Гнездо времени

– Французский коньяк столетней выдержки. Пятьсот долларов за рюмку!

Петя опять захрюкал, а Оля сказала с некоторым вызовом:

– Вообще-то я не против. Будет что вспомнить!

– Ну уж, мамочка, это дудки!
– подпрыгнул Петя.
– На пятьсот долларов можно месяц не просыхать. Доживешь до ста лет, куплю тебе бутылку соответствующей выдержки. А пока пей, чего попроще!

Оля внезапно обернулась ко мне:

– Купите даме всего одну рюмку столетнего коньяка!

– Мы, кажется, уже на "ты", - сказал я оторопело.

– Тем более, - согласилась Оля.

– Так купишь или нет?

Я оказался в труднейшем положении. На этот прямой вопрос надо было отвечать однозначно. Но что? Я бегло взглянул на Петю - он отвел глаза, будто бы изучая лианы, свисавшие с потолка. Пауза затягивалась, а в голову не приходил достойный ответ.

Обычно в таких душещипательных местах повествование прерывается и видишь мелкий хвостик: " Продолжение в следующем номере". Или же внезапно начинается землетрясение.

Я тупо перебирал всяческие варианты, как гимназист, начисто позабывший, что следует за строкой "Мороз и солнце, день чудесный..." Не мог же я попросту сказать: "Шиш тебе, Оля!" Это явно не укладывалось в мой образ. Впрочем, почему бы и не сказать - хрен с ним, с образом.

Чувствуя себя препаршиво, я выдавил:

– Кажется, у меня нет при себе нужной суммы.

Но Оля играла в быстрые шахматы.

– Ничего, - улыбнулась она.
– Петр даст взаймы!

Это был сильный, но чуть-чуть неточный ход. Он подключал Петю, который, как было заметно, хотел остаться вне игры, простым зрителем.

– Я не дам ему денег, - сказал Петя угрюмо.
– Мы знакомы всего неделю чего доброго не отдаст!

– Он напишет расписку, - предложила Оля.
– Или оставит чего-нибудь в залог...

– Ни расписок, ни залогов!
– сказал я в отчаянии.
– Мне не нужны эти деньги! Расплачусь кредитной картой.

Оля положила руку на мое плечо.

– Видишь, всегда можно найти выход - было бы желание! Кстати, мне не нравится столетний коньяк. Не хочу!

– Нет! Теперь выпьешь!
– сказал я жестко, отбрасывая Олину руку и подзывая Ленина Ивана: - Ванюша, принеси этой стерве столетнего коньяку!

Казалось, его хватил легкий удар.

– О, простите, простите, но столетний коньяк кончился, - сказал он с таким видом, будто только что самолично допил бутылку.
– Может быть, вас устроит пятидесятилетний?

– Нет, это барахло мы не пьем, - стремительно отреагировал я.
– Нету ли портвейна? "Три семерки" или "Агдам".

Это добило Ленина Ивана. Он сокрушенно покачал головой, чувствуя, что предает свое русское имя.

– Тогда три кофе!
– распорядился я.

– Столетней выдержки, - конечно же, добавила Оля.

ХЕЛЛУИН В ЧИЛИ-ВИЛИ

В быстрых карибских сумерках чернело перед нами огромное дерево. Его крона терялась в небесах. Иначе, как древом, его невозможно было назвать. Вероятно, на нем спасались от потопа Нене и Тата.

Ветви древа простирались по сторонам на многие метры. Оно было старым, это древо. И оно было голым.

А на ветвях его сидело множество громадных птиц. Казалось, это плоды древа. Длинные хвосты падали долу. Птицы были белы и недвижны. Но вдруг, внезапно, то одна, то другая пронзительно кричали загробно-металлическими голосами. Наверное, в этот самый миг где-нибудь на Земле отлетала грешная душа человеческая в лучшие, надеюсь, миры.

Дрожь пробирала от этих криков, от этой неподвижности, от белизны и оголенности. Я вспомнил сирен, сгубивших приятелей Одиссея.

– Что это?
– спросила Оля, бледнея и крепко цепляясь за Петю.

– Есть древо жизни, а это, судя по всему, древо смерти, - произнес я зловеще.

– Ну тебя, - сказала неуверенно Оля.
– Пойдемте отсюда!

– От древа смерти не уйти, - изрек я, и, как бы подтверждая это, гаркнули пронзительно птицы. Было похоже, что само древо кричит подземельным, корневым голосом. А после воплей наступила умопомрачительная тишина.

Можно было услыхать, как поскрипывают перья длинных птичьих хвостов.

Но за этим поскрипыванием угадывалось и другое, потяжелее, повесомей чьи-то шаги.

Кто-то черный и кривоватый возник из-за древа. А может быть, вышел из него? Дух древа?!

– Оля, - сказал он, приблизившись.

– Откуда он знает мое имя?
– скороговоркой шепнула Оля, приседая и прячась за нас с Петей.

– Меня зовут дон Альфонсо, - сказал кривоватый дух.
– Я стерегу паво реаль. Красивые птицы и дорого стоят.

– Оля, - поздоровался я, - привет! Никогда не видел белых паво реаль.

– А кто они такие?
– спросила, ободряясь, Оля.

– Королевские индюки, или павлины!

– Они могут спать только на ветках деревьев, - пояснял дон Альфонсо. Те, что с хвостами покороче, - самки.

Под руководством дона Альфонсо мы обошли вокруг дерева. Оно уже не казалось таким зловещим. А индюки, хоть и королевские, оставались индюками. Дрыхли себе на ветках и вскрикивали спросонок...

Завершив экскурсию, дон Альфонсо ухмыльнулся.

– Хотите поглядеть на других павлинов? Тут, в парке, кабаре Чили-Вили! Я провожу.

– Да, пойдемте поближе к жизни!
– сказал долго молчавший Петя.- Пойдем, мамочка, сегодня последний день в Канкуне - поглядим под конец кабаре.

Дон Альфонсо провел нас среди подростковых, но уже мохнатых пальм, шептавших что-то под вечерним ветром, и мы оказались у дверей кабаре. Высоко над нами, почти рядом с созвездием Льва, горели буквы "Чили-Вили".

Простившись с доном Альфонсо, мы прошли внутрь.

Странный потусторонний свет, который, вероятно, можно увидеть в конце посмертного коридора, озарял большой зал.

Среди столов возвышались круглые островки с металлическими столбами посередине. Какие-то длинные черные ящики стояли вдоль стен, и Оля с ужасом произнесла:

– Это же гробы!!!

Когда глаза попривыкли к полумраку, мы увидали торчащие тут и там кресты, под которыми белели горки разнокалиберных черепов.

– Е-мое!
– охнул Петя, подаваясь к выходу.

В это время к нам подгреб небольшой скелет женского пола.

– Добро пожаловать! Бьенвенидос! Сегодня у нас Хеллуин - День мертвых! Где вам будет удобнее присесть?