Гоген в Полинезии

вправе сама распоряжаться своим телом и своей красотой, вправе производить на свет

детей и располагать возможностью их вырастить, минуя священника и законника,

вправе пользоваться таким же уважением, как женщина, которая продает себя только в

браке. Больше того, брак повинен в том, что с колыбели складываются два различных

класса, дети законные и дети внебрачные, и последние вечно обречены на порицание,

жертвы греха, мнимого греха, выдуманного церковью, которая повелевает: «Твое тело

должно быть продано только в супружестве».

Но это ничто перед другим преступлением, в котором Гоген обвинял католическую

церковь: «Все эти беспорядки в колониях, ведущие к войнам, вызываются, как

это признано уже много лет, несомненно религиозными причинами. Вот почему поездки

миссионеров представляют собой опасность - все возрастающую опасность, с которой

государства ничего не могут поделать. Китай закрывает миссионерам доступ в свою

страну, даже убивает их. Европа возмущена бесцельным кровопролитием во имя этих

миссий. Неужели никто не видит безнравственную несправедливость всего этого? Не

видит, что речь идет о наступлении на свободу совести? Прекратим отправку миссионеров

в Китай, и тотчас установится мир».

Отражая анархистские взгляды многих художников и писателей, с которыми он водил

дружбу в далекую зиму 1890/91 года, когда еще был молод и полон надежд, Гоген дальше

отводит страницу безоговорочному осуждению государства. Он признает, что армия на

какое-то время еще может сохранить существующий порядок. Но рано или поздно

бюрократическую махину и монополию власти сметет восставший угнетаемый люд.

Основой нового «доброго и разумного» общества, создаваемого на развалинах прошлого,

Гоген с завидной простотой предлагал сделать «рассудок, человечность, братство и

милосердие», заверяя читателя, что «вне этого учения спасения нет».

Видимо, переписывая и дополняя это длинное и полное неясностей эссе, Гоген понял,

что ни один издатель его не напечатает, и решил найти ему другое применение. Он

уговорил торговца Эмиля Фребо, единственного из своих близких друзей, кто ладил с

католической миссией, при случае с невинным видом подсунуть это сочинение самому

епископу. Тот ответил очень изящно, дав, тоже с каменным лицом, Фребо почитать

красивое издание с золотым обрезом, описывающее триумфальное шествие католических

миссий. Как и полагал епископ, книга вскоре попала в руки Гогену. Эта своеобразная

дуэль завершилась, когда Гоген тем же путем вернул книгу владельцу со своими

критическими заметками252.

Второе эссе было намного короче, проще и интереснее. Хотя Гоген не удержался от

соблазна включить в него пестрые воспоминания, оно, по сути, представляло собой

остроумную и хорошо документированную атаку на французских критиков искусства с

многочисленными примерами их невероятной слепоты к могучей революции, которая в

это время происходила в французской живописи. Название, данное Гогеном этой критике

критиков - «Сплетни мазилы», - отлично подходило к непринужденному слогу и

прихотливому построению книги. С волнением отправил он рукопись в «Меркюр де

Франс». Она была напечатана через пятьдесят лет.

Затем Гоген написал три длинных и сердитых послания. Первое, особенно резкое,

представляло собой открытое письмо губернатору, и направил он его Карделле и Кулону

для новой газеты «Независимый», которую они задумали выпускать253. К великому

недовольству католической партии, губернатор Пети вел в общем ту же протуземную

политику, что его предшественник Галле; поэтому партия готовила широкое наступление

против него. Едкое письмо Гогена начиналось саркастическим рассказом о состоявшейся

полгода назад инспекционной поездке Пети на Маркизские острова: «Были все причины

надеяться и верить, что Вы прибыли сюда собрать сведения о здешней жизни, дабы потом,

руководствуясь этими сведениями, править колонией мудро и в пределах возможного

провести давно желаемые реформы... Надежды и ожидания растаяли вместе с дымом из

труб военного корабля. Вы нанесли визит епископу миссии и в свою очередь приняли в

правительственной конторе жандарма. Явно утомленные этой чрезвычайно трудной

работой, Вы для отдыха занялись фотографией. Например, снимали красавиц с крепкой

грудью и нежным животом, плескавшихся в потоке... Насколько интереснее и полезнее

(для нас всех) было бы, если бы Вы отказались от высокомерия, которое напустили на

себя, прибыв на Таити (видимо, чтобы избежать подлинного контакта с поселенцами), и

пожелали посоветоваться с единственными людьми, способными вас информировать, то

есть с теми, кто живет на Маркизских островах и своим интеллектом, трудом и капиталом

пытается помочь их освоению. Тогда Вы смогли бы узнать, что мы (вопреки Вашему

очевидному мнению) не лакеи, вроде Ваших конюхов, и еще многое, чего Вы либо не

знаете, либо не хотите знать».

Этот по видимости гневный протест в защиту страдающих от небрежения островитян

многое теряет от того, что в конце слишком ясно видна главная причина негодования

Гогена: после крушения «Южного креста» он три месяца сидел без писем и без продуктов.

Вот его слова: «Мы часто оказываемся без хлеба, риса, галет, соли и картофеля, и

единственные блага цивилизации, которые мы получаем, - дурацкие декреты и

предписания. Не будет преувеличением сказать, что нас не оставили бы без продуктов,

будь на наших островах размещена каторга. Не получая вестей, наши семьи во Франции