Год беспощадного солнца

9. Спор о Сионе. Иудей Пушкин

Тем временем голоса в соседней комнате становились громче.

– Вы должны… Вы все должны рано или поздно признать… – с пьяной настойчивостью утверждал Литвак. – Лучше раньше, для пользы… общей… Признать, что мы – самая одаренная и умная нация на свете.

«А чтоб тебя, холера взяла!.. Опять за свое», – плюнул в корзину для бумаг Мышкин.

– Да, Жириновский в зомбоящике что-то такое тарахтел, – отозвался Клюкин. – Только я ничего не понял. Хоть бы ты, что ль, просветил. Как у тебя, кстати, с доказательствами?

– Они тебе так сильно нужны?

– Да неплохо бы. Чтоб все по науке. Привычка, знаешь.

– Доказательства, Сигизмунд, – на каждом шагу. Их есть у меня , как груш на деревьях! Налей-ка, и я выдам тебе вагон доказательств.

Звякнуло стекло, в тишине Мышкину показалось, что он слышит, как челюсти Литвака перемалывают домашнюю буженину с чесноком.

– Слушай первое доказательство, – откашлялся Литвак. – Мы, евреи, – самые сильные в мире шахматисты. А уж в России и подавно. Все… ну, почти все чемпионы мира по шахматам – евреи. Почему? Да потому, что у нас мозги особые. Элитные. Никуда не денешься – раса такая. Согласен?

– Конечно! – с воодушевлением заявил Клюкин. – Алехин, Чигорин, Карпов, Смыслов… Все евреи. А еще Хосе Рауль Капабланка-и-Граупера. И Вишванатан Ананд. И Нона Гаприндашвили из Грузии.

– И эти тоже? – неожиданно удивился Литвак. – Конечно: Алехин и Карпов, Смыслов… А про Капабланку и Ананда я и не знал… Видишь, правда всегда вылезет. Сволочи антисемиты, что они нам столько лет впаривали!

Раздался жуткий смех Клюкина – пронзительный, переходящий в вой. Потом грохот.

– Что ржешь? – недовольно спросил Литвак. – Стул сломал. Вставай, нечего валяться: неуважение оказываешь. Мне лично.

– Это… это… – задыхался Клюкин и наконец еле пискнул: – Это был настоящий погром!.. Проклятые антисемиты!

Тут подала голос Большая Берта.

– Жень, ты, конечно, прав. Я с тобой полностью согласна. Чемпионов по шахматам среди ваших и я знаю. Таль, кажется, Ботвинник, Корчной еще… А сейчас среди заграничных чемпионов есть ваши?

– Клюкин же тебе только что сказал! – возмутился Литвак. – Капабланка, Ананд.

– Так ведь сто лет с тех пор. И дурит он тебя, как ребенка, а ты даже не соображаешь… Сейчас есть?

– Роберт Фишер, американец. Не слыхали?

– И слышали, и читали, – поспешил заверить Клюкин. – У меня даже вырезка интервью есть. Там он до такого договорился!.. Дескать, все евреи – грязные ублюдки, придумали холокост, захватили все деньги на земле. И власть захватили! Гитлера, говорит, на них нет. Каков наглец, а? А ведь у него мать – еврейка.

– Да, – согласился Литвак вполне добродушно. – Ты абсолютно прав: наглец, как минимум. И за это ему полагается пульсей де-нура .

– Водка такая, что ль? Кошерная?

– Пульсей де-нура , – внушительно сообщил Литвак, – на арамейском означает «удар огня». Самое древнее и самое страшное еврейское проклятие. Раввины запретят Фишеру ходить в синагогу. А может, уже запретили. Значит, скоро сдохнет.

– А если человек неверующий? Если Фишер неверующий? Плевать он хотел на проклятия ваших раввинов.

– Э, нет, не скажи! – энергично возразил Литвак. – От пульсей де-нуры даже Ицхак Рабин умер. Председатель Совета Министров Израиля.

– Может, это Шимон Перес умер? А Рабина вроде убили. Замочил его в сортире эсеровский боевик. Азеф, кажется? Или Фаня Каплан. Она, точно!

– Ицхака Рабина убил хасид [20] Игаль Амир, – неожиданно подала реплику Большая Берта. – Только не в сортире замочил, а прямо на улице, в толпе.

– За что его так? – огорчился Клюкин.

– Было за что, – ответила Клементьева. – Рабин собирался вернуть арабам территории, захваченные евреями, и тем покончить с войной. Но с Рабином покончили раньше – свои же. Его преемник Ариэль Шарон попытался продолжить дело Рабина и тоже получил удар огнем: внезапно помер. Якобы сам.

Наступило долгое молчание. Клементьева всех потрясла своей осведомленностью.

– Да, похоже, ты все-таки права: Перес сам по себе умер, – наконец отозвался Литвак. – Вернее, еще не умер. Но если будет себя вести как Рабин и Шарон, тоже сдохнет. От пульсей де-нуры никто не спасется.

– Конечно! – согласился Клюкин. – Особенно, если приставить ствол к затылку. А если я не верю в вашего Иегову? То есть, в общего Бога верю, но по-православному? На меня тоже ваша пульса подействует?

– Не спасешься.

– И ты веришь в силу этой пульсы?

– Конечно! – сказал довольный Литвак. – Я же настоящий еврей.

– Неужели не пустят Бобби Фишера в синагогу?

– Не пустят! – убежденно заявил Литвак.

– Поздно, – заявила Большая Берта. – Уже помер Бобби. В Исландии.

– Доигрался – сама видишь. Наливай! – приказал Литвак Клюкину.

– Может, все-таки шефа дождемся?

– А если он к утру явится? – резонно возразил Литвак. – Там еще литров десять, я проверял. Ему хватит.

Зазвенела реторта, звякнули рюмки. Затем послышался шлепок – словно ладонью по лысине.

– Что лапы распустила? – с набитым ртом выговорил Литвак. – У меня буженина могла изо рта выпасть!

– Оставь шефу, – твердо сказала Клементьева. – Ты от скуки жрешь, а он с утра голодный.

– Иначе я главному раввину Берл Лазару донесу, что ты свинину жрал, – весело пригрозил Клюкин.

– Ну ты и гад… – начал Литвак.

– Еще что-нибудь расскажи, – перебила его Большая Берта. – Я вся такая заинтригованная, – игриво добавила она.

«Молодец, – одобрил Мышкин. – Чтоб пасть у него была занята».

Ошибся Мышкин – мозги у Литвака еще работали.

– Рассказывать? – переспросил он. – А вы тем временем ветчину сожрете.

– Но она же не кошерная! – удивился Клюкин.

– Волнуешься за меня? Спасибо, друг! Ничего страшного: я сам решаю, что кошерное, а что трефное! – отбрил Литвак. И без перехода: – А литература? Какая национальность больше всего вложилась в русскую литературу? Молчите? Нечего сказать? То-то же.

– Полностью с тобой согласен! – заявил Клюкин. – Один Лев Толстой чего стоит! Я слышал, что его настоящая фамилия Рабинович. Лейба Николаевич Рабинович.