Голем и джинн

— Только больные и никчемные девушки не находят себе мужа. Девушка должна выйти замуж, чтобы не быть обузой для своей семьи. Наш клан слишком маленький, чтобы содержать незамужнюю дочь: надо ведь еще кормить детей и мои братья должны найти себе жен. Нет, мне надо выйти замуж, и уже скоро.

Он смотрел на нее с жалостью:

— Тяжелая у тебя жизнь, и выбора нет никакого.

— Но это и хорошая жизнь, — гордо возразила она. — У нас всегда есть что отпраздновать: свадьбу, или рождение ребенка, или хороший окот весной. Я не знаю другой жизни. А потом, — заключила она, — не могут же все жить в стеклянных дворцах.

Он приподнял бровь и усмехнулся:

— А ты бы хотела?

Он что, играет с ней? Лицо его было совершенно бесстрастным. Она улыбнулась в ответ:

— Господин, ваш дом прекрасен. Но я не знала бы, что мне делать в таком дворце.

— Ты могла бы просто ничего не делать.

Она рассмеялась переливчатым, совсем уже женским смехом:

— Это, наверное, будет пострашнее, чем любой муж.

Джинн тоже засмеялся и склонил перед ней голову, признавая поражение:

— Надеюсь, ты позволишь мне навещать тебя после того, как выйдешь замуж?

— Конечно. — Она была удивлена и тронута. — И можешь прийти на свадьбу, если захочешь.

Как забавно, подумала она. Настоящий джинн у нее на свадьбе, будто она султанша из сказки!

— А твоя семья не станет возражать?

— А мы им не скажем, — хихикнула она, и в его присутствии это вовсе не показалось нескромным.

Он тоже засмеялся, а потом откинулся на подушки и испытующе взглянул на нее:

— Свадьба. Мне бы и на самом деле хотелось ее увидеть. Фадва, ты покажешь мне, какой бывает свадьба?

— Показатьтебе?

Наверное, он хотел сказать «расскажешь». Она нахмурилась, не зная, что ответить. Но Джинн — а он уже почему-то сидел рядом с ней — протянул руку и легко погладил складку между ее бровями. И опять эта неожиданная теплота его кожи, опять этот странный жар в животе. «Покажи мне», — прошептал он. А она вдруг почувствовала страшную усталость. Наверное, он не станет возражать, если она свернется клубочком и немного поспит (чей-то голос внутри шептал: «Глупая девчонка, ты ведь уже спишь», но все это было не на самом деле, и она не стала слушать). Чувствовать его руку у себя на лбу было так приятно, что у нее не было сил сопротивляться, и она отдалась усталости, накрывшей ее с головой.

Фадва открыла глаза.

Она в шатре. В мужском шатре. Одна. Она опустила глаза. Ее руки и ступни выкрашены хной. На ней ее свадебное платье.

Она вспомнила, как мать и тетки одевали ее в женском шатре. Раскрашивали руки. Переговоры о размере выкупа, выставка ее приданого. Пение, танцы, пир. Потом процессия, и она, Фадва, во главе. А теперь она одна в шатре незнакомца, ждет. Снаружи до нее доносятся смех, барабанный бой, свадебные песни. Перед ней кровать, застланная шкурами и одеялами.

Теперь у нее за спиной появился мужчина.

Она повернулась лицом к нему. Стройный и изящный, он был одет, как бедуин, в черный свадебный наряд. Он протянул к ней сложенные ковшом руки, и в них лежало самое прекрасное ожерелье, которое она когда-нибудь видела: прихотливо переплетенная цепочка из золотых и серебряных звеньев и диски безупречно гладкого сине-белого стекла, все пронизанные золотыми нитями. Казалось, он взял свой дворец и превратил его в безделушку, чтобы она могла носить тот на шее. Она протянула руку и прикоснулась к ожерелью пальцем. Стеклянные диски тихо зазвенели.

«Это мне?» — прошептала она.

«Если ты согласишься его принять».

Его глаза словно плясали в свете лампы. Она видела в них желание, и оно не пугало ее.

