Голая Джульетта

– С кем ты спишь?

– Я не… Настоящее время тут не подходит. Это отдельный случай.

– Хорошо, с кем ты переспал? Так тебя устраивает? Если хочешь: с кем у тебя случилась эта отдельная случка?

По взгляду Энни можно было предположить, что она сейчас разделает Дункана ножом и вилкой.

– Новая сотрудница в колледже.

– Угу.

Она замолчала, и Дункан не выдержал, принялся бубнить себе под нос:

– Она… Она меня сразу же привлекла.

Ни слова.

– Я давно уже не испытывал такого влечения, как сейчас… Как к ней.

Молчание Энни приобрело зловещий оттенок.

– Она сразу поняла и приняла «Голую». Я поставил ей…

– Ради бога, заткнись!

– Извини.

Дункан понимал, что ему следует извиняться, но не мог решить, за что именно. Разумеется, было за что. Невинным он прикидываться не собирался. Сложность лишь в том, сколько грехов за собою числить. Энни вспылила, услышав о «Голой». Из-за того, что ее слушала Джина? Или из-за того, что Джине она понравилась, а ей нет?

– Я не желаю слышать в твоей гребаной исповеди еще и об этом гребаном Такере Кроу.

Ага, значит, не следует упоминать ничего, связанного с Такером. Он это учтет.

– Еще раз извини.

Впервые за несколько минут Дункан собрался с духом и заглянул Энни в глаза. Много можно рассуждать о личном знакомстве, о близости, о привычках и не обращать на них внимания – пока не грозит опасность потерять то, что тебе близко, знакомо, с чем ты сросся. Дом, взгляды, партнер… Смешно. Как он мог даже думать об альтернативе. Джина с ее огненной прической-дикобразом и вульгарными ожерельями – типичный экземпляр для секса на одну ночь… Ох, звучит ужасно! Он не это имел в виду. Он просто подумал, что она вращалась в таких кругах, где секс воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Она же ездила на гастроли, в конце концов… Надо попросту забыть о случившемся, сделать вид, что ничего не было, и держаться подальше от Джины во время перерывов…

– Я не собираюсь выезжать из дома, – прервала его размышления Энни.

– Нет-нет, конечно. У меня этого и в мыслях не было.

– Что ж, и на том спасибо. Значит, решено.

– Абсолютно.

– Так когда?

– Что – когда?

– Завтра?

– Что завтра?

Он надеялся, что речь идет о каком-то мероприятии, о котором он забыл. Он надеялся, что восстановится нормальная жизнь, что они забудут об этом недоразумении.

– Когда ты съедешь?

– Я? Кх-х… Ха-ха… Нет-нет, я об этом тоже не говорил.

– Возможно. А я говорю именно об этом. Половина моей жизни коту под хвост. Вся молодость, точнее. И я не собираюсь тратить на тебя больше ни дня.

Она полезла в сумочку, вытащила десятифунтовую бумажку, швырнула ее на стол и вышла.

Глава 7

– И как вы себя чувствуете?

– Дерьмово, Малкольм. Как мне еще себя чувствовать?

– Определите иначе это… чувство.

– Дерьмово – значит я чувствую, что я дерьмо.

– Энни! Вы образованная молодая леди и вполне в состоянии выражаться более адекватно. Я бросаю в штрафную копилку десять пенсов.

– Не надо, пожалуйста.

– Первый раз я простил, но второй совершенно неоправдан. Не следует нарушать установленные нами самими правила.

Малкольм порылся в кармане, нашел монету и опустил ее в свинку-копилку, стоявшую на полке на уровне его головы. Мудрено спроектированная новомодная копилка с минуту поиграла монетой, прежде чем уложить ее к остальным таким же. Монета тихо пела в копилке, Энни с Малкольмом слушали ее песенку, завершившуюся успокоительным звоном. С десяток лежавших в копилке монет напоминали о произнесенных Энни «неприличных» словах, ни одно из которых не заставило бы покраснеть и ученицу младших классов.

Как-то Энни поплакалась Роз, что из всех ее кое-как функционирующих двухсторонних связей отношения с Малкольмом досаждают ей больше всего. Дункан до знаменательного объяснения в индийской едальне ее не слишком беспокоил, с матерью после отъезда той в Девон она общалась по телефону раз в неделю, минут по пятнадцать. А вот Малкольм… С Малкольмом она виделась по часу каждое субботнее утро. Стоило ей попытаться поднять вопрос о том, чтобы не видеться с ним каждое субботнее утро, а также и в любое иное время, Малкольм не мог скрыть своего расстройства. Когда Энни обдумывала бегство в Манчестер, Лондон или Барселону, поразительно быстро приходила на ум «безмалкольмность» этих поселений; может, и не раньше мыслей об отсутствии Дункана, но перебивая всяческие климатические, культурные и кулинарные мечтания.

Малкольм – ее психотерапевт. Она обратила внимание на его табличку в поликлинике, когда задумалась о своей бездетности. Почти сразу она поняла, что Малкольм ей не поможет. Слишком нервный, чрезмерно пугливый старикан, он всего боялся, даже Энни, которая в жизни никого не испугала. Однако когда она попыталась довести до его сведения, что не хочет более пользоваться его услугами, он расстроился, принялся ее уговаривать, упрашивать, снизил гонорар с тридцати до пятнадцати, а потом и до пяти фунтов в час. Оказалось, что Энни – его первый и единственный пациент. Давно мечтавший стать психотерапевтом, он воспользовался правом ранней пенсии и ушел с гражданской службы, чтобы обучиться вожделенной специальности. Фактически единственный специалист в Гулнессе, он определил Энни как самый интересный случай за всю свою практику… В общем, у мягкосердечной Энни уже в течение двух лет не хватило решимости покинуть Малкольма и его штрафную копилку. Почему его так занимала процедура с десятипенсовыми монетами, она постичь не могла.

– Почему вас так занимает копилка?

– Нет, Энни, мы говорим о вас и не должны отвлекаться.

– Вы что, телевизор не включаете? Там дерь… это слово не считается неприличным.

– Включаю. Но избегаю программ, где это слово не считается неприличным. К примеру, «Антиквариат вдоль дороги» как-то обходится без ругательств.

– Вот-вот, Малкольм, такого рода замечания как раз и наводят меня на мысль, что мы с вами не подходим друг другу.

– Какого рода замечания? Что в передачах, которые я смотрю, нет ругательств?

– Даже не в замечаниях дело, а в вашей гордой позе, в ваших осуждающих интонациях.

– Извините. Я постараюсь поменьше задаваться.

Он говорил тихо, смиренно, даже униженно, с самоосуждением, самобичеванием в голосе. Как это часто бывало в общении с Малкольмом, Энни почувствовала себя ужасно. Именно поэтому она поддавалась ему и, чтобы избежать мучительной беседы на отвлеченные темы, исповедовалась в обычной манере пациента на приеме у психоаналитика.

– Униженной, – вырвалось у нее вдруг.

– Э-э… Что?

– Вы спросили меня, как я себя чувствую, и попросили определить, избегая того слова. Я чувствую себя униженной.

– Конечно, конечно. Это закономерно.

– Я злюсь на себя и на него.

– Потому что… – И Малкольм с вопрошающим прищуром уставился на нее.

– Потому что подобное непременно должно было произойти. Или с ним, или со мной. Поэтому мне давным-давно следовало прервать наши отношения. Мы оставались вместе по инерции. А теперь я осталась вся в дерь… покинутой.