Голод

Вы, дети, забыли о голоде, словно его никогда не существовало, да и Армуд тоже. Из старой наволочки, двух планок и веревки он сделал вам воздушного змея – как вы полюбили эту забаву! Благодаря синей монограмме на наволочке змей выглядел по-королевски. Армуд научил вас, как поднимать его в воздух. Ты, Руар, бегал босиком вместе с ним по дороге, ведущей в деревню, а змей парил над вашими головами почти под самыми облаками. И вот наконец настало лето. Да еще какое! Стало тепло, все вокруг зацвело и стало стремительно расти. Как радостно было видеть детей, ползающих по нагретому солнцем дощатому полу. Наши лица снова порозовели. Даже ольха могла себе позволить не жалеть воды и ронять ее с кончиков листьев. Поначалу мы ставили на стол кислицу и еловые побеги, потом капусту и лук с салатом из свежесобранных одуванчиков. Армуд нашел дополнительную работу, позволившую ему частично оплатить долг торговцу, мы снова могли пополнять нашу корзину в лавке, и однажды вечером вы, дети, не допили молоко, оставив чуть-чуть на дне своих чашек. У вас были солнечные улыбки, загорелые летние ноги. В первые недели все мы мечтали о яблонях в цвету и солнечном свете, поднимали лица к солнцу, не желая пропустить ни секунды из того, что происходило вокруг нас. Но солнце возвращалось, день за днем, и скоро мы привыкли, что светлое и доброе с нами надолго. Казалось, Армуд стряхнул с плеч все, что тяготило его. Солнце танцевало на острие его бритвы, отбрасывая золотые блики на деревянные стены с дырочками от сучков и на его щеки.

Запах готовящейся еды в доме, закопченные жиром окна. Я позвала вас в дом, оторвав от бабочек и мелких птиц, вы уже успели наесться жареной рыбы и малины, когда Армуд принес двух полевок, пойманных на картофельном поле. Мы смеялись и качали головами. Туне Амалия достала пальчик изо рта и улыбнулась. Вы запели детскую песенку, и мои юбки покачивались в такт мелодии, пока я пыталась выветрить чад и убирала со стола.

Жара нарастала. Оплата торпа требовала каждодневной работы, и каждый день я приносила Армуду обед, видя, как, женщины, потея на солнце, собирали лен на бескрайнем голубом поле. На нашей поляне солнце осторожно пробивалось сквозь ветки деревьев, как через сито, но на полях жара водопадом обрушивалась на потные тела. Ярко-голубые цветы льна торопили людей, напоминая о долгом пути от льняного зернышка до тканой простыни. Мне довелось слышать о женщине, которая после того лета не выносила голубой цвет.

Армуд ставил силки на голубя и белку, но добычу приносил редко. Зато мы вдоволь наедались жареной рыбой, лакомились лесными ягодами и дикими яблоками. Армуд был опытным рыболовом, но соль стоила дорого, и сохранить рыбу надолго не удавалось. В глубине души я надеялась, что прольются дожди и разбудят к жизни грибы, о которых рассказывала мне женщина из деревни по имени Юханна.

Палящее солнце. Трава выцвела, стала коричневой, овощи пришлось снять и съесть до того, как они выросли. Рыба спряталась от жары на дне озера, и вскоре даже ночная рыбалка не приносила удачи. Все медленнее текла вода в ручейке, подпитывающем наше маленькое лесное озерцо – силы изменяли ему. Еда за дверьми торпа иссохла. Как раз в тот момент, когда наша кладовка должна была наполниться заново, она внезапно опустела.

Мы доели последнюю луковку.

Последний кочан капусты.

Питались пустым супом из плотвы и съедобных листьев.

Лето сжалось: бесконечная засуха, гнетущая тревога. Мы замедлились, выжидая – новости, которая как удар кулаком в живот. Но вместо этого на меня, словно снежинки, мягко спускались отчаяние и покорность судьбе. В этом году урожая не будет. Прижавшись головой к плечу Армуда, я почувствовала, как он обнял меня. Наблюдая, как вы, смеясь, играете на солнышке, мы, взрослые, посчитавшие наши запасы в кладовке, расплакались. Смех отзвенел, вы снова начали худеть, хотя только что отъелись. Ты стал таким худеньким, Руар. Личико у Туне Амалии стало серым – голод украл все краски. В ее глазах читалась безысходность взрослого человека. Я надолго уходила из дома, ища дрова, ягоды и грибы, а когда возвращалась с дровами, но чаще всего без ягод и всегда без грибов, вы поворачивали ко мне свои головки с открытыми ротиками, словно клювики у голодных птенцов.

Проникнув сквозь оконные стекла, солнце согревало локоны Туне Амалии. Но от этого нежного прикосновения солнечных лучей сыт не будешь.

