Год кролика

Мимо меня прошли две девочки, одна совсем маленькая, лет шести, другая постарше – лет одиннадцати, одетые в одинаковые синие футболки и джинсы. Вгляделись в мое опухшее от слез лицо и вдруг заговорили:

– У вас все в порядке?

– Не очень, – в горле стоял ком, – у меня кролик сильно заболел.

– Ему можно помочь? – младшая подошла ближе, хотела заглянуть в переноску.

– Не знаю, – ответила я, – но я пытаюсь.

Донор нашелся быстро. Помогла подруга Аня: разместила объявление в чате владельцев кроликов. Кролик Серёжа был добрым спокойным гигантом, падким на вкусности и милостиво принимающим поглаживания. К счастью, его кровь для тебя не понадобилась, но позже Серёжа спас Криса (это уже другая история).

В день операции мы поехали в клинику на такси: твоя переноска у меня, Серёжина – у мужа. Было довольно рано, и ночная прохлада еще не сменилась дневной жарой. Сидя в переноске, Серёжа дрожал всем телом. Ты же сидела так тихо, что я на секунду засомневалась, жива ли ты. Я заглянула внутрь. Ты очень спокойно лежала на подстилке, похожая на лоскуток шерсти, а не на кролика. Я протянула руку и почесала твои крохотные горячие уши. Под моей рукой ты пошевелилась. Жива.

Доктор встретила нас в кабинете. Мне рассказали все про наркоз; муж задавал врачу вопросы, а я все сжимала ручки твоей переноски. Потом ассистентка врача подошла и забрала переноску из моих рук. Муж открыл ее и нежно почесал тебя, потом закрыл обратно.

Мне дали подписать целую кипу бумаг: что я ознакомлена с правилами, даю согласие на операцию, на реанимацию, и – что я не имею претензий к клинике, если тебя не станет.

– Знаешь, что она сказала? – мы вышли из клиники.

– Кто? Доктор?

– Нет, Оззи, – муж улыбнулся, – я ей говорю: «Не умирай, мелкая», а она мне: «Не дождетесь».

Доктор позвонила, когда я уже была на работе:

– Все прошло успешно, – в трубке я слышала ее тихий голос и представляла, как она стоит в своем белоснежном халате у телефона администратора – на лице усталость, но отдыхать пока что рано, ведь ждут другие пациенты, – сейчас она просыпается. Но мы еще понаблюдаем, а вы можете приехать за ней после семи вечера.

Я не могла дождаться конца рабочего дня, минуты тянулись, как часы. Это был один из последних жарких дней тем летом, но к вечеру стало стремительно холодать, верный знак, что осень скоро вступит в свои права. Утром я выходила в сандалиях и легких брюках с футболкой, и когда добралась до клиники, поняла, что продрогла.

Та же ассистентка, что встретила нас утром, пригласила меня в кабинет. Ты уже сидела в переноске и жевала длинную и толстую сухую травинку.

– Это действительно была опухоль матки, – лицо врача было расстроенным, – Очень неприятная опухоль, рыхлая и довольно большая. Мы сдали частицу на гистологию. Если результат будет положительным, придется добавить курс химиотерапии. Но пока ждем ответа от лаборатории.

Я везла тебя домой в такси, держа переноску на коленях – одна рука внутри. Ты прижималась к этой знакомой руке и, мелко дрожа, облизывала мне пальцы. Я почти плакала: вспоминала, как я приходила к тебе полежать на коврике в вольере, и ты облизывала мне лицо. Муж шутил, что ты считаешь меня большим кроликом. Кем ты считаешь меня теперь?

Твои швы заживали почти неделю, а результаты гистологии должны были прийти через три. Мне пришлось сразу расселить вас с Крисом по разным частям квартиры, но он рвался к тебе и, пытаясь прокопать ход, даже повредил себе лапы. Когда твои швы зажили и я вернула его в ваш общий вольер, он сразу зарылся носом в твою шерсть и блаженно застыл.

