Год провокаций

После того как все отсмеялись, бывший политик спросил:

– А это к чему вы рассказали?

– Не знаю, – ответил Никита. – Может быть, к тому, что на свете дураков хватает… но наглых все же мало… Это почти гениальность – наглость.

“Как он мог, этот майор, со своей внешностью увести мою красавицу???

А почему ты думаешь, что красивее его? Ты моложе, но ты вечно волновался в постели… а он, наверное, со своим пистолетом… военная выучка… Правда, ты зарабатывал ей деньги. Думал, чем больше, тем больше будет любить. Ты просто глуп. Банален, как червонец. Ей надо было, наверно, в уши стихи читать… Помнишь, дядя Леха вспоминал, какие он Зинке декламировал? И про чудное мгновенье, и Маяковского про цепь любовной каторги… конечно, неловко так вот, прямым текстом, но, наверно, им надо говорить именно таким текстом? А майор – он, видно, и напел: ты – моя звезда, ты – моя ромашка… или, как поет по телевизору идиот Киркоров: ты – мой тазик, я – твой веник…”

Слова имеют огромную силу.

17.

Тем временем, время шло… кстати, остроумная фраза, верно? (Так заметил бы, хохоча, дядя Леха.) В самом деле, это как у французов: ничто нас так не старит, как годы. Ждешь черт знает какого продолжения, а вот тебе провокация простотой…

Подступал назначенный день суда. Адвокат Светлана Анатольевна приходила пару раз в СИЗО посоветоваться с Никитой о будущей процедуре. Сидя перед ней в комнате для встреч, за железным столиком, привинченным к полу, на железной же решетчатой табуретке, также привинченной к полу, Никита, как бы на секунду просыпаясь, вслушивался в слова адвоката. Она разъясняла, каких людей хотела бы убрать из списка присяжных. Светлана Анатольевна сама впервые имела дело с таким судом – в Сибири дело новое. А Никита вдруг почувствовал, что смертельно устал, ему становится безразлично, как пройдет суд. Его все равно, конечно, оправдают.

А девушка волнуется, грызет кончик карандаша, сережки на ушах, этакие серебряные серпики, мотаются. Девушка предварительно вычеркивает карандашиком всех, кто под сомнением, кто избирался, как ей стало известно, когда-то народным заседателем или работал в райкомах-горкомах КПСС, или даже тех, у кого мужья или жены служат или некогда служили в правоохранительных органах (на них может надавить прокуратура).

Из сорока предложенных кандидатур присяжных надо отобрать четырнадцать (двенадцать основных и двое запасных).

И хоть Никита никого не знает из списка, Светлана Анатольевна спрашивает его:

– Не возражаете? На суде скажете, что не возражаете?

Никита молчал, отупело глядя на ее сережки, в ее круглые за стеклами очков глаза. Он сам не мог бы определить, о чем он размышляет в эти минуты. Одно удивляло: где адвокат взяла подробные биографические данные всех этих людей?

Светлана Анатольевна таинственно улыбалась.

– В редакции вырвала. Правоохранительные органы обязаны публиковать список присяжных данной территории, чтобы народ знал. И вот список подготовлен к печати, а я уже звоню знакомым адвокатам, судьям, в том числе уволенным за своенравие, определяю круг нежелательных лиц.

Как потом Никита увидит уже в зале суда, при утверждении необходимой дюжины на его долю остались пенсионерки смиренного вида да с тоскливыми, усталыми глазами несколько мужчин среднего возраста – с судостроительного завода, с комбайнового. Хотя кто знает?.. При желании можно и там найти управляемых людей… Да черт с ними! Пусть решают, как хотят.

Тем более что перед самым судом, вечером в воскресенье, в СИЗО произошло нехорошее событие, которое выбило из Никиты всякое желание что-либо доказывать. Его почему-то вдруг после вечерней пятнадцатиминутной прогулки по двору повели в другую камеру. Никита, пересекая порог, успел заметить, что здесь нет света. Охранник, который толкнул Никиту в эту тьму, хмыкнул:

– Лампочка Ильича крякнула.

