Голод

В глазах у Армуда сверкнули молнии.

– Так ты забыла?!

Так громко. Я сжалась в комок. Любовь спряталась в щелях стен, воздух вибрировал от бессильной злости. От его слов вокруг словно бы разверзлось болото, хотя он сказал лишь то, о чем я думала и сама.

– Ты забыла, Унни, что мы здесь из-за тебя, твоей коробочки и твоих растений? Из-за тебя! И из-за пастора, этого черного ворона, чтобы тебя не заперли в трижды проклятой Тронке!

Тронка – это дом для умалишенных в Тронхейме. Прежде, чем Армуд успел сказать еще хоть слово, я рывком распахнула дверь. Бежала по тропинке прочь от ее узких казематов и запертых дверей, бежала прочь из дома, от страха и голода, от тяжелого дыхания пастора, от грубых рук в темноте. Я спотыкалась между стволами, сбивала ноги о толстые корни деревьев, падала на колени, ощущая вкус соплей во рту. Уткнувшись лицом в землю, в белый мох, поглотивший мой голос, я закричала, словно вскрылись мои гноящиеся раны. Никто не услышал меня, а, когда я обернулась, эхо уже стихло. Кожа на мне висела, когда я брела обратно к дому – словно унылая траурная повязка на теле. Из дома до меня снова донесся голос Армуда – он снова рассказывал о том, как погибло судно его дяди, о том, как его отец строил железную дорогу в Эльверум, и взял с собой его и его братьев, чтобы посмотреть, как отрубят голову торговцу карамелью Свартбаккену. Да есть ли у него вообще братья? Как мало я о нем знаю. Трое детей, предающихся фантазиям посреди высохшей пустыни. Зимние цветы и летнее солнце – умереть от голода можно круглый год.

Кора Корабль или тюрьма

– Из цельной сосны?

Она перелистывает описания различных гробов, откашливается так, что воздух дрожит. В саду с глухим стуком падает с дерева яблоко, обычно мы собирали их, делали варенье и мармелад, но в этом году не получилось. Много всего произошло ближе к концу, но Бриккен не видит. Мне приходится напоминать себе – шторм после того, что я сделала, бушует только внутри меня.

– Да, – отвечаю я, уткнувшись взглядом в стол. Может быть, мне следовало ответить по-другому?

Сосна подойдет Руару, не зря у него были охотничьи сапоги и шапка. Все усыпанные хвоей тропинки принадлежали ему, он прекрасно знал, куда они ведут, где прячутся лисички, мог отыскать гнездо кроликов и поймать их голыми руками. Шкура животного на его охотничьей вышке, ворсистая наощупь, казалась такой мягкой при соприкосновении с моей голой спиной. Лес стал его королевством. Не то, чтобы это помогало – вся эта страна королевство, но титулы никого еще не спасли. Как раз сейчас Густаф VI Адольф умирает в больнице, хотя он и король.

Все может покатиться в тартарары – для кого угодно, в любой момент.

Моим проклятием стала моя трусость. Мне было лет семь-восемь, когда я поняла, что дело не только в Ливе. Это случилось, когда я поехала с отцом в Сёдерхамн – выйдя из привычного круга деревьев, тьмы, пустоты, окружавшей деревню. Кажется, он собирался поговорить с кем-то о ценах на рожь или овес. Помню, стоял погожий день, солнце пробивалось из-за белых плотных облаков. Пока мы шли по улицам, казалось, что в городе разом зазвонили все будильники, внезапно зазвучал оглушительный звон, везде люди, быстрые шаги – все куда-то спешат! Безумные глаза, наперегонки с минутной стрелкой. Громкие звуки, странный диалект, быстрая манера говорить. Рычание моторов, звук сигнальных рожков, шарканье подошв по земле. Городские люди. Я пыталась отступить в сторону, постоянно чувствуя, что путаюсь под ногами. Везде – спешащие люди, обходившие мое невзрачное существо, огибавшие меня, словно липкое пятно, к которому не хочется прикасаться. Если я упаду, меня затопчут? На тротуаре в одиночестве стоял мужчина и плакал, я не смогла отвести глаза. Казалось, всем остальным вокруг него не по себе, они избегали смотреть друг на друга, обходили его стороной, в молчаливом согласии делая вид, что его нет – ведь так себя не ведут.

Тогда я впервые увидела тень своей Овчарки – тьму, струящуюся из-за угла.

– Она нашла меня! – вырвалось у меня.

Отец подтолкнул меня впереди себя к дверям, в которые нам предстояло войти, его грубые руки спокойно лежали на моей спине.

– Вперед, малышка Кора, – сказал он мне.

Казалось, он ничего на свете не боится. Я волочила ноги по земле в надежде, что он повторит эти слова.

На обратном пути мы остановились, чтобы захватить соседского Юхана, работавшего в типографии, и подвезти его до дома.

