Год испытаний

Я говорила ему, что люди ждут от него совета, что они хотят услышать его проповедь. По правде говоря, такие просьбы были очень редки. Вначале я думала, что это вполне естественно — люди понимают, как ему тяжело, и не хотят обременять его своими заботами. Но потом я поняла, что многие в нашей деревне его просто осуждают за то, что он подверг нас таким страданиям. Некоторые даже говорили, что из-за него потеряли своих близких. Мне было очень больно слышать такие речи, и я еще больше старалась его утешить.

Так мы и жили, пока наконец до меня не дошло, что, связав себя обещанием, данным Элинор, я дождусь лишь того, что он угаснет в одиночестве в своей комнате, и я буду этому единственной свидетельницей.

Наступило время сбора яблок, и в поместье вернулись Бредфорды. Я уже рассказывала, как встретилась с Элизабет Бредфорд и как ее требование, чтобы мистер Момпелльон навестил ее больную мать, возмутило его и вновь напомнило ему о том, как предательски они сбежали из деревни. Я также рассказала и о том, как я безуспешно пыталась его успокоить и как он бросил на пол Библию.

Могу сказать еще, что мне захотелось в тот миг бежать из его дома и никогда не возвращаться. У меня на руке долго еще оставался след от его пальцев. Я вышла тогда из кухни и отправилась на конюшню.

Прежде чем выпустить из рук Библию, он процедил сквозь зубы слова этого прекрасного псалма:

Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем;

сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей…

Его жену зарезали у него на глазах. А мои оливковые ветви поломали. Почему? Неужели он пришел к мнению, что все наши жертвы напрасны?

Мне надо было обо всем поразмыслить, и я отправилась на конюшню. Открыла ворота стойла Антероса и зашла внутрь. Жеребец заржал, а потом успокоился и стоял, поглядывая на меня своим большим коричневым глазом. Я медленно опустилась на солому.

— Ну что, Антерос, твой хозяин, кажется, совсем запутался, — сказала я. — Боюсь, рассудок его помутился.

Да, так оно и есть, думала я. Он сошел с ума. Иначе его поведение объяснить нельзя.

— Бесполезно дожидаться его, дружок, — сказала я. — Мы с тобой должны признать, что он полностью ушел в свой мрачный мир.

Я сидела и вдыхала сладковатый запах лошадиного пота и сена. Антерос опустил свою огромную голову мне на плечо, я погладила его по длинной шее.

— А с нами все в порядке, мы живы, — продолжала я, — так что постараемся взять от жизни все, что можно.

Он не отпрянул в сторону, а, наоборот, уткнулся носом в мою руку, как будто требовал, чтобы я продолжала его гладить. А потом задрал голову, как будто принюхиваясь к запаху, доносившемуся с улицы.

— Ну что ж, пойдем! — прошептала я. — Пойдем на волю и будем жить. Выбора у нас нет.

Я медленно поднялась и сняла с крючка уздечку. Он по-прежнему вел себя спокойно и даже опустил голову, как будто хотел мне помочь. Я крепко держала его под уздцы, когда открывала задвижку, хотя прекрасно понимала, что, если он захочет рвануться и убежать, ничто его не остановит.

Мы вышли во двор, и я села на него без седла, так, как привыкла ездить в детстве. Я решилась и была готова к чему угодно, думая, что продержусь по крайней мере сколько смогу. Но он немного погарцевал на месте и ждал моего сигнала. Когда я цокнула языком, он стронулся с места и начал постепенно набирать скорость. Он легко перепрыгнул через ограду и приземлился так мягко, что я даже не почувствовала толчка.

Я повернула его голову в сторону гор, и он перешел на галоп. Ветер сорвал с меня чепец, и мои волосы развевались теперь за спиной, как знамя. Копыта Антероса стучали о землю в ритм с моим пульсом. Мы живы, мы живы, мы живы, как будто выстукивали они, и мое сердце вторило им. Я осталась жива, я еще молода, и я буду жить. Когда я скакала на Антеросе тем утром, я поняла, что Майкл Момпелльон был сломлен испытаниями, а меня они только закалили.

Я скакала просто ради того, чтобы двигаться вперед, мне было не важно, куда мы скачем. Вскоре мы оказались на поле рядом с Межевым камнем. Протоптанная тропа уже успела зарасти. Камня не было видно под высокой травой. Я остановила Антероса и стала смотреть на Стоуни-Миддлтон. Я вспоминала, как мне хотелось убежать туда и спрятаться. Сейчас меня никакой обет не сдерживал. Мы понеслись галопом вниз по склону, едва замедлив ход, когда проезжали по деревне. Думаю, что жители Стоуни-Миддлтон не знали, что и подумать при виде меня. Солнце поднялось уже высоко, и я направила Антероса назад, в нашу деревню.

Майкл Момпелльон выскочил из дома, как был, в одной рубашке, без плаща. У него было такое выражение лица, будто он не верит собственным глазам, и в то же время было видно, что он рассержен. Он подбежал к нам и схватил Антероса за уздечку. А потом оглядел меня с ног до головы. Только тогда я вспомнила, в каком я неприличном виде: юбка подоткнута, волосы растрепались.

— Ты что, с ума сошла? — проговорил он.

Я посмотрела на него и впервые в жизни не отвела взгляда.

— А вы? — спросила я.

Он долго смотрел на меня, а потом закрыл лицо руками.

— Да, ты права, я действительно, наверное, сошел с ума. — И с этими словами он опустился на колени прямо в грязь.

Клянусь, в ту минуту я подумала об Элинор: как бы она расстроилась, если бы увидела его в такой жалкой позе. Я спрыгнула с лошади и обняла его так, как это наверняка сделала бы она. В последний раз я обнимала мужчину больше двух лет назад. И тут я почувствовала такое острое желание, что не смогла сдержать стона. Он слегка отстранился и посмотрел на меня, а потом нежно провел пальцами по моему лицу, по волосам, привлек меня к себе и поцеловал.

Так нас и застал помощник конюха. Он прятался где-то, боясь, что его обвинят в том, что недоглядел за жеребцом. А теперь он стоял перед нами, широко раскрыв глаза. Мы быстро отстранились друг от друга.

Я смогла взять себя в руки и проговорила:

— Ах, вот ты где, Ричард. Пожалуйста, присмотри за Антеросом. Он наверняка хочет пить. И можешь почистить его.

Я передала ему уздечку и не оглядываясь прошла в кухню. Через минуту я услышала, как дверь открылась и закрылась, на лестнице раздались шаги. Я прижала руки к вискам, пытаясь успокоиться. Я смотрелась в блестящую сковороду, висевшую на стене, и вдруг увидела в ней его отражение.

— Анна.

Я не слышала, как он спустился вниз, теперь он стоял в дверях. Я сделала шаг ему навстречу, он нежно взял меня за запястья. И заговорил так тихо, что я едва его слышала:

— Я не знаю, как объяснить тебе мое поведение там, во дворе. Но прошу, прости меня…

— Нет! — перебила его я, но он отпустил мою руку и приложил палец к моим губам.

— Я сам не свой. И тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было. У меня все путается в голове, большую часть времени я вообще не могу ни о чем думать. На душе у меня так тяжело, кажется, в жизни не осталось ничего, кроме боли…