Голодные игры

Но я решил, что если объясню Касу ситуацию, он поможет. В конце концов, мы с Дином оказались в том же положении, что и он.

Я никогда не верил в идеальное исполнение планов, поэтому предпочел подстраховаться. Если бы случилось так, что над финальной частью плана нависла угроза, я и другие трибуты приняли бы под видом морника особые пилюли, замедляющие дыхание и сердцебиение до такой степени, чтобы их не улавливали вшитые под кожу датчики (вырезать их не имело смысла, тогда бы Фаллен в попытке вновь захватить контроль выкинул еще какую-нибудь штуку). На самом деле в роли отравы выступала обычная черника, но я знал, что камеры зафиксировали, как я взял горстку морника после смерти Эша. Конечно, я бы предпочел сделать все по-другому, как хотел изначально, и припасти морник просто так, хоть и с теми же словами — но как вышло, так вышло. А пилюли достал Кас и передал их во время финального неловкого объятия перед лифтами. Надеюсь, теперь, когда восстание действительно началось, хотя бы часть его демонов затихнет. Он заслуживает покой.

Я очень хотел рассказать Дину о своем плане. Правда. Но сначала не было повода — это ведь было на крайний случай, — а после стало некогда. И, уж конечно, я не мог ему сказать в самом конце, на Роге, когда все микрофоны и камеры были направлены на нас. Люцифер должен был в это поверить. А значит, пусть и ненадолго, но должен был поверить и Дин.

— Балбе-ес, — тянет Бобби и встает. — Не буяньте мне тут, — бросает он на прощанье и выходит из палаты.

И все же я не сразу иду к Дину. Я вспоминаю всех, кто погиб: Эша, Чарли, Джо… Джесс. У меня не было времени как следует охватить эту последнюю потерю — ни разумом, ни сердцем, но теперь… Я не смог ее спасти — и не смог даже проститься, и почему-то от этой последней мысли горше всего. Я лежу, уставившись в потолок, и по моим вискам текут слезы, впитываясь в волосы и подушку. Что я скажу Стиву? Как я посмотрю ему в глаза? Сам я хотел спасти Джесс, а ему пообещал, что она умрет быстро и безболезненно — и не сделал ни того, ни другого.

Я скрежещу зубами, пока грудь разрывает от острой боли. Через несколько минут приступ проходит, и я немного успокаиваюсь. Все, соберись, твержу я себе, они умерли, но Дин жив и ждет тебя, потому что ты, сукин сын, заставил его поверить в свою смерть. И, зная его, не разуверится до конца, пока сам не увидит. При мысли о том, что Дину сейчас так же больно, как только что было мне, я резко вскидываюсь и сажусь на койке. Голова немедленно идет кругом, но я справляюсь. Хватаюсь за стойку капельницы, как за спасательный круг, и бреду к выходу.

В коридоре пусто. Бобби сказал, что Дин в соседней палате. Я оглядываюсь: с каждой стороны от моей еще по двери. Влево или вправо? Прислушиваюсь к своей интуиции и сворачиваю влево. Нет, это чулан для ведер и швабр. Ну, значит, вариантов больше нет. Ползу к правой двери, настраивая себя на позитивный лад.

Просовываю голову внутрь и тут же понимаю, что на сей раз не промахнулся.

— Привет, Дин.

Он сразу вскидывается, пытается сползти с койки, но я торопливо ковыляю к нему и опрокидываю обратно.

— Лежи уже. Совсем с ума сошел?

— Привет, Сэм, — выдыхает Дин и улыбается, и все сомнения отброшены, я держу его за руку и переплетаю пальцы — и пусть сколько угодно говорит, что это по-девчачьи.

— Я живой, — зачем-то говорю я, хотя это и так понятно.

— Я вижу, — отвечает Дин, продолжая улыбаться, и вопреки недавней убежденности, что мне все равно, простит ли он этот ужасный обман, меня так и подмывает спросить его об этом. Дин словно читает мои мысли, потому что он вдруг произносит: — Уже простил.

— Почему? — не сдержавшись, шепчу я. Я правда хочу понять.

Дин пожимает плечами:

— Ну… ты же извинился. И я тебе доверяю, Сэмми.

В этот миг я знаю, что у меня лучший на свете старший брат.