Голодные Игры: Восставшие из пепла

В моей голове перемешиваются все события, произошедшие за последние несколько недель – я забываюсь. И когда, наконец, могу видеть, я прихожу в недоумение.

Усталая Эффи, озлобленный Хеймитч, уверенный Пит, сжавшиеся, словно комочек, Далия и Фелиция, угрюмый Этан. Они все – все до единого – непонимающе, затравленно и обескуражено смотрят… на меня. Наждачный голос, хруст челюсти – это была я.

Я чувствую, как зла на Хеймитча. Как зла на каждого, кто теперь знал о моих препятствиях и истинных трудностях. И это чувство - не буря и не шквал, не заползающая и отогревающаяся под сердцем змейка, это высвобождение. Жирная точка на всех моих эмоциях. Я чувствую, как капля за каплей мое сознание заполняет злость. Ее слишком много – я напоминаю себе чашу, переполненную вязкой, отвратно пахнущей жижей. Чашей, которая полна до краев.

Воздух со свистом проходит сквозь ноздри. Я то, что не убило меня тогда в пекарне. Это – переродок. Мне кажется, еще мгновение, и я покроюсь шерстью, коренные зубы сменятся клыками и вгрызутся в теплую и мясистую плоть.

– Китнисс.

Слишком слабый зов. Я не откликнусь на него.

– Есть, что добавить? – говорю я.

Говорю? Скорее отчеканиваю, бросаю или выплевываю в лицо остолбенелому ментору. Он качает головой. Все ясно – он-то выпустил пар. Слабо скалюсь ему в ответ и, вставая, говорю:

– Славно.

Одно слово, а сколько цинизма было вложено в эти шесть букв. Впереди меня ждал целый вечер, подготовленный новыми Распорядителями Игр. Жест благодарности оставшимся победителям. Самым стойким и отважным. Самым живучим тварям.

Словно этот вечер вернет нам утерянное. Словно этот вечер принесет каждому из нас радость. Словно этот вечер не живое напоминание того, что мы все – ходячие мертвецы.

«Выгоревшие изнутри пешки»..

***

Сад переполнен людьми, но здесь я могу дышать спокойнее, чем в гримерной. Но это ненадолго. Несколько шагов - и я ощущаю запах тысячи и одной «фальшивой» розы. Прекрасную «поляну» Сноу пожалели. Оставили потехи ради. Эта потеха отзывается во мне рвотными позывами, которые я, кстати, с трудом сдерживаю.

Мне улыбаются. Приветливо здороваются, а иногда, что особенно вводило в оцепенение, расцеловывают в обе щеки. Я стараюсь отвечать тем же, но вряд ли мои улыбки походят на искренние. Все помнили мои слова – все знают, что теперь я враг под номером один. Вроде того, каким для всех ранее являлся Сноу. Вот это действительно – ирония.

Столы сервированы намного скромнее, чем прежде. Они не пухнут от разнообразия блюд; вся еда однообразна, но её много, остальное же мало волнует неприхотливых гостей.

Главная моя цель: Джоанна, Бити или, на самый крайний случай, Энобария. Её из списка «выживших» мне хочется видеть меньше всего. По року случая я замечаю ее рядом с полноватым холеным мужчиной с лоснящимися прилизанными волосами. Я мысленно сочувствую ей – она, как и Джо, остаются главным товаром на бирже Сексуального труда Панема.

Меня избавили от этой участи: я, несмотря на свое бедственное положение, без пяти минут замужем, а значит, слишком сокровенный и недосягаемый подарок для людей с толстым кошельком.

В очередной раз улыбаюсь незнакомой и подчеркнуто сдержанной даме с ярко-бордовыми губами. Она отзывается обо мне как о «самом самоотверженном подростке всего Панема», сочувствует моей утрате, хвалит платье. По ее мнению, оно слишком вычурно для подобного вечера, и моему стилисту стоило бы придержать коней. На этом ее назидательная речь заканчивается, и она переключается на кого-то другого. Во время: я готова вцепиться в её черные, как смоль, волосы.

Выпить. Мне нужно выпить. Немного – лишь бы лишиться того ощущения, что на этом празднике жизни я лишняя. Подоспевший официант вручает мне бокал с сиреневой жидкостью. Капитолий есть Капитолий. Подношу бокал к губам – пахнет так же отвратно, как и выглядит.

– Решила выпить? – слабо усмехается кто-то.

Я оборачиваюсь на голос.

– Джоанна, – вырывается у меня.

Она наверняка решит, что я выжила из ума. Да и кто так не считает?

– Кто знал, что ты не стесняешься собственной рвоты.

Рвоты, значит? Столица продолжает удивлять. Я опускаю бокал на поднос проходящего мимо официанта. По-моему, он слегка опешил, но отклонявшись, юркнул в толпу. Я облегченно вздыхаю.

– Сойка не изменилась.

– Ты тоже, – в тон ей отвечаю я.

Джоанна разводит руками и обводит взглядом свой костюм. Она считает, что именно его я и имела в виду.

– Мой стилист, как был придурком, так им и остался. Даже несмотря на то, что его сменили новым чудилой, – говорит она и окидывает меня беглым взглядом.

Ожидает перемен в лице? Слез в глазах и душещипательных истерик? Зря, ведь все уже выплакано.

Ее платье и вправду проигрывало моему на добрый десяток пунктов. Длинный, малоудобный и оборванный нетерпеливой «моделью» в некоторых местах шлейф пестрел, как и остальное изделие, ярко-алыми красками. Текстура напоминала змеиную кожу. Кто-то явно хотел подчеркнуть острый характер Джо.

– Плутарх сказал, что возникли проблемы с твоим нарядом? – спрашиваю я.

– Я ненавижу это. Мы одеты, словно клоуны посреди всех этих ханжей. Я собиралась выйти на сцену нагишом. Мне нечего скрывать. Это тело видел весь Панем, к чему пустые расшаркивания перед камерой?

Теперь я понимаю, хотя бы десятую часть от всех чувств Джоанны Мейсон. Она наверняка не была такой черствой, разодранной и пошлой Мейсон, которая стояла передо мной сейчас. В игре Капитолия она немногим больше, чем я, но раны ее намного глубже. Они не только на душе, но и на теле. Они вызывают омерзение, а не предположительную боль. Все, что она испытывает к себе – отвращение.

– А где твой женишок?

Я качаю головой. Джоанна ухмыляется. Естественно, она ожидала от меня подобной реакции. Этот вопрос - очередная провокация.

– Как прошло твое интервью? – невпопад спрашиваю я.

– Как оно могло пройти? Фликермен – запуганный индюк, которого вот-вот отправят на вертел. Все вопросы – фикция, а не импровизация. Четко спланированные одним человеком.

– Плутарх?

Джоанна отрицательно машет головой и подносит ко рту бокал с плещущимся в нем шампанским.

– Вряд ли. Он идиот и еще одна пешка в игре главного Распорядителя.

– Койн, – уверенно произношу я.

– Я знала, что ты не дура. Хотя бы не в той степени, какой я считала тебя вначале, – отвечает Мейсон и улыбается.

Кроме цинизма – это было признание. Признание меня, как личности, а не надутой Сойки-пересмешницы.

– Держи.

Из неоткуда она выуживает бокал подобный своему. Я благодарю ее, и мы наблюдаем за проходящим вечером со стороны. Все просто: кем бы мы ни стали в конце пути – мы остаемся заложниками обязательств. Мы остаемся Победителями и, кажется, мы обе смирились с этим.