятой фигуры.

Из раны хлынула вода, и ему не нужно было ее пробовать, чтобы знать, что она была соленой - морской водой. Вода прибывала и темнела, а затем, заполнив подвал, хлынула наружу в Арно, которая каким-то образом одновременно была и Темзой и Тибром, и понеслась к морю; маленькая крыша над распятьем превратилась в корабль, но он к этому времени был уже слишком далеко в море, чтобы Кроуфорд мог разобрать, что за судно это было. Дон Жуан?Может быть ковчег? «Одно из них - чтобы спасти нас от моря, - головокружительно подумал он, - другое - чтобы предать в его объятья».

400

На Тайной Вечере Иисус Христос произносит следующие слова. Над хлебом: «Примите и вкусите от него все: ибо это есть Тело Мое, которое за вас будет предано». Над чашей: «Примите и пейте из нее все: ибо это есть чаша Крови Моей, Нового и Вечного завета, которая за вас и за многих прольется во отпущение грехов. Это совершайте в память обо мне». Во исполнение данного завета во время Божественной Литургии (Мессы) происходит освящение Даров - хлеба и вина, которые становятся Телом и Кровью Христа.

Он осознал, что фляжка опустела, и что солнце за их спиной опустилось. Они были теперь внизу, посреди поросших лесом предгорий, и он, прищурившись, посмотрел на оставшиеся позади пламенеющие красным закатным свечением горные пики, через чьи каменные владения путешествовал их маленький сухопутный корабль, островок теплой жизни посреди холодного величия гор, и он поежился и поблагодарил привидевшегося ему Христа, или кто бы это ни был, за лошадей и даже за Джозефину.

Где-то впереди простирался окруженный стеной древний город Парма - некогда город галлов, затем важный город Римской Империи, а ныне, с благословления Австрийцев, принадлежащий французам; его величественные сады и променады [401] по праву считались одними из самых прекрасных в Италии. Но мысли Кроуфорда были сейчас от этого далеки. Сейчас он думал лишь о том, как отыскать какую-нибудь конюшню. Конюшню, в которой найдется солома, чтобы им с Джозефиной не пришлось спать в зловонной карете.

401

Променад - место для гуляния.

ГЛАВА 24

Their watchmen stare, and stand aghast,

As on we hurry through the dark;

The watch-light blinks as we go past,

The watch-dog shrinks and fears to bark…

— George Crabbe

Их стражи в ужасе стоят,

Когда несемся мы сквозь тьму;

Огни мигают, пряча взгляд,

И пес не лает на Луну…

— Джордж Крабб [402]

Возможно из-за того, что Парма [403] была занята про-австрийскими войсками, на следующее утро в конюшню не заявился священник, чтобы выдворить спутавшуюся с вампирами женщину из города. На рассвете хозяин конюшни отворил тяжелую деревянную дверь, тяжело ступая, подошел к одному из стойл и вывел лошадь, при этом он даже не взглянул туда, где на восхитительно мягкой копне соломы лежали Кроуфорд с Джозефиной, укрытые запасной лошадиной попоной.

402

Джордж Крабб, Сэр Юстас Грэй.

403

Парма - второй по величине, после Болоньи, город Эмилия-Романьи.

Кроуфорд сожалел лишь том, что Байрон не догадался упаковать одеяла.

Мужчина вывел лошадь во двор, и Кроуфорд отбросил попону в сторону и поднялся. Он направился к карете, но там обнаружил, что кувшин с водой каким-то образом подхватил вездесущее чесночное зловоние, и, честя его на чем свет, захватил один из хрустальных бокалов Байрона, приблизился к поилке для лошадей и зачерпнул воды. Вода на вкус оказалась вполне приличной, так что он снова наполнил бокал и направился к Джозефине.

Он опустился возле нее и несколько секунд просто смотрел на ее худое, напряженное лицо. Когда он засыпал, она все еще бодрствовала, уставившись в потолок и сгибая связанные запястья и лодыжки, так что для него было загадкой, когда же она, наконец, позволила себе заснуть.

Он нежно потряс ее плечо, и ее глаза тут же распахнулись.

– Это я, Майкл, - сказал он, пытаясь заставить голос звучать обнадеживающе, хотя понимал, что был последним, кого она хотела сейчас видеть.
– Присядь, чтобы я мог дать тебе воды.

Она вздернула себя вверх и покорно глотнула из бокала, который он поднес к ее губам. Сделав несколько глотков, она покачала головой, и он убрал бокал.

– Можешь меня развязать, - хрипло сказала она.
– Я не буду пытаться убежать.

– Или убить себя?

Она отвела взгляд.
– Или убить себя.

– Я не могу, - устало ответил Кроуфорд.
– Я бы не сделал этого, даже если бы это касалось только тебя. Я люблю тебя, и не хочу способствовать твоей смерти. Но в любом случае, это касается не толькотебя. Есть еще ребенок.

– Его ребенок, - сказала она. В ее голосе сквозило безразличие.
– Думаю, он действительно его. Они могут иметь детей от нас, ты знаешь.

Кроуфорд подумал о сестре-близняшке Шелли, которая вросла в его тело, когда он был еще в лоне матери, и в результате их затянувшегося соприкосновения заразила его и сделала его не вполне человеком. Изможденное лицо Джозефины напомнило ему лицо Христа, которое явилось ему во вчерашнем наваждении, и он взмолился, чтобы человеческий зародыш был единственным, кого вынашивает Джозефина.

– Нет, это человеческий ребенок, - сказал он.
– Вспомни, я доктор, который на этом специализируется. Ты уже была беременна, когда впервые…. когда ты первый раз трахаласьс Полидори. Он отвернулся, чтобы она не увидела ярость, сверкнувшую в его взгляде.
– Даже если Полидори удалось тоже тебя оплодотворить - они могут это сделать, их нечеловеческий плод вырастает вместе, или даже внутри человеческого, который уже там был - наш ребенок все еще там, и будет, по меньшей мере, настолько же человеком, насколько им был Шелли.

Она закрыла глаза - с неожиданным состраданием он увидел, как глубоко изборождены морщинками ее веки - и по ее щекам покатились слезы.
– Ох, - несчастно вздохнула она.

Где-то минуту ни один из них не решался прервать молчание. Из-за перегородки стойла высунулась лошадиная голова и изучающее посмотрела на них, затем фыркнула и снова скрылась из вида.

Джозефина вздохнула.
– Выходит, это даже могут быть… близнецы.

– Верно.

Джозефина поежилась, и Кроуфорд напомнил себе, что она сама была одной из близняшек, и что ее мать умерла от кровотечения через несколько минут, после того как ее родила.