Я ходила на работу и старалась не думать, что не сегодня, так завтра я прочту письмо, где будет правда о твоей болезни. Письмо от лаборатории застало меня в маникюрном кабинете. Сначала я решила не открывать его, но чем дольше смотрела на телефон, тем больше мне хотелось покончить с этим прямо сейчас. И тогда свободной рукой я нажала на ссылку, глянула в документ. В кабинете было прохладно, но меня вдруг бросило в жар.

– Маша, – я старалась говорить как можно спокойнее, – посмотрите, пожалуйста, я все верно поняла?

Три дня в неделю Маша делает маникюр, но еще три дня она – врач в ветеринарной клинике. Как-то мы разговорились про ее ушастых и хвостатых пациентов. Мария тогда усмехнулась: «Они-то нормальные, а вот их хозяева… Именно поэтому я в клинике три дня, а не шесть».

Она отложила маникюрный аппарат и заглянула в телефон.

– Вера, вам не показалось, – ее голос звучал печально, – карцинома – это значит рак.

Я снова сижу в огромном вестибюле ветклиники. Ожидая приема, коротаю время на архитектурном сайте, ищу что-нибудь об этом месте. Не нашла. Попыталась пофантазировать, что в советское время здесь наверняка располагался богатый успешный завод, и проходная выглядела ему под стать. Интересно, что здесь было, когда не стало уже проходной, но еще не было ветклиники, и было ли здесь что-нибудь?

В этот момент в дверях появилась круглолицая кудрявая ассистентка доктора, улыбаясь, как всегда, одними глазами за стеклами круглых очков:

– Хозяева Оззи, проходите на прием.

Я захожу в уже хорошо знакомый кабинет. Сажусь на кожаный диван и разглядываю дипломы твоего лечащего врача, которые занимают почти всю стену. Не зря же говорят, что она – лучший врач в городе.

– Что ж, – доктор говорит сегодня очень быстро, быстрее обычного, ведь опасения подтвердились – Сейчас потребуется курс химиотерапии, потому что опухоль агрессивная, она могла затронуть органы, находящиеся рядом.

Меня не покидает ощущение дурного сна.

Ты, как ни в чем не бывало, хрустишь в переноске салатом, пока я записываю тебя на первый сеанс.

Я искала тебе препарат в человеческих аптеках и рассказывала, что он пойдет на ветеринарные нужды. Коллеги возили меня в клинику до и после работы, чтобы я смогла привезти тебя на процедуру и поскорее увезти домой. После третьей процедуры надо было выждать месяц и затем приехать на контроль.

– Какая Оззи стала ласковая, – муж вышел к тебе на лоджию, – наверное, это Крис ее научил.

Я вышла вслед за ним и наклонилась, чтобы погладить тебя. Ты прижалась к моей руке и начала облизывать ее. Я коснулась твоих ушей. На ощупь они показались мне не такими, как раньше, словно теперь были покрыты короткими жесткими волосками. Я секунду раздумывала, и вдруг поняла, в чем дело: твои уши лысели, но шерсть все время пыталась расти. Опустила взгляд ниже: в этот самый момент под тобой растекалась красно-желтая лужа.

– Боюсь, не просто так она ласкается, – я снова пыталась не заплакать, – а потому, что ей опять хуже.

– В легком и печени есть новообразования. Я не говорю об эвтаназии, пока она ест, пьет, интересуется сородичем и вами, – это твой врач, – но будьте готовы: если она начнет задыхаться, нужно будет иметь препарат под рукой.

По дороге из клиники я зашла в аптеку, купила препарат и шприцы. Дома положила их в шкафчик. А ты сидела рядом с Крисом и старательно мыла его огромные уши, такие большие, почти с тебя. Никакой эвтаназии, пока будет так.

Милая Оззи. Ты никогда не прочтешь это письмо. Я пишу его для себя и тех, кто знает, что кролик – это не просто «животное, которое живет в клетке и гадит под себя». Ты – мой друг. Когда болел Элис, срок его выздоровления мне обозначили в неделю. С тобой все иначе. Я не знаю, что нас ждет дальше.