Гнев Земли

– Ты чего, Данилиха? – спросил Егор бабку, впервые переступившую порог ФАПа.

– Да вот кошка, стервоза такая, ни с того ни с сего взбесилась, - выругалась старуха, – Впилась зубищами прямо в ногу, сучка разэтакая…

– А, может, ей мужика, в смысле, кота надо? – захихикал лекарь.

– Да она, проститутка старая, мне ровесница!
– возмутилась Данилиха, - Какой еще кот! Утром вышла в сени, гляжу: два желтых глазища, я и не поняла сначала, что это такое, а потом кошка, мать ее так, заверещала и в ногу вцепилась.

Егор, подавляя приступы накатывающегося изнутри смеха, спросил:

– Кошка от бешенства привита?

– Чегось? – не расслышала и не поняла бабка.

Ветеринар махнул рукой:

– В сельскую больницу тебе ее надо.

Данилиха подозрительно глянула на врачевателя:

– Это еще зачем?

– Уколы от бешенства делать.

Бабка сморщила и без того дрябло-морщинистое лицо:

– Я в жизни по больницам не шлялась, даже детишков в поле, лесу и дома рожала. Неча мне таперича свою задницу оголять.

– Так ведь если кошка бешенная, ты тоже заразишься и через неделю помрешь, - зевая, сообщил Катасонов.

Данилиха опять махнула рукой:

– Ну и х… с ним, мне ить зимой девяносто один исполнится. Я свое отжила, мне в гроб ложиться не страшно.

– Как хочешь, - обрадовался лекарь, - А то гляди всего семь уколов, ну и не пить во время лечения.

– Вот еще, - зашипела старуха, - Я без своей наливочки и дня не протяну. Ты лучше мне ногу перевяжи, да и пойду я.

Едва Данилиха ушла, на пороге появился дед Степан. Ветеринар приветствовал его вопросом:

– Опять геморрой одолел?

– Не-а-а, - прошамкал беззубым ртом дед, - Альма моя, сучья дочь, взбесилась!

Егор обрадовано хлопнул в ладоши:

– Я ее усыплю, а с тебя стакан первача.

Степан закачал головой:

– Да я ее уже топором укокошил. Она с утра взбесилась: кошку и двух курей разодрала в клочья, на старуху мою кинулась, та ухватом печным насилу отбилась, меня за задницу куснула. Не узнал я своей Альмы – шерсть дыбом, клыки оскалены, пена на пасти, глазища огнями желтыми сверкают.

– Бешенство, - авторитетно заявил Катасонов, - Теперь тебе только уколы помогут, у меня есть семь штук итальянские. Каждую ампулу по тридцатке отдаю.

– А без уколов никак? – скривился дед, подсчитав в уме всю сумму.

– Никак, - отрезал Егор, - А в больнице лечение дороже выйдет на сотню.

Степан покряхтел и кивнул:

– Ладно, начнем сегодня. Не хочется Богу душу отдавать в бешенстве.

Ворошиловка, отделение полиции, 12:07.

В деревне не было постоянного участкового – слишком население невелико, поэтому два-три раза в неделю он приезжал из райцентра. Апартаменты стража правопорядка представляли собой комнатенку в клубе с изолированным входом. Хоть и не положен был ворошиловцам по штату свой полицейский, как в соседних селах, но зато на их страже стоял не какой-нибудь забулдыга сержант, а целый старший лейтенант.

Бывший старший опер из отдела по розыску пропавших почти год был участковым в глухой сельской местности. Раскрутив последнее своё «оперское» дело, старший лейтенант Гончаленков вышел на криминальную верхушку, в которой заправляли свои же полковники и генералы из МВД.

Честному, а по понятиям начальства завравшемуся оперу, как водится, «обломали крылья на лету». Сначала отменили присвоение очередного звания, а затем и понизили в должности. Гончаленков, впрочем, не сдался, и скоро его подставили под ДТП со смертельным исходом.

Чтобы не угодить за решетку бывший старший опер на два года одел армейские сапоги в звании рядового в двадцать шесть лет. Пройдя круги «неуставщины» и «дедовщины» ВВ, а также, познав все тяготы семимесячной служебной командировки на Северный Кавказ, он вновь вернулся в структуру МВД. В звании восстановили, но из «большой игры» вышибли окончательно, определив в эту глухомань.

В деревне с населением двести шестьдесят три человека, где более половины жителей – это пенсионеры, дети, инвалиды, крайне редко происходило что-нибудь преступное. Четверо бывших заключенных, один из них досрочно освобожденный, один несовершеннолетний, состоящий на учете в детской комнате милиции за бродяжничество – вот и вся криминальная «элита».

За все время новой работы Гончаленков разобрал два десятка заявлений на почве «бытовухи» – в основном семейные скандалы на почве пьянки. Правда, было одно исчезновение, однако «пропавший» отыскался сам через две недели, которые провел у любовницы в соседнем селе, пока та его не выгнала. Имелся в «активе» участкового уполномоченного и один настоящий труп самоубийцы, что повесился опять-таки по пьяному делу.

Случалось, что воровали односельчане иногда друг у друга по «хозяйственной надобности» или уносили «плохо лежащее государственное имущество» с карьера. В таких случаях заявлений не писали – разбирались своими силами, били иногда по нетрезвости физиономии и тела, но и тут сор предпочитали из избы не выносить.

Сегодня старший лейтенант приехал по поводу заявления гражданки Коняевой об избиении ее сожителем. Все было ясно наперед: пьяный мужик избил свою бабу, та тоже была в изрядном подпитии. Ещё поорут два-три дня, может, и опять побои будут, а потом помирятся, вновь напьются и заберут «заяву».

Однако сигнал есть, и участковый обязан на него отреагировать. Выдохнув и, приняв безразличное выражение лица, Гончаленков постучал в ворота дома Коняевой. Никакого отзыва, видимо, его обитатели еще спали после ночной попойки.

Деревенское кладбище. 14:41.

Кто-то мечтал в детстве стать космонавтом, кто-то врачом или кинозвездой, новое поколение грезит о теплом местечке менеджера банкира или президента. А вот Николай Николаевич Бесплатников всю свою сорокалетнюю жизнь имел одну только страсть – кладбище и все, что с этим связано.

С раннего детства маленький Коля посещал все окрестные похороны, дневал и ночевал на старых и новых кладбищах, вызывая этим восхищение сверстников и даже более старших ребят. Обеспокоенные родители отвели Колю к психиатру, тот долго беседовал, обследовал, устраивал консилиумы, а потом выдал какой-то заумный диагноз с незнакомо-устрашающим словосочетанием «некрофильные тенденции».

Мать заглянула в медицинский энциклопедический словарь и чуть не хлопнулась в обморок. Единственным утешением было то, что призывник Бесплатников получил белый билет. Однако Николай Николаевич не был психом или извращенцем.

Просто его привлекали величественный покой и торжественная тишина погостов, шелест травы и листвы, под которые мысли само собой переносятся на тайны бытия, вопросы вечности, бессмертия, мистицизма и оккультизма. Он любил философствовать о жизни и смерти среди последнего пристанища человеческих тел, смотреть за работой землекопов, слушать байки и россказни гробовщиков, могильщиков и сторожей.