Год гиен

Чиновник рассматривал этих двоих критическим взглядом, слегка прищурясь. Что-то в их поведении было не так. Семеркет печально покачал головой.

— Я просто пришел, чтобы получить у Кенамуна мою плату, господа.

Оба градоправителя немедленно воспрянули духом. Пасер даже улыбнулся:

— То есть, ты уже потратил все серебро, которое я тебе дал?

Семеркет улыбнулся:

— Вино в наши дни дорого стоит, господин градоправитель, — подмигнув, ответил он.

Пасер захохотал, но глаза его остались холодными и оценивающими. Зато Паверо снова стал самим собой — натянутым и чопорным. Не проронив более ни слова, он поспешно ринулся прочь, время от времени оглядываясь на Семеркета и содрогаясь.

— Он слышал о беспорядках в деревне строителей гробниц, — пояснил Пасер. — Ты не можешь обвинять его в том, что он считает тебя причиной этих беспорядков, Семеркет.

— Строители сами во всем виноваты, — коротко ответил дознаватель, а потом добавил менее резким тоном:

— Извините, господин, но я должен найти Кенамуна. Вы не можете мне подсказать, где отыскать писца?

Пасер указал на коридор. Семеркет вытянул руки, прощаясь, и оставил градоправителя.

Кенамун сидел за столом и что-то писал в свитке. Когда он увидел вошедшего в комнату Семеркета, его глаза широко раскрылись, и чиновник заметил, что он быстро свернул свиток. Дознавателю на мгновение показалось, что писарь министра тоже не слишком счастлив был видеть его.

Семеркет быстро рассказал Кенамуну о том, что нашел золото в заброшенной гробнице в Великом Месте, о том, как его пытались убить строители гробниц, о том, что он чувствует — все это имеет связь с убийством Хетефры. Дознаватель заявил, что арест Ханро и исчезновение ее драгоценностей завело расследование в тупик.

— Я хочу, чтобы ее освободили, — требовательно сказал Семеркет, — и отдали под защиту министра. И еще следует послать сегодня ночью отряд, чтобы поймать нищих, которые собираются унести сокровища.

Кенамун побледнел и начал расхаживать взад-вперед.

— О боги… — неровным голосом проговорил он, лихорадочно размышляя. — Я, конечно, мог бы приказать, чтобы женщину освободили. С этим сложностей не будет. Но у меня нет такой власти, чтобы вытребовать для тебя военный эскорт.

— А кто имеет такую власть?

— Боюсь, что в отсутствие министра Тоха — только фараон. — Кенамун беспомощно пожал плечами.

— Значит, мы должны пойти к нему, — заявил Семеркет.

Писца явно ужаснуло такое предложение.

— Никто не может просто взять и потребовать аудиенции у фараона, Семеркет. Есть сложные церемонии, тысячи правил…

— Уж конечно, сокровище, которое я видел в той гробнице, должно быть достаточной причиной, чтобы обойти все эти правила!

— Ты не понимаешь. Все не так просто. Нет, нам нужен кто-нибудь, кто имеет к фараону прямой доступ.

Кенамун на мгновение задумался, а потом кивнул, словно приняв решение.

— Подожди здесь, — сказал он. И, уже поспешив в коридор, через плечо предупредил:

— Ни с кем не разговаривай, понимаешь?

Семеркет, хотя и нехотя, кивнул.

Спустя несколько мгновений писец вернулся.

— Нам очень повезло, — задыхаясь, вымолвил оп. — Тийя, мать-царица, согласилась увидеть нас. Как только ты расскажешь ей всю историю, я уверен — она убедит фараона послать туда людей.

Семеркет последовал за Кенамуном через коридоры, ведущие в южную часть храма. Только тут он понял, что его ведут в личные покои фараона. Небольшая кедровая дверь безо всяких орнаментов служила единственным входом туда, она никак не была помечена. Двое стражников не помешали посетителям войти — казалось, министерский писец был им хорошо знаком.

Покои оказались огромными, но не столь громадными, как те, что Семеркету довелось увидеть мельком в Вавилоне и в Сирии. В отличие от большинства домов в Египте, построенных из слепленных из ила кирпичей, резиденция фараона была из камня. Кенамун провел дознавателя вверх по лестнице на второй этаж, а потом — в узкий коридор с прорезями в стенах. Глядя сквозь эти прорези и пытаясь сообразить, где именно находятся покои, Семеркет сосредоточенно рассматривал храмовый сад внизу и священное озеро за ним. Вдруг он понял, куда именно ведет его писец — и остановился.

— Но это же мост в гарем!

— А где еще ты ожидал найти великую жену царя? — спросил писец.

Семеркет послушно последовал за ним через мост, а потом — в дверь, ведущую в женские апартаменты.

Они с Кенамуном очутились в маленьком светлом помещении. Никто не поспешил приветствовать двух мужчин, ничто не говорило о том, что здесь живут жены фараона. Семеркет почувствовал мимолетный укол разочарования.

Он утешился тем, что рассмотрел комнату. Стены были расписаны яркими фресками; при ближайшем рассмотрении Семеркет обнаружил, что они изображают внушающие смущение моменты физической близости. На одной стене фараон играл в сенет с голой девушкой. На противоположной стене изображался Рамзес, обхватившей рукой стройную наложницу, его пальцы небрежно касались ее груди, а она превозносила его эротическую силу, подняв сжатый кулак.

Тихий звук шагов застал Семеркета врасплох, и он повернулся в ту сторону, откуда они послышались. Нервы у него были туго натянуты.

Вошла Тийя — не в тех строгих одеждах, какие были на ней во время первой встречи. Вместо этого прозрачность накидки царицы заставила чиновника покраснеть.

— Семеркет!

Ее великолепный голос был низким, заботливым и теплым, а кожа — цвета золотистых яшмовых бусин ожерелья, которое носил на шее Семеркет.

— Я так часто вспоминала о тебе с тех пор, как мы встретились в покоях министра!

Дознаватель упал на колени. Тийя подошла и подняла его, взяв за обе руки. Аромат ее благовоний коснулся ноздрей Семеркета и, к своему стыду, он понял, что пристально смотрит на ее темные, окрашенные хной соски под тонким муслином лифа. Царица остро взглянула на него.

— Но где амулеты, которые я тебе дала? — спросила она. — Разве ты не получил их? Пентаура сказал, что сам повесил их тебе на шею. Если он солгал…

Семеркет быстро перебил царицу, давшую волю очаровательному возмущению:

— Твой сын и вправду дал их мне, госпожа, но я снял их из-за… Из-за странных снов, которые они мне посылали.

Тийя погрозила ему пальцем.

— Это из-за могущества молитв и заклинаний, которые я наложила на амулеты. Ты ни за что не должен был их снимать. Неудивительно, что, по словам Кенамуна, ты попал в беду. Это многое объясняет.

Укоризненный тон Тийи так напомнил Семеркету слова его матери, и он почувствовал себя в присутствии царицы легко и непринужденно. Но потом он снова обнаружил, что смотрит на ее тяжелые груди под тонким муслиновым лифом, и поспешно опустил глаза.