Голодные Игры: Восставшие из пепла

Дрожь проходит сквозь пальцы, поднимаясь по плечам и останавливаясь у самого сердца. Я чувствую, как волна воспоминаний накрывает меня прежде, чем отчаяние пытается вскрикнуть свое слабое «Нет!». Я закрываю глаза и переживаю все заново.

…Малыши и подростки. Рядом ни единого взрослого, который мог бы ответить за содеянное. Дети в самом центре баррикады, которую сотворили жители Капитолия у стен Президентского палаца. Многие из них плачут, другие зовут на помощь, но я знаю: их не услышат. Их около сотни – и каждый испытывает страх и непонимание от того, что происходит вокруг.

Я устремляюсь к фонарному столбу; цепляюсь за веревку, привязанную к нему, и поднимаюсь над толпой. Мятежники. Они оттесняют миротворцев к самому подножию стен дворца, овладевая Капитолием квартал за кварталом. Я знаю цену завоеваний каждого пройденного шага на пути к сердцу Панема – на пути, который кроваво-красным маревом пророчит свободу.

Но я не успеваю об этом подумать. Над головой появляется планолет с эмблемой столицы и из него сыплются десятки серебристых парашютов…

– Я не полагал, что победители такие разговорчивые, – говорит некто.

Я открываю глаза и замечаю перед собой того самого «псевдо-Гейла». Сперва я впадаю в ступор, пытаясь понять, кому же было адресовано его колкое замечание. Потом, включаясь в реальность, я осознаю, что эти слова брошены в мою сторону.

– Могу полагать, это психологическая травма, – заключает он.

– Нет, я просто… – запинаясь, начинаю я.

– Молчи, а то я подумаю, что на экране Огненная Китнисс выглядит куда более эффектно, – он протягивает мне ладонь. – Элмер Хейс – Дистрикт-2. Напомни мне ту бурду, которую говорили после этой фразы. Что-то вроде неудач, которые должны следовать за нами по пятам…

– И пусть удача всегда будет на вашей стороне, – улыбаясь, говорю я.

– Странно, но именно после этих слов нам не везло больше всего.

Я мысленно соглашаюсь с ним, ведь обычно ее произносили или на Жатвах, или во время Парада Трибутов, или когда в очередной раз выжившие слышали издевательский голос Распорядителя Игр на арене.

Интересно, говоря о «нас», он имел в виду оставшихся победителей или абсолютно всех жителей Панема?

– Я рад нашей встрече, Огненная Китнисс. Многие в моем дистрикте отдали бы целую жизнь за то, чтобы побывать на моем месте. Вы направляетесь в Капитолий?

– Да. На открытие Игр.

Он улыбается, но улыбка эта кажется мне безнадежной.

– И где же твой бессменный «женишок»? – нагло интересуется Элмер.

– У нас… кризис отношений, – вскользь отвечаю я.

– Сомневаетесь, стоит ли заводить ребенка?

«Сомневаемся, стоит ли убивать Альму Койн», – думается мне, но вслух я, конечно, этого не произношу.

– Ну, и как тебе Дистрикт-2? Сильно изменился после «тура»?

Я понимаю, что он имеет в виду. Восстание и последующие бои против Капитолия – жила, которая снабжала их дистрикт самым необходимым и таким недостижимым для моего собственного дома. Даже Элмер после месяца пережитых ужасов выглядит куда лучше любого жителя Двенадцатого: на лице ни единого следа серых пятен, оставшихся от голодных времен, ни ожогов от кровопролитных и смертоносных боев, разбросанных по всему телу, ни тени озлобления или боли на инфантильной маске безразличия.

Он замечает, с каким интересом я разглядываю его, и тут же ретируется:

– Не думай, пташка, Второй не остался в стороне на этот раз.

«На этот раз». Логично предположить, что он стал одним из повстанцев. Мятежником, который рвался высвободиться из цепких лап Сноу. Но кто сказал, что Элмер - не один из его приверженцев, консерваторов, которые только приветствовали Президента с его неограниченной и деспотичной властью?

– Я мало помню дни тех поездок, – вру я.

– Ты была знакома с Катоном и Миртой? – неожиданно спрашивает Элмер. – Понимаю, была, и осознаю, что особой радости от встречи с ними ты не испытывала, но я их знал…

– Мирта пыталась перерезать мне глотку, а Катон едва не убил Пита – разве ты не смотрел Игры?

Он рассеянно качает головой.

– Миротворцам смотреть Игры необязательно.

Вот оно что. Элмер Хейс был в ряду миротворцев, но почему-то избежал гнева нового правителя… Это странно и невероятно в одно и то же время. Разве Койн не преследовала людей, подобных ему, и не карала их, словно они были преступниками и во времена Сноу имели право голоса?

– Тогда тебе повезло, – отрезаю я.

– Нет, Китнисс. Все, что ты здесь видишь, – фантик, красочная обертка и не более. То, что происходит внутри Дистриктов, внутри каждого города, намного ужасней, чем ты можешь себе представить. Панем раскололся на одержимых и удерживающих. Как бы вторые не старались отрезвить первых, недовольные найдутся всегда…

– У Койн достаточно власти, чтобы это предотвратить, – отвечаю я.

И от этих слов становится горько, будто бы только что я предала свою свободу.

– Но достаточно ли у нее власти, чтобы усыпить нашу веру, Китнисс? Веру в то, что жизнь без Игр возможна?

– Я верю в это, Элмер. И всегда буду верить.

Я ответила честно, без зазрения совести. То, что осталось от меня прежней, – моя вера. Вера в то, что я выберусь с арены и выживу ради Прим; в то, что смогу вытащить оттуда Пита; смогу доказать Сноу свою любовь и преданность моему мальчику с хлебом; выживу после Квартальной Бойни; свергну Сноу и спасу из его паучьих лап Пита, чего бы мне это ни стоило; верну Дистрикту-12 его прежний «живой» вид; переживу смерти всех моих близких и постараюсь жить ради них…

Возможно, мой новый знакомый находит в моем взгляде нечто вроде решимости и отчаянности. Нечто, что заставляет его сказать следующие слова:

– Я часто задумывался: почему именно ты символ восстания? Почему не та же Мирта? Почему не Цеп или Катон? Почему не Марвел? Или малышка из Одиннадцатого?

Меня вновь пробирает дрожь.

– Рута.

– Почему не они все? – не унимается он. – Но однажды я просто понял, что никто другой этого и не смог бы сделать. Сломился или упал бы на полдороге, зализывая гниющие раны. Потерял бы чувство собственного достоинства, вымаливая и требуя у людей понимания и жалости. Не смог бы остановить кровопролитные бои и, движимый ненавистью, превратил бы Панем в настоящий ад. Я не верил твоим агитроликам, Китнисс. Ни одному из них, если быть честным. Все это казалось мне слишком явным позерством перед камерой. Но казнь Сноу полностью изменила мое мнение о тебе.

Он замолкает и смотрит на состав, который издает протяжный гудок. Я пытаюсь не вспоминать о том дне, который Элмер так старательно пытается воспроизвести. Все эти травмы и страхи, завладевшие мной, реагируют на мои воспоминания, словно мотыльки, летящие на свет: стремительно и быстро, это своеобразный маяк для ужасов, которые заполняют меня, едва лишь я сливаюсь с воспоминаниями.

– Я верю в то, что ты еще полетаешь, Сойка-пересмешница…

Он возвращается к кассе, так и не попрощавшись. Из поезда показывается недовольное лицо проводницы. Она сообщает, что экспресс отходит через несколько минут, и я, не задумываясь, впрыгиваю в вагон.