«Да», — прошептала она.

Он надел на нее ожерелье, коснувшись рукой ее шеи. От него пахло теплом, как от камня, долго лежавшего на солнце. Его пальцы медленно двинулись вниз, по ее плечам и спине. Она совсем не боялась и не дрожала. Его губы прижались к ее рту, и она уже целовала его, как будто ждала этого много лет. Его пальцы зарылись в волосы Фадвы. Одежда расшитой кучкой уже лежала у ее ног, а его руки ласкали ее грудь, и девушке не было страшно. Он легко подхватил ее на руки, и она оказалась на кровати, и он был рядом с ней, был внутри ее, и это оказалось совсем не больно, совсем не так, как пугали ее тетки. Они двигались в такт, никуда не спеша, как будто все время на земле принадлежало им, и она откуда-то точно знала, что ей делать. Она целовала его рот, и обвивалась вокруг него, и кусала губы от наслаждения, и цеплялась за него так, словно он был смерчем, уносящим ее прочь…

«Проснись!»

Случилось что-то очень плохое.

«Фадва! Проснись!»

Земля задрожала под ними и тряслась все сильнее и сильнее. Шатер начал валиться им на голову. Он пытался освободиться, но она цеплялась за него, не отпускала, боялась остаться одна…

«Фадва!»

Она держала его изо всех сил, но он вырвался и исчез. Шатер и весь мир вокруг накрыла тьма.

Над лагерем бедуинов Джинн корчился на крыльях ветра. Еще никогда в жизни ему не было так больно. Он был растерзан, разорван на куски, почти уничтожен. Смутно он сознавал, что зашел чересчур далеко, что позволил себе заплутать в ее снах и фантазиях. Ему понадобилась вся его сила, чтобы освободиться. Другой, более слабый джинн пропал бы без следа.

Какое-то время он оставался на месте, стараясь восстановить силы перед возвращением домой, — в таком состоянии, как сейчас, он мог стать легкой добычей для любого врага. И если ветер и доносил до него испуганные крики людей, вопли женщин и крики ее отца, он старался их не слышать.

19

Джинн бежал, держа Голема на руках.

Он решил отнести ее на Бауэри и спрятать там в таком закоулке, куда не осмеливается заглядывать полиция. Поднявшись по ближайшей пожарной лестнице, он пустился бежать с крыши на крышу под множеством любопытных взглядов, следящих за ним из темноты. Женщина была тяжелой и оттягивала ему руки мертвым грузом, поскольку все еще не пришла в себя. Возможно, он переусердствовал, пытаясь ее остановить. Если ей понадобится помощь, кого звать? Он подумывал, не отнести ли ее в лавку к Конрою.

Она дернулась у него в руках, потом еще раз, да так, что он споткнулся. Замедлив шаг, он нашел укромный уголок за дымовой трубой и опустился на крышу, все еще держа Голема на руках. Его взгляд упал на сожженную блузку, и он болезненно поморщился. Спутанные волосы закрывали Голему лицо, а красивые гребни с вырезанными розочками выпали где-то по дороге. Он не слышал ее дыхания и пульса, а кожа у нее была такой холодной, словно он держал на руках труп. Зато ожоги на груди быстро заживали, и следы его пальцев исчезали прямо на глазах. Может, она затем и впала в беспамятство, чтобы ее тело могло себя вылечить?

Он перехватил ее поудобнее, и что-то сверкнуло между лохмотьями: цепочка и на ней большой прямоугольный медальон с простым замком. Он вдруг вспомнил их разговор на крыше водонапорного бака и ее слова, которые тогда так встревожили его: «Я знаю только, что никогда не должна причинить вред человеку. Никогда.Лучше уж сама себя уничтожу». Тогда она инстинктивно подняла руку к шее, а потом, смутившись, опустила. Как будто испугалась, что он видел слишком многое.

Джинн нажал на замочек, и медальон раскрылся. Пухлый квадратик сложенной бумаги выпал ему в ладонь. Как по сигналу, женщина зашевелилась. Он быстро захлопнул медальон, а сложенный листок сунул себе в карман.