– Папочка, пожалуйста, нет!

Соседский Юхан перенес полиомиелит. Отец что-то говорил про перерыв, табак и клетчатые кепки, хотел заглянуть и поздороваться с ребятами, работавшими в типографии. Звуки множества ног, шуршащих об асфальт, все еще отдавался во мне, когда мы вступили в большой цех типографии. Там царил полумрак. Грохочущие машины, маленькие грязные окошки. Позади нас с металлическим лязганьем захлопнулась дверь. Покачиваясь на кончиках пальцев, я думала о том, как хромает соседский Юхан – боялась, что болезнь перепрыгнет и на меня, стоит ему только прикоснуться ко мне. Что тогда будет? Меня парализует? Я останусь хромой? Умру? Слова Ливы о женщине, работавшей здесь уборщицей и попавшей в Норрфлю, звучали у меня в ушах, в ногах уже ощущался полиомиелит, перед глазами стояло лицо незнакомца с полосами от слез на щеках, а городские люди обходили нас обоих по широкому кругу.

– Смотри, малышка Кора! – произнес отец, указывая на ящички с набором. – Все знаки мира. Здесь их составляют воедино, как захотел тот, кто написал. Слышишь, какие выдумки клепает с утра до вечера типографский пресс?

Грохочущая ложь. Как я – стало быть, отец догадывается, что я почти никогда не отвечаю правду, когда меня спрашивают, не нервничаю ли я, спокойно ли дышу, не боюсь ли спать в темноте? Именно поэтому он говорит о выдумках? Он заметил, как надрывно звучит мой голос всякий раз, когда я отвечаю на такие вопросы? Он хочет отправить меня в Норрфлю?

Лязганье вокруг нас. Сырой воздух в цеху среди станков.

– Пошли отсюда, – сказала я.

Отец улыбнулся. Тепло его руки распространялось по телу тонкой струйкой, и я сосредоточилась на том, чтобы ощущать это тепло – только его. Грохотание машин. Ложь. Ложь. Ложь. Запах старой бумаги и новой, типографских чернил и канализации. А чуть дальше – запах жареных бобов и перерыва. До меня донесся смех городских людей. Когда я замедлила шаги, отец слегка потянул меня за руку, но его ноги продолжали двигаться вперед в прежнем ритме. Потом он выпустил мою руку. Двинулся дальше, туда, где пили кофе. Холодный ветерок пробежал по моей руке, где только что было тепло. Отец завернул за угол и скрылся из виду.

Сквозь подошвы я ощущала холод пола, в воздухе повис химический запах, а холодная кожа руки уже не помнила тепла отцовской ладони. Словно гигантские пауки, ползли по полу узкие полосы света. Из всех углов и закутков выползали тени, извиваясь у моих ног. У пауков появились волосатые ноги и ядовитые шипы, которыми они пытались дотянуться до меня, сплетаясь с тенями.

В самой черной темноте нет середины, потому что у нее нет ни начала, ни конца. Есть только глухие дебри.

Они навалились на меня со всей силы, вонзили в меня свои острые когти. Стены типографии склонились ко мне. Надо мной нависли машины. Мне хотелось кричать, бежать, свернуться в клубочек, но в ушах у меня звенело, и отдавалось в голове эхом, которое все не желало исчезать. Воздух заканчивался, мне был так нужен дикий зверь. Но никто не стоял рядом, готовый защищать меня.

Грудь сжало словно обручем. Голоса и смех из комнаты, где все пили кофе, улетали прямо в космос, оставляя меня одну, словно меня переехали колеса в резком свете фар посреди дороги. Я приготовилась умереть. Меня подташнивало, прошибал холодный пот. Волосатые лапы пауков тянулись к моему телу. И я сдалась. Лужица на полу подо мной. Ботинки намокли, стали горячими. Между ног потекла струйка, она все стекала по ногам и не кончалась. Резкий запах ударил в нос, когда я закрыла глаза, все закружилось быстрее и быстрее, и я покачнулась. Тело удержало равновесие, но душа улеглась в лужу собственной мочи, да там и осталась.

И в эту минуту в дальнем углу зашевелилась тень. И, хотя она тут же ускользнула, я знала, что это она.

– Овчарка!

Она пришла. Ее появление снова пробудило меня к жизни, я побежала через весь цех, мои шаги эхом отдавались от стен, я с силой распахнула металлическую дверь, которая вела на свободу, и почувствовала, как солнечный свет принимает меня в свои объятия. Дверь типографии захлопнулась, создав непроницаемую стену между мной и страхом.

Колени мои подогнулись, я опустилась на землю. Грудь по-прежнему сжимало, в пальцах кололо, губы онемели, я лежала на камнях, прижав голову к коленям, и дрожала всем телом. В голове бушевало бурное море. И все же – страшное животное Овчарка не тронуло меня.