И вновь мы стоим с обрывками мха в руках перед глухой судьбой, которой нет дела до таких, как мы. Дом – это такое место, где постоянно гремят посудой. Когда еда кончается, предметы тоже замолкают. Дом – это такое место, где мы смотрим в глаза друг другу, сидя за столом, который построил Армуд. Но как сидеть вокруг пустого стола? Не так мы себе это представляли. Голод рвал нас изнутри. Птицы на полях. Птицы в кустах. Птицы, кружащиеся над крышами домов. Все они искали, чем бы поживиться – в точности как мы. Нам приходилось постоянно чем-то заниматься, чтобы не давать волю мыслям, но при этом беречь силы. Я собирала цветки сирени с коричневым кантом на кусте у дровяного сарая и вставляла Туне Амалии в волосы, но это ее не питало. Иногда я видела, как она вытаскивает крошечные цветочки и ест их.

Застывший неподвижный воздух, как перед грозой, но дождя не было – на землю не упало ни капли. Жара и засуха. Невыносимое солнце, шуршащие сухие стебли травы. Зной сдавливал нас, сил не осталось совсем. Жара продолжалась, не заканчивалась. Трава пожелтела, обнажилась земля – лежала, не прикрытая, на глазах людей и животных. Я всегда держалась особняком, но наблюдала со стороны, как даже те, кто обычно помогал друг другу, сейчас отдалились и стали словно чужие. Юханна, любительница грибов, смотрела на меня диким взглядом, когда мы сталкивались там, где должны были бы расти лисички. Бывшие друзья дрались, валя друг друга на землю, из-за упавшей с телеги репы. Кто-то обвинял соседа в том, что тот съел его собаку. Деревня рассыпалась, распалась на части, так что я избегала всех еще больше, чем обычно. Вместо былого единения – сборище людей, бродящих в поисках еды. И снова своя рубашка ближе к телу. Я думала о той боли, которую мы однажды оставили позади. Теперь она снова догнала нас.

– Армуд, что будем делать?

Ответа я не получила.

Мы выбились из ритма. Возвращаясь домой с пустой корзиной, я издалека, еще на подступах в «Уютному уголку», слышала голос Армуда: он кормил вас росказнями о приключениях и путешествиях. Раз за разом ты просил рассказать тебе снова о том февральском дне, когда фигурист Аксель Паульсен разбогател, оставив далеко позади голландского соперника на блестящем льду залива Осло-фьорда.

– Он несся с такой скоростью, дети! Самый быстрый человек на льду всех времен и народов! Ваш земляк, конечно же.

– Папа, расскажи что-нибудь страшное!

Тогда он округлял глаза, говорил, что только что освободился от работы на вырубке леса в полудне пути от дома, когда увидел, как пароход «Идале» потерпел крушение и пошел ко дну ясным летним днем. Я замерла на полушаге.

– В тот день утонуло тринадцать детей!

Ты, Руар, боялся даже дышать.

– Так что берегитесь глубокой воды, дети!

Вы буквально онемели, а я продолжила свои дела. Я никогда его не спрашивала, хотя этот вопрос до сих пор не дает мне покоя. Эта потребность рассказывать, вызывать восхищение. Может быть, он тоже от чего-то бежал – и лишь умело скрывал свои тайны за всеми этими историями.

Изможденная фигура среди подернутой коричневым зелени, он искал подпитку во всем – в фантазиях, в лучах солнца, и щедро делился с вами. Сама же я уже не могла притворяться, становилась все более замкнутой и злой. Без дождя не будет еды. Не будет влажного запаха жизни. То, что мы посадили, не взойдет. Ручей в лесу теперь превратился в узкую струйку, скоро он совсем пересохнет. Резкий запах пота из подмышек, но все труды напрасны. Животы урчат и бурчат. Кишки страдали без еды, но еды не было. Как мне не хватало запаха готовящейся еды, от которого когда-то было так трудно избавиться! И полевок, которых мы не пожелали съесть – какими вкусными они показались бы сейчас, сваренные с можжевеловыми ягодами!

– Что нам делать? Как быть? Скажи, Армуд!

Его губы – словно сухая ветка.

– Скажи ты. Ты ведь тоже можешь что-нибудь придумать?

Он отвернулся от меня. Мы стали гнить изнутри – мы, люди. Нам предстояло пройти испытание, и мы его не прошли. Сны становились все ощутимее, а сон все труднее было отличить от бодрствования. Главное отличие заключалось в том, что бодрствование было болезненным и мучительным. Нищета – испытание на прочность длинною в жизнь. Оставшись наедине с лесом, я слышала порой свой голос, проклинавший то, что с нами случилось. Отчаяние человека, который на самом деле уже сдался, но пока не нашел в себе силы в этом признаться.

– Ничего не выйдет, Армуд.

Эти слова я произнесла, когда вы не слышали.

– Посмотри на нас! От твоих выдумок и сказок дети сытыми не станут. Что нам делать? Ты можешь сказать мне?

Ответа нет. Никакой реакции.

– Армуд, ответь мне. Скажи хоть что-нибудь. Что нам делать?

– Прекрати!

Он смотрел на меня мрачным диковатым взглядом.

– Скажи сама, Унни! Почему ты все время спрашиваешь меня? Что предлагаешь ты? Какие у тебя мысли?

– Я скажу тебе, что я думаю, – ответила я. – Я очень жалею, что послушалась твоего совета и пришла в эту страну, где нет ни еды, ни будущего!