Дверь с треском захлопнулась, лязгнул засов, щелкнул замок. Никита, вытянув руки вперед, побрел наугад, ему показалось, что здесь никого больше нет. Но в ту же секунду его сбили с ног страшным ударом в живот и по голове.

– Вы что?.. За что?.. – попытался было бормотать Никита, но губы уже были разбиты, в правом ухе словно лопнула перепонка. На него навалились, шумно дыша и хрипя, неизвестные люди, человека три или четыре, у которых на ногах грозная тяжелая обувь, как у милиции. Это

Никита успел сообразить и запомнить.

– Маньячок… – жарко прошептал кто-то. – Тебя, падла, на колбасу прокрутить и с-собакам…

– Какой я маньяк! – Дался им опять “маньяк”. – Вы шутите?..

– За наших дочерей!..- Словно молния ослепила Никиту и словно тяжкий холм земли его накрыл. Когда очнулся, вокруг было тихо. И по-прежнему мрак – хоть глаз выколи. А может, уже и выкололи, потому что глазные яблоки невыносимо болели.

– Охрана!.. – хотел позвать Никита, но голос не слушался… только вырвался писк… – Помогите… – Зажав уши и раскачиваясь, он посидел, ожидая новых ударов ногами, но его больше не били. И не слышно было в камере чужого дыхания или шороха одежды… треска подметок, когда крадутся…

“За что?! Я же ни в чем не виноват!” Никита вытянул перед собой трясущиеся руки и пополз на неверных, подвертывающихся коленках в одну сторону, потом в другую, пытаясь попасть на дверь. Но ему не везло – пальцы царапали только каменную шершавую стену.

Он упал набок, забылся от пронизывающей боли и смертной тоски. Было понятно: его перед судом решили обработать, чтобы не слишком права качал.

“А я там покажу синяки! Я расскажу!.. Сволочи!.. Ведь я еще не осужден… какое имеете право?..”

Среди ночи (или уже утром?) дверь с грохотом, высасывая вонючий воздух, открылась, и перед Никитой появился в сумерках коридора охранник, только уже не тот, что вечером. У этого морда поуже. Но тоже в пятнистой одежде, как ягуар.

– А что, света нет? – спросил он.

Никита, с ненавистью глядя на него, молчал. Отталкиваясь левой рукой от бетонного пола, он еле поднялся. Встал, прижав дрожащий правый кулак к ноющей печени… они и в печень били, и по почкам, это сейчас было уже ясно…

– Идите, вас ждет адвокат.

– Адвокат? Хорошо… это очень хорошо…

Волоча ноги, шаркая, как старик, Никита медленно поплелся по коридору, охранник топал сзади.

Светлана Анатольевна в ужасе посмотрела на подследственного:

– Что с вами? Что случилось?!

Никита, трогая разбитую губу, с трудом рассказал.

– Сядьте, сядьте немедленно! Я сейчас вызову врача!.. мы составим акт!..

Но, странное дело, врача вызвать не удалось: он уехал с группой больных в туберкулезную больницу, а медсестра не могла взять на себя такую великую ответственность – осмотр избитого и составление официальной бумаги.

– Я не думаю, чтобы вас били сотрудники ГУИН. Скорее, доверенные люди из круга заключенных… или кто-то из милиции… так сказать, мстили за попранную честь… хотя тюремная охрана их не должна бы сюда пустить… Бедненький! – Девушка качала головой. – Я попрошу судью отложить процесс.

– Н-нет!.. – промычал Никита, наливаясь страшной злобой к правоохранительным органам. – Я поеду! Я им все скажу!..

– Выдержите?.. – Светлана Анатольевна тронула платочком щеку

Никиты. – Они умеют бить. Я думаю, и синяков нет.