Гоген в Полинезии

только-только начал свою часть) - «Ноа-ноа». Это таитянское слово означает

«благоухающий, надушенный». Дальше подразумевается существительное «фенуа» -

«страна, остров»; так что самым верным и удачным переводом будет «Благоуханный

остров». Слов нет, на Таити вдоволь восхитительно пахнущих цветов и женщин, и все же

до конца выбор Гогена можно понять только, если по его примеру заглянуть в

классический очерк Муренхута и прочесть, как таитяне в старину представляли себе рай:

«В их лучезарной небесной обители «Рохуту ноаноа» (благоухающее Рохуту) человека

ждут наслаждения, превосходящие все, что сулили елисейские поля греков, или

мусульманский рай, или вообще любая сладостная обитель, изобретенная кем-либо из

основателей известных религий. Там солнце светит необычайно ярко, неизменно чистый

воздух всегда напоен ароматами, никто не старится и не знает ни болезней, ни страданий,

ни горя, цветы остаются свежими, плоды - зрелыми, там всегда изобилие изысканной

пищи. Песни, танцы, пиры чередуются непрерывно, и можно самым приятным образом

развлекаться в обществе вечно юных, вечно прекрасных женщин»135.

Название «Ноа Ноа» подходило даже лучше, чем думал сам Гоген. После всех бедствий и

испытаний, которые он перенес, вернувшись во Францию, дни на Таити представлялись ему в

светлом ореоле, и он верил, что жизнь там чуть не так же сладостна и совершенна, как в

лучезарном раю Рохуту ноаноа.

Обложка одного из изданий

книги Бенгта Даниэлльсона «Гоген на Таити». На ней - знаменитый автопортрет Гогена

33.

На многих ксилогравюрах и картинах можно увидеть изображения могучих идолов, но они

выдуманы Гогеном, на Таити ничего похожего не было.

62.

Три таитянки на желтом фоне. 1899 (Три таитянские женщины на желтом фоне, Эрмитаж, инв. №

7708). У Гогена на разных картинах можно увидеть одни и те же лица. Эти фигуры есть и на «Фаа

Ихеихе».

34.

Гоген в своей мастерской на улице Версинжеторикс в начале 1894 г. Слева стоят Вильям Молар и

«яванка» Анна.

35. Когда Гоген вернулся на

Таити, Анна успешно продолжала работать моделью в Париже. В частности, она позировала для

Альфонса Мухи, который и сделал этот снимок примерно в 1898 г. Фотография любезно

предоставлена Иржи Мухой, живущим в Праге.

24.

Наве наве моэ. Сладкая дремота. 1894 (Чудесный источник. Эрмитаж, инв. № 6510). Эту типичную

таитянскую вещь Гоген написал во Франции после первой поездки на Таити. Лишнее

свидетельство того, как мало он зависел от внешних импульсов и как он черпал вдохновение в

мысленных образах.

ГЛАВА VII. На ложном пути

Иллюстрации были готовы, главы для книги написаны, и теперь ничто не удерживало

Гогена в Париже. Благодаря наследству он, в виде исключения, мог делать что захочется.

Казалось бы, самое подходящее время отправиться в Копенгаген и поговорить начистоту с

Метте. Поступи он так, они, наверно, помирились бы. К сожалению, Гоген никак не мог

заставить себя сделать первый шаг. Или просто решил отложить свое покаянное

путешествие до лета, когда у детей будут каникулы и он сможет увезти всю семью на

какой-нибудь красивый тихий курорт подальше от Копенгагена и чопорных родственников

Метте. Мы не знаем, что он думал в глубине души. Во всяком случае, когда Гоген в начале

мая 1894 года, напоследок еще раз призвав Мориса поскорее закончить свои лирические и

критические главы для «Ноа Ноа», покинул Париж, поезд увез его не на север, а в Бретань.

Заодно он совершил еще одну глупость, взяв с собой Анну, которая в свою очередь взяла с

собой обезьянку.

Гоген рассчитывал, что Мари Анри, его старая хозяйка в Лё Пульдю, и на этот раз

примет его с распростертыми объятиями. Но оказалось, что она продала свою гостиницу,

вышла замуж и переехала в другую деревню. И когда Гоген зашел к ней, чтобы вспомнить

былое, а кстати взять картины и скульптуры, которые оставил, поспешно покидая Лё

Пульдю в ноябре 1890 года, Мари наотрез отказалась вернуть их. Ее супруг смекнул, что

эти вещи если не сейчас, то в будущем станут ценными136. Возмущенный такой подлостью

Гоген пригрозил обратиться в суд, а так как она продолжала упираться, исполнил свою

угрозу.

Во всей округе из его старых друзей остался только Шарль Филижер. Он по-

прежнему писал мадонн и хроматические кубистские композиции, но стал настоящим

затворником и днем вообще не выходил из дому. И, к сожалению, в грязной холостяцкой

комнатушке, которую он снимал на уединенном хуторе, не было места для нежданных

гостей. Погостив немного у снимавшего дачу в Лё Пульдю польского художника Сливин-

ского, знакомого по ресторану мадам Шарлотты, Гоген отправился дальше в Понт-Авен.

Мадам Глоанек, которая расширила и модернизировала свой пансионат, приняла его куда

радушнее и с присущей ей услужливостью постаралась сделать все, чтобы ему, Анне и

обезьяне было хорошо. Большинство ее постояльцев, как и прежде, были художники с

моделями или женами, или без оных. Вскоре Гоген опять был окружен живописцами,

которые жадно и благоговейно слушали его речи, меж тем как увенчанные лаврами

«академики» с завистью косились на него и всячески прохаживались по его адресу.

Самыми внимательными слушателями Гогена были Мортимер Менпес и