Год активного солнца

Ее невозмутимый жест вконец изумил публику. Никто не мог толком понять, что произошло.

— Ты эгоист, Нодар, ужасный эгоист! — говорит Эка и кладет сигарету в пепельницу.

Я молчу.

— Ты эгоист и только поэтому ударил меня. Мне это абсолютно ясно.

Я по-прежнему молчу и стараюсь вспомнить, когда у меня возникло дикое желание ударить Эку.

— Я догадываюсь, что раздражает и бесит тебя.

Нет, это не я только что ударил Эку.

— До сегодняшнего дня ты считал меня своей собственностью и не смог перенести даже мысли, что я буду принадлежать другому. Вот причина твоей пощечины. Не надо мне ничего объяснять. Я прекрасно знаю, что тебя вывела из равновесия не вновь вспыхнувшая любовь ко мне и даже не горечь предстоящей разлуки. Нет, дорогой, ты элементарный эгоист и собственник. Стоило тебе представить, что кто-то другой будет касаться твоей собственности и, что еще хуже, распоряжаться ею, как ты тут же забил тревогу.

Пауза.

— Уйдем отсюда.

Я безропотно подчиняюсь Экс и делаю официантке знак, чтобы она подала наконец счет.

Коротконогая женщина покорно направляется к нам, испуганно потупив глаза.

Я не помню, как мы прошли через зал.

Потом улица.

Спину мне жжет чей-то пристальный взгляд. Нет, на меня никто не смотрит. Просто я запоздало ощутил взгляды посетителей ресторана, с неутоленным любопытством сопровождавшие нас до самого выхода.

Сосновая аллея.

Вокзал. В ожидании поезда мы сидим на перронной скамейке. До отправления поезда остается час, а если точнее — пятьдесят семь минут.

Гостиница.

Каким пустым и огромным кажется мне маленький гостиничный номер.

Я не раздеваясь рухнул на кровать и лежу так с закрытыми глазами.

Поезд, наверное, уже подходит к Хашури.

Я рассчитался сразу же по возвращении в гостиницу и попросил дежурную разбудить меня в пять утра. Я решил еще засветло добраться до лаборатории.

Гулкие удары сердца отдаются в висках. Я курю с закрытыми глазами. Стараюсь ни о чем не думать. Страстно хочу уснуть, но ничего не выходит.

…Я молча проводил ее до вагона.

У вагонных ступенек она остановилась, с улыбкой взглянула на меня и, крепко сжав мой локоть, поцеловала в щеку. Потом, не оглядываясь, исчезла в тамбуре.

Я стоял на перроне до тех пор, пока мерцающий красный свет последнего вагона не растворился в ночи.

Зачем я привез ее в Боржоми?

Неужели всего того, что я сказал ей здесь, нельзя было сказать в Тбилиси?

Нет, здесь все сказанное приобрело особое значение и силу.

Не надо было отпускать ее одну. Как-то она перенесет все это в одиночестве?

…Эка, целующая меня в щеку, отчетливо возникла перед моими глазами. Перед тем, как поцеловать меня, она улыбнулась. Улыбнулась одними губами, а в глазах — несказанная печаль. Губы ее горели, хотя было уже довольно прохладно.

Почему я не отвез ее в Тбилиси?

Да, но поезд придал нашей разлуке некую завершенность.

Эка!

Я постараюсь выскрести из памяти ее ласковые глаза, залитые печалью.

Затяжка.

Как только у меня поднялась на нее рука!

Я чувствую, как краска стыда заливает мои щеки.

Я пытался забыть эту проклятую пощечину. Я много раз старался переключить себя на что-нибудь другое, но передо мной опять и опять возникала медленно багровеющая щека Эки.

Не надо было отпускать ее одну!

И с чего бы я вдруг так взбеленился?

Ведь я сам советовал ей устроить свою жизнь.

А может, во мне вновь заговорила былая любовь?

А может…

А может, я по-прежнему люблю ее?

Я смотрю на часы. Пять минут второго.

Поезд теперь, наверное, стоит в Хашури.

А может, он уже отошел от Хашури?

И спит ли она?

Вряд ли. Ей не до сна!

Нет, нет, я должен догнать ее. Быстрей в машину, догнать во что бы то ни стало!

Я зарылся лицом в подушку, пытаясь отогнать от себя непрошеную мысль.

Но все напрасно. Спокойствия и сна как не бывало. Виски разрываются от прихлынувшей крови. Усталость пропала. Во мне заворочалось мое другое «я», принимающее решения и действующее независимо от меня. Заворочалось властно, энергично и целеустремленно… Я безуспешно пытаюсь устоять под его натиском, но все напрасно. Оно подавляет все слабые попытки сопротивления и заставляет следовать своей воле.

Еще десять минут, и я сломя голову несусь по пустынной трассе.

В коридоре вагона девушка, прижавшись лбом к холодному стеклу, упорно смотрит в темень.

Вот уже два часа стоит она так.

«Почему вы не спите?» — допытывается проводница.

«Не спится!»

«Может, вас беспокоит что?»

«Ничего, все в порядке!»

«Если у вас голова разболелась, я могу дать вам таблетку».

«Спасибо, не нужно».

Девушка остается одна.

Поезд с грохотом несется через стальной мост. Потом грохот слабеет — поезд мчится уже по равнине. Мысли ее следуют за перестуком колес.

Проводница еще раз пытается заговорить с ней. Но, увидев слезы на глазах девушки, замолкает на полуслове.

Я затормозил почти у самого перрона и посмотрел на часы. Без двадцати три. Я нервно стучу в окно к дежурному.

— Тбилиси — Вале еще не проходил?

— Нет. Будет через десять минут, — говорит дежурный и захлопывает форточку.

Я закуриваю и иду по перрону. Вокруг ни души. Да и кому здесь быть. Вряд ли кому взбредет в голову в такое время ехать в Тбилиси из Каспи.

Я стараюсь угадать, где остановится пятый вагон.

Интересно, сколько минут стоит здесь поезд? Успею ли я разбудить Эку?

Но спит ли она?

Если я не ошибаюсь, она должна быть в седьмом купе.

Что она скажет, когда увидит меня?

Смотрю на часы.

Еще пять минут.

Вдали, на западе, мощный луч прожектора прорезал темноту.

Это, наверное, поезд приближается к станции.

Дежурный выходит на перрон.

Семафор подмигивает зеленым глазом.

— Сколько он здесь стоит?

— Две-три минуты!

«Две-три минуты!» — повторяю я про себя. Надо успеть разбудить Эку.

Мощный луч прожектора погас было на мгновение, но тут же вновь осветил небо.

Сердце мое сильно забилось. Не могу разобраться, радостно мне или горько оттого, что я здесь.

Наконец прожектор электровоза осветил весь перрон. Поезд медленно вползает на станцию. Вот тяжело дохнул электровоз. Перрон мелко подрагивает от его мощи и тяжести. А вот и первый вагон, потом второй, третий… четвертый… пятый. Я бегу за вагоном и вскакиваю